Читать книгу Иконописец. Премия им. Ф. М. Достоевского - Борис Алексеев - Страница 4

Припомнилось детство. Уклад Аристовых был прост. Достатка, позволяющего разнообразить, как теперь говорят, семейную «потребительскую корзину», в доме не водилось. С одной стороны, скромный бюджет был следствием житейского, так сказать, нестяжательства. С другой – на последних поколениях рода Аристовых природа откровенно отдыхала.

Скромность украшала быт обыкновенного советского семейства. Отец Венедикта, Сиф Пересветович, не имея ни талантов, ни карьерного трудолюбия, работал бригадиром волжских водолазов. По два-три месяца бывая в отъезде, Аристов-старший возвращался домой лишь на недельку, да и то затем, чтоб получить новую разнарядку на работы, а заодно повидаться с матерью, потискать сына и сразу же обратно. Семейные тяготы его не занимали. Сиф Пересветович был отцом любящим, но то ли беззаботным, то ли невнимательным – сын так и не разобрал. Несколько раз пытался хоть что-то выведать у матери, но та после развода стала не разговорчива.

И всё-таки генетическая лаборатория Бога – «организация» справедливая. Время от времени она балует нас удивительными чудесами. Так, накопившаяся невыразительность многих пра-пра-родителей встрепенулась в Венечке ярчайшим личностным потенциалом. Казалось, всё недополученное от природы прежними Аристовыми, Главный инженер лаборатории «запихнул» в четыре килограмма рождественского пирога с восхитительным вензелем «Венедиктос»!

Если б любезному читателю довелось слышать, как эти четыре килограмма (то вместе, то порознь) кричали, сотрясая старенький роддом вестью о явлении в мир новой человеческой твари! «Экая птица говорливая ваш Венечка! – смеялась дежурная сестра, передавая малыша на руки отцу. – Птицы свободу любят. Вы уж птаху не невольте».

Время подтвердило слова доброй женщины. С ранних лет Венечка рос ребёнком особенным. Чурался доблестных детских игр послевоенного времени и в то же время воспринимал пространство, отведённое ему для жизни, как некую сказку, где повсюду за нагромождением привычного таится что-то необыкновенное.

Его воспалённая фантазия наделяла видимый мир особым таинственным содержанием. Оттого мальчик всё время испытывал внутреннее возбуждение и как бы заранее трепетал перед очередной встречей с неизвестным. Когда ему приходилось выбирать, он предпочитал самое необычное из возможных продолжений, чутьём волчонка «вынюхивая» в парадоксальном непременную будущую правду. Например, если случалось на прогулке выпросить у мамы мороженое, Венечка не спешил разворачивать блестящую фольгу, но несколько раз перекладывал эскимо из одной ладошки в другую, представляя движение холода в теле как первоначальное прикосновение к лакомству.

С ранних лет маленький Венедикт увлёкся художеством. Ребёнок рисовал любым красящим материалом на первой подвернувшейся поверхности. В перечне творений юного гения, помимо собственно рисунков на бумаге, значились расписанные в технике цветных карандашей паспорт отца и пенсионная книжка милой бабушки Зины. И если баба Зина, созерцая каракули любимого внука, нежно улыбалась, разгоняя по лицу веер причудливых морщинок, то испорченный тот или иной документ отца отражался на «заднем полушарии» Венедикта серией увесистых оплеух.

– Сифочка! – говорила сыну заплаканная баба Зина, глядя, как неотвратимо совершается воля отцовского правосудия. – Не неволь Венечку, он же птица…

При этих словах рука отца повисала в воздухе и через мгновение безвольно падала вниз, как брошенный с кручи камень.

– Да ну вас! – в сердцах говорил он и уходил, хлопнув дверью. А бабушка счастливо обнимала внука и по-птичьи что-то ворковала ему на ушко, зализывая нанесённые отцом раны.

В четвёртом классе Венечка заболел музыкой. Трепет воздушных струй, мерные поскрипывания качающихся на ветру деревьев напоминали ему музыкальные фразы. Музыка окружающего мира звучала в голове ребёнка, как в оркестровой яме. Юный Веня с восторгом вслушивался в самого себя. Его пальцы перебирали в воздухе нотки, как клавиши огромного уличного рояля, стараясь поспеть за некоей музыкальной темой, звучащей помимо его воли.

Почтенный Сиф Пересветович, хорошо играл на аккордеоне. До чего же был красив отцовский инструмент. Перламутровые резные панели, расположенные вдоль правой клавиатуры, украшали покатую грудь этого волшебного инструмента. Мехи напоминали мягкую шкурку пумы из сказки о Маугли. Они расползались в стороны, не обронив ни струйки клокочущего в них музыкального варева. Басы левой клавиатуры, полные симфонизма, ластились к мелодии и украшали её нарядные звуки дивной органной полифонией.

Веня, очарованный густым «произношением» перламутрового существа, вскоре стал учиться, естественно, на аккордеониста.

Два года продолжалось феерическое восхождение нового музыкального гения на Олимп нотного стана. «Экселент!» – восхищался его успехами преподаватель Дома культуры железнодорожников добрейший Эдуард Львович. Он с нежностью наблюдал, как его ученик приходил на занятия со своим трёхчетвертным юношеским аккордеончиком. «В успешной семье растёт успешный ребёнок», – радовался Львович, не зная, что семью Аристовых вряд ли можно назвать успешной, и инструмент для Вени куплен матерью в долговую рассрочку по причине развода с отцом и скудного материального положения.

Но вот стрелка на житейских часах обежала два огромных годичных круга. Эдуард Львович, ничего не подозревая, готовил Венедикта в музыкальную школу и уже заранее ликовал, представляя эффект от игры своего ученика на вступительном прослушивании. Однако в конце второго года музыкальных занятий на Венедикта обрушилась, да-да, именно обрушилась безжалостная магия цифр и математических сопоставлений. Как малыш, который при виде новой игрушки роняет старую, Веня потянулся к точным знаниям, совершенно потеряв интерес к профессии музыканта. Эдуард Львович, почувствовав неладное, много и часто звонил своему любимцу, говорил в телефонную трубку о необходимости продолжить занятия музыкой, твердил о каком-то высшем предназначении…

Веня всякий раз при телефонном разговоре с Эдуардом Львовичем поднимался и стоял по стойке «смирно», прижимая правой рукой к уху трубку. Казалось, он находится весь во внимании и молчит, боясь перебить вдохновенную речь своего учителя. Ничуть! Ум Венечки прогуливался в это время совсем в другой стороне. В обнимку с холёными натуральными и взъерошенными иррациональными числами он блуждал по запутанным лабиринтам математических обстоятельств и весело отмахивался от надоедливых децибел добрейшего Эдуарда Львовича.

Тёмная, как Кносский лабиринт, оглашаемая леденящими душу рыками поверженных софизмов, математика увлекала нового Тесея всё глубже в свои таинственные дебри. Логический максимализм на долгие годы овладел романтической сущностью Венедикта. Прежние изобразительные и музыкальные очарования уступили место очарованиям высокоточных алгебраических соединений.

Здесь мы закончим «опись» детских и ранних юношеских лет Венечки Аристова. Немного отдохнём, выпьем с товарищем по чашечке кофе (рядом с писателем всегда присутствует воображаемый читатель) и годков этак через пятнадцать подсядем «под локоток» к долговязому небрежно одетому человеку неполных тридцати лет. Чем-то наш герой сейчас занят?..