Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - Борис Алексин - Страница 4

Часть первая. 1928—1929
Глава четвертая

Оглавление

В конце лета 1920 года в Шкотово вернулся Андрей Пашкевич.

Мы уже говорили о том, что команде сторожевика № 7 пришлось покинуть свой корабль и разойтись по домам, или уйти в партизанские отряды. Андрей, вероятно, тоже ушел бы в какой-нибудь из партизанских отрядов, но решил прежде побывать дома. Ведь около трех лет никакой связи с домом он не имел и не знал, как они живут. Вместе с ним в Шкотово направились и два его товарища: матросы Сергей Игнатьевич Маркин и Иосиф Ильич Петров. Они были немного старше Андрея, но никакой родни не имели. Подружившись с Андреем, эти двое матросов решили поехать вместе с ним, чтобы навестить его семью, а затем податься в партизаны.

Когда Андрей и его друзья явились в Шкотово, то застали семью Петра Пашкевича в очень тяжелом материальном положении. После трагической смерти Василия, о которой Андрей узнал только по возвращении домой, Петр Яковлевич стал запивать чаще и продолжительнее и почти совсем забросил хозяйство. Акулина Георгиевна, связанная маленькой дочкой Верой, родившейся в конце 1917 года, отдаваться полевым работам в полную силу не могла, остальные члены семьи, девочки, были еще настолько малы, что ожидать от них серьезной помощи в хозяйственных работах было нельзя. Тем более что старшая Людмила, с 1919 года учившаяся в открывшейся в Шкотово учительской семинарии, крестьянскую работу не знала, делать ее не умела и не любила.

Пришлось Андрею думать не о партизанском отряде, а о том, чтобы как-нибудь скорее вновь наладить хозяйство: убрать посеянный еще Васей урожай, заготовить корм для скота, начать готовиться к сельскохозяйственным работам на будущий год. Его друзья, видя бедственное положение этой семьи, а может быть, и прельстившись возможностью спокойно пожить в мирной крестьянской семье, остались с ним.

Акулина Георгиевна обрадовалась возвращению Андрея, но в то же время постоянно беспокоилась за него. Она боялась, как бы он не поддался на уговоры некоторых друзей-односельчан и не ушел бы в партизаны. Боялась она этого отчасти потому, что положение ее с семьей «без мужика» в доме стало чрезвычайно трудным, но главным образом потому, что боялась потерять в каком-нибудь бою второго и последнего своего сына. Он же, работая по дому, также как и его друзья, все время опасался, как бы их ни мобилизовало какое-нибудь из белогвардейских правительств, постоянно появлявшихся в Приморье. Именно поэтому почти сразу же по возвращении Андрей и его друзья уехали в лес, поселились в зимовье и находились там почти все время.

Акулина Георгиевна задумала, кроме того, привязать сына к дому и другим известным материнским способом.

Она решила его женить. В доме уже знали, что ему понравилась одна из подруг ее старшей дочери, тоже заканчивавшая семинарию, уроженка села Романовки, Наталья Клименко. Молодого человека уговаривать не пришлось. Свадьба состоялась в начале 1921 года. Наташа Клименко стала Наташей Пашкевич. Семья молодых заняла в доме Пашкевичей бывшую Васину комнату…

Между тем многие из наиболее дальновидных городских и сельских богатеев, все больше и больше убеждались в непрочности существовавших властей. Поддерживаемые японскими штыками правительства сменялись во Владивостоке и Хабаровске чуть ли не ежемесячно.

Эти люди понимали, что вскоре японцы вынуждены будут уйти с ДВР восвояси, а с ними рассыплются, как карточные домики, все эти правительства. Из сопок придут партизаны, а с ними и их власть.

Эта власть спросит с тех, кто наживался во время японского хозяйничанья, и придется не только расстаться с неправедно нажитым богатством, но тем, кто так или иначе боролся с партизанами, поплатиться свободой, а может быть, и жизнью. Все эти крупные и мелкие хищники начали под разными предлогами покидать насиженные обжитые места. Удирать в разные стороны и прежде всего за границу.

В числе этих людей находился и Михаил Яковлевич Пашкевич.

Все эти годы он сотрудничал с одним крупным лесопромышленником. Хищнически вырубал приморский лес, при помощи своего компаньона, а вернее, шефа, сбывал его японцам, получая при этом солидную прибыль. Кроме того, его сын Гавриил был активным карателем, белогвардейцем. Надо было как-то спасти и его, да и самому избежать ответственности. В руках Михаила Пашкевича к тому времени собралась порядочная сумма, с ней можно было бы укатить в Харбин или в Японию, бросив все шкотовское имущество на произвол судьбы. Но такой человек, каким был Михаил, видимо, до самой последней минуты своего существования способен пытаться выколотить из имеющихся у него средств дополнительную прибыль.

Так произошло и на этот раз.

Компаньон Михаила Пашкевича соблазнил его новой, довольно крупной и как будто выгодной спекуляцией, позволявшей удвоить имевшийся у них капитал. Он рассказал, что японцы, чувствуя непрочность своего положения на Дальнем Востоке, будут стремиться как можно больше и быстрее ограбить лесные богатства края. Он сказал также, что подобные предложения от отдельных японских лесопромышленников он уже получил, причем эти капиталисты предложили за новые партии леса почти двойную цену. Теперь умный человек может на этом деле озолотиться.

– Само собой, разумеется, – говорил этот пройдоха, – что заготавливать лес сейчас в Шкотовской волости, в лесах, кишащих партизанами, глупо, да и невозможно. Они его и вывезти-то не дадут. Да и показываться в этих лесах Михаилу Пашкевичу или членам его семьи, конечно, небезопасно. Нужно уехать по побережью куда-нибудь подальше к северу, в такую глушь, где нет партизан. Заготовить там лес, сплавить его по реке к морю и там же передать на подошедшие из Японии пароходы. На этом деле можно заработать очень много.

Кроме того, пересидев в таком месте, можно дождаться и новых перемен, ну а если власть захватят партизаны, то оттуда будет легче на любом японском судне выехать за границу.

Надо только подобрать верных, работящих людей. Суметь их уговорить и барыш будет большой!

Дело это придумано не мной, – продолжал компаньон Михаила, – а одним очень крупным тузом, который на осуществление его даже даст авансом и денег. Из них можно будет кое-что дать и рабочим на обзаведение на новом месте. Этот предприниматель место уже подобрал. Это бухта Датта на реке Тумнин в районе Ульки.

Места совершенно дикие, лес нетронутый!

Михаил Яковлевич быстро оценил выгоды этого предложения и дал на него согласие.

После этого он начал деятельно готовиться к переселению. Оказалось, что это дело непростое. В его семье, вместе с женой Гаврика и самим Гавриком, который обещал освободиться от службы в белой армии, было всего 10 человек, сумел Михаил нанять кое-кого из бродяг в городе Владивостоке числом до 40 человек. Но забираться в такую глушь с незнакомыми, да, и по правде говоря, и не очень-то надежными людьми, Михаилу было страшно. Ему хотелось увести с собой и кого-нибудь из родственников. Иван и Леонтий от поездки на север категорически отказались. Они не хотели бросать имевшиеся у них дома и дела и не очень боялись прихода новой партизанской власти, так как не были особенно скомпрометированы.

После отказа этих братьев Михаил решил уговорить Петра. К его удивлению, последний от поездки на север тоже отказался. Больше того, Петр потребовал, чтобы всякие разговоры на эту тему Михаил с ним больше не заводил. Даже то, чем пытался Михаил испугать брата, что сын Петра Василий был убит партизанами как белый офицер, и что ему и семье придется плохо, если власть переменится, Петр продолжал твердо стоять на своем и от поездки отказываться.

А семья Петра Яковлевича Михаилу была очень нужна: после возвращения Андрея с друзьями в ней стало четверо работоспособных мужчин, а это все-таки были люди свои – родственники, которые в случае чего могут выручить. С другой стороны, можно предположить, что отъезд семьи Петра, которую Михаил, кстати сказать, никогда не любил, а Акулину Георгиевну просто ненавидел, ему был нужен и для того, чтобы в какой-то мере скомпрометировать ее. Дескать, от приближающейся новой власти убежал не только Михаил, а и Петр Пашкевич, значит, мол, они два сапога пара и Петр тоже в чем-то виноват.

Не сумев уговорить брата, изворотливый Михаил начал атаку с другой стороны. Указывая на бедственное положение семьи Петра, на нехватку земли и на все большие потребности подрастающих дочерей, он повел переговоры с Акулиной Георгиевной и Андреем.

Долго раздумывали и сомневались и мать и сын, но убедившись, что с мизерным наделом имеющейся у них земли из бедности им не вырваться, а у Андрея появилась и своя семья (Наташа должна была вот-вот родить), они, в конце концов, согласились на предложение Михаила. Бродячие друзья Андрея, не имея постоянного прибежища, потянулись за ними, надеясь на большие заработки, которые им всем обещал Михаил.

Сборы этой переселенческой экспедиции заняли почти все лето и лишь в конце сентября 1921 года оба семейства Пашкевичей, семейство Рубисов, семья фельдшера Гусева и около 40 человек бездомных бродяг рабочей артели, погрузились во Владивостоке на пароход и отправились в бухту Датта.

Плыли они на старом, почти отслужившем свой век пароходе «Алеут», совершавшем каботажные рейсы по побережью. В пути попали в жестокий шторм и чуть живые добрались до рейда в Датте.

Выгрузка в этой бухте, где пассажиров и их багаж, как скот, сгружали сетками на стропах в болтающиеся около борта парохода кунгасы, с самого начала показала, какой трудной будет их жизнь.

Когда же частью лодками, частью пешком прибывшие поднялись по реке Тумнин верст на 30 вверх и очутились в глухой дремучей тайге, на сотни верст от какого-либо культурного человеческого жилья, пожалуй, только тогда многие из них, в том числе Акулина Георгиевна и Андрей, начали понимать, в какую ловушку их заманил Михаил.

Между тем, пока семья Пашкевичей готовилась к переезду за длинным рублем и, наконец, переехала на новое жительство, события в России и Дальневосточной республике шли своим чередом.

Еще 26 мая 1921 года при неофициальной поддержке японцев, пока так и не эвакуировавшихся из Приморья во Владивостоке, совершился новый переворот. При помощи убежавших из-за Забайкалья недобитых семеновцев, оставшиеся в городе белогвардейцы свергли областное управление ДВР. В городе организовалось правительство Меркулова. Одновременно с этим на Забайкальскую область из Монголии напали банды японского наемника барона Унгерна.

Для укрепления ДВР и ее армии центральный комитет РКП(б) направил на восток ряд видных коммунистов. Во главе народно-революционной армии был поставлен известный командир Красной армии В. К. Блюхер. Он же получил и пост военного министра ДВР.

Японцы спешно готовили остатки белогвардейских войск, сконцентрировавшихся в Приморье, к наступлению на западную часть ДВР. Со своей стороны готовились к решающей схватке с врагом части народно-революционной армии и партизаны Приморья.

Весь Дальний Восток был похож на готовый взорваться вулкан.

К чему может привести этот взрыв, догадывались немногие. Однако капиталист-лесопромышленник, немец по национальности, соблазнивший Михаила Пашкевича на аферу и большие заработки, видимо, был достаточно дальновиден и потому торопился, пока еще можно, урвать кусок пожирнее. Его помощники (Михаил Пашкевич с компаньоном), хотя по своим средствам были вынуждены довольствоваться кусками поменьше, однако, тоже надеялись их получить. Никто из этих хищников не думал о судьбе обманутых ими людей, завезенных в глухую тайгу. А положение этих людей стало крайне тяжелым. Кое-как преодолев расстояние в 30 километров от берега моря до места назначения по бездорожью, крутым, заросшим лесом сопкам к бурной горной реке, растеряв при этом добрую половину своего скудного имущества, первое, с чем столкнулись эти горе-переселенцы, явилась необходимость постройки хоть какого-нибудь жилья. На том месте, куда они прибыли, кроме нескольких шалашей ороченов (одна из китайских народностей), жилья не было.

Используя привезенных рабочих и многочисленных родственников на строительство дома для себя и барака-зимовья для рабочих, Михаил Пашкевич и не думал о том, как справятся с этим делом остальные, в том числе и семья его брата Петра.

Увидев, в какие невыносимо трудные условия попала их семья, Акулина Георгиевна и Андрей в душе кляли себя за легкомыслие, за то, что поддались на уговоры бессовестного Михаила. Они были бы рады вернуться назад в Шкотово, где из всей их семьи осталась старшая дочь Людмила, продолжавшая учиться в учительской семинарии, но, к сожалению, это желание их было уже неосуществимо. На обратную дорогу не было ни средств, ни времени. Приближалась зима, регулярное сообщение с Владивостоком из бухты Датта отсутствовало. Кроме того, перед отъездом Михаил Пашкевич выдал Андрею немного денег на дорогу и обзаведение – надо было их отработать. Одним словом, попали они в капкан и теперь не видели, как из него выбраться. Петр Яковлевич, приехавший с семьей в бухту Датта, ни одного слова упрека ни жене, ни сыну не сказал, только со своим старшим братом перестал разговаривать и даже здороваться.

Семья Петра Яковлевича приступила к строительству дома. Без помощи приехавших с ними Семена Игнатьевича и Иосифа Ильича они бы с этой работой, конечно, не справились. Кроме Андрея и Петра Яковлевича, в семье имелись только женщины, собственно, скорее, девочки. На действительную физическую помощь в строительстве можно было рассчитывать, пожалуй, только от одной Кати, которой уже почти исполнилось 15 лет и которая, несмотря на свою хрупкую, тонкую фигурку, была достаточно крепкой и выносливой девушкой.

Акулина Георгиевна и жена Андрея Наташа имели маленьких детей, а последняя даже грудного ребенка, и могли заниматься только приготовлением пищи. Остальные девочки занялись сбором разных лесных продуктов и ягод, чтобы иметь хоть что-нибудь на зиму.

Пока все жили в наскоро устроенных шалашах, с нетерпением ожидая конца строительства дома. К счастью, их окружала густая тайга – лес был рядом. На одном из берегов горного ручья, впадавшего в Тумнин, напротив добротного дома Михаила, поставившего его на противоположном берегу этого же ручья, наконец, был готов дом и для семьи Петра Яковлевича.

Собственно, название «дом» для этого сооружения было слишком громкое, этот почти квадратный сруб, с потолком и полом, сделанными из грубо отесанных плах и крышей из колотой дранки, скорее, походил на временное охотничье зимовье. В одном из углов этого сруба Петр Яковлевич сложил из камней русскую печку. Никаких комнат в доме не было. Впоследствии удалось пристроить небольшие сени и все.

В прорубленные три окна вставили рамы, привезенные с собой из Шкотова.

Вскоре все члены семьи Петра Яковлевича Пашкевича переселились в этот новый дом и вовремя. Наступил октябрь. В бухте Датта, расположенной гораздо севернее Владивостока, начались по ночам довольно крепкие морозы.

В этой избе нужно было разместиться самому Петру, его жене, их четырем дочерям, семье Андрея, состоящей уже из трех человек и, наконец, еще одному из друзей Андрея, ставшего почему-то ближе к этой семье, Семену Игнатьевичу. Конечно, теснота была невероятная. Отделив кое-как отдельные закутки для каждой группы жильцов занавесками из рядна, сколотив для спанья деревянные топчаны и полати, а для еды большой стол и лавки к нему, семья Петра Пашкевича начала заботиться о запасах продуктов на зиму.

Мука, сахар и жиры были доставлены тем же «Алеутом». Все это принадлежало подрядчикам – Михаилу Пашкевичу и его компаньону.

Продукты хранились в специально построенном сарае-складе и выдавались в счет заработка рабочим, в том числе и семье Петра. Этих продуктов явно не хватало, нужно было заготавливать что-то и самим. Первое, что частично сделали почти сразу, это набрали, насолили и насушили грибов, росших в изобилии почти рядом с домом, второе – недалеко нашли огромное количество брусники.

Ее тоже заготовили впрок. Главными поставщиками ягоды были сам Петр и его дочь Катерина. Конечно, и Петр Яковлевич, и Андрей, да и его друг, все были хорошими охотниками и поэтому надеялись иметь достаточные запасы мяса. Дичи в этой девственной тайге водилось много. Но основной пищей жившим в маленьких поселках ороченам, да и нашим переселенцам, служила рыба. В Тумнине, как и в других реках Приморья, лососевых пород рыбы осенью скапливалось много – это были кета, горбуша и сима. Выловленную рыбу солили прямо в ямах, выкопанных на берегу, вялили на жердях и даже коптили в самодельной печке, построенной Петром Яковлевичем.

Еще жилье и заготовка продуктов не были закончены, а Михаил уже требовал, чтобы все мужчины немедленно приступили к лесозаготовкам: рубке леса и подвозу бревен к берегу реки. Весной его следовало сплавить в устье к морю.

Петр Яковлевич категорически отказался работать на брата и продолжал заниматься своим хозяйством. Андрею же и его другу, и даже Кате, пришлось отправляться в тайгу, где уже начали стучать топоры и звенеть пилы остальных рабочих.

Все новые жители этого заброшенного уголка Приморья, находясь целиком в зависимости от своих эксплуататоров-подрядчиков, были совершенно оторваны от мира. Они не знали, что в это время происходит не только в далекой России, но даже и в сравнительно близком Владивостоке. Загруженные тяжелой работой, стремясь сделать ее как можно больше, чтобы заработать достаточно, все они с рассвета и до темноты проводили жизнь в лесу на рубке и вывозке отличного строевого леса.

Так прошла зима 1921–1922 года. Наступила весна. Вскрылся Тумнин. Лес сплавили и погрузили на подошедший японский пароход, однако, обещанных длинных рублей пока не получили. Михаил Пашкевич аккуратно подсчитывал заработки каждого рабочего, в том числе и членов семьи Петра. По его подсчетам выходило, что Андрей и его товарищи и даже Катя заработали уже огромные суммы, но, как заявил Михаил, лесопромышленник, купивший лес, окончательный расчет произведет только осенью, когда придет второй пароход и заберет оставшийся лес.

Кстати сказать, большую часть его еще предстояло сплавить. Пока же, как опять-таки заверил Михаил, наниматель дал только небольшой аванс, который у всех рабочих, в том числе и у семьи Петра, даже не покрывал того, что было выдано ранее и стоимости тех продуктов, которые забирали зимой из лавки подрядчика.

Для того чтобы как-то улучшить свое существование в ожидании получения расчета, всем переселенцам и прежде всего семейству Петра Пашкевича пришлось заняться сельским хозяйством. Разработав небольшой участок земли под огород, Андрей выяснил, что местное население – орочены, страдают из-за отсутствия табака. А у ороченов курят все, мужчины, женщины и даже дети.

Раньше они выменивали табак на рыбу и меха у моряков пароходов, заходивших в бухту. Сейчас пароходы заходить в эту бухту перестали, пропала и возможность обмена. Среди многочисленных запасов различных семян, предусмотрительно взятых с собою Акулиной Георгиевной, нашлись и семена табака. Посеянные в девственную почву, удобренную золой, появившейся от сжигания валежника и выкорчеванных пней на площадке, разработанной под огород, семена табака прекрасно взошли и к середине лета 1922 года, дали большой урожай. Выменивая листья этого табака, прошедшего под руководством Петра Яковлевича некоторую обработку, на мясо, мех и даже на царские деньги у ороченов, семья Петра получила еще один побочный источник дохода.

Сплавленный лес сплотили и подготовили к погрузке на пароход. Но японцы так и не приехали. Зато с проходящего куда-то на север пассажирского судна на шлюпке Михаилу Пашкевичу доставили письмо о его компаньоне, уехавшего на первом пароходе после погрузки леса. Получив это письмо, Михаил Яковлевич Пашкевич стал мрачнее тучи, и даже ближайшие домашние (жена и дети) боялись к нему подступиться. С содержанием полученного письма, да и то больше по необходимости, так как сам был не очень грамотен и написанное разбирал плохо, он поделился только с сыном Гавриком. Последний после прочтения письма буквально впал в бешенство, причем кроме проклятий, невероятно грязных ругательств, направленных вообще неизвестно куда, Гаврик нашел и конкретное применение своему гневу. В этом письме, по сведениям, полученным неизвестно из каких источников, наряду с прочими, предостаточно неприятными для Михаила Пашкевича и его белобандита-сына новостями, сообщалось и то, что старшая дочь его брата Петра, Людмила, вступила в какую-то безбожную и пакостную организацию, называемую «комсомол».

Ни Михаил, да, пожалуй, никто из его семьи, также как из семьи Петра Яковлевича, в то время даже и не представлял себе, что это такое за «комсомол». Хорошо знал это только бывший белый офицер Гаврик. Его бешенство нашло выход. Как почти всегда, он был пьян. Схватив топор, он бросился в дом к Петру, чтобы зарубить Акулину Георгиевну, родившую и вырастившую такую дочь. К счастью, той дома не оказалось. Излив свой гнев на ни в чем не повинных скамьях и столе, Гаврил Пашкевич бросился искать Акулину Георгиевну во дворе. Но та, уже предупрежденная рабочими, надежно спряталась. Члены ее семьи, мужчины Андрей, Семен Игнатьевич, да кое-кто из рабочих, приготовились ее защитить (ведь все они имели огнестрельное оружие), протрезвевший от бешенства Гавриил, будучи порядочным трусом, счел за лучшее исчезнуть из поселка.

Говорили, что он убежал куда-то в лес к белобандитам, у которых и скрывался. А Михаилу Пашкевичу было от чего помрачнеть.

Дело в том, что еще осенью 1921 года, в ноябре, японцы двинули белогвардейскую армию генерала Молчанова против правительства ДВР, но войска НРА, возглавляемые командармом Блюхером и комиссаром Постышевым, не только отразили этот удар, но и 10 февраля 1922 года сами перешли в наступление и к концу весны освободили от белогвардейцев почти весь Дальний Восток.

В руках белых, по существу, оставался только один Владивосток, где они организовали свое последнее правительство во главе с генералом Дидерихсом, причем западной границей этого последнего белогвардейского «государства» в России была станция Угольная, находящаяся в 30 километрах западнее города.

Тем временем под давлением общественности самой Японии, под дипломатическим нажимом Советской России и в связи с обострившимися противоречиями с США японское правительство вынуждено было свои войска с Дальнего Востока вывести. 25 октября 1922 года с отходом последнего парохода с японскими войсками остатки белых маленькими группами разбежались по Уссурийской тайге, к одной из групп и попал Гаврик. В этот день во Владивосток вошли войска народно-революционной армии и части Красной армии под командованием И. П. Уборевича, завершив этим освобождение Приморья.

14 ноября 1922 года народное собрание ДВР приняло решение о ликвидации этой республики и о вхождении Дальнего Востока в состав РСФСР.

Все это, может быть, не так подробно и точно, было изложено в письме, полученном Михаилом Пашкевичем.

После получения этого письма он понял, что заключивший с ним подряд лесопромышленник за лесом не вернется, что его компаньон тоже, вероятно, уже благополучно прибыл в Японию и что ему, конечно, не удастся получить тех огромных прибылей, на которые он рассчитывал, и что самое главное – ему не удастся, ни одному, ни с семьей в ближайшее время выбраться из бухты Датта. Следовательно, он не сможет попасть за границу.

У него имелись определенные накопления за лес, проданный весной, но продолжать дальнейшие разработки, а тем более продолжать кормить всю эту ораву (Михаил Пашкевич к ней, не смущаясь, причислил и семью своего брата) совершенно ни к чему.

Дня через два после получения письма Михаил Пашкевич объявил об этом всем рабочим. Он заявил, что нанявший его лесопромышленник его надул, за лесом он больше не вернется и денег от него ждать нельзя, а поэтому все заработки, подсчитанные на бумаге, так и останутся неоплаченными. Он не преминул заметить, что главной причиной, вызвавшей такое положение, является появление на Дальнем Востоке советской власти, которая разорила его и, конечно, принесла немалый ущерб и всем работавшим на него людям. Далее он сказал, что с этого дня все свои обязательства по отношению к рабочим он расторгает. Каждый может делать что хочет и идти куда угодно. С этого дня выдачу продуктов он прекращает и согласен только кое-что продать за наличный расчет.

Конечно, будь рабочие немного более организованы, они смогли бы справиться с этим бессовестным эксплуататором. Растрясли бы его склады, да может быть, основательно пощипали бы и его дом, но Михаил знал, кого набирал. Никто из этих полубродяг не сказал ничего. Молча выслушав нерадостное сообщение, они стали разбредаться, куда глаза глядят. Большинство из них потянулось в Советскую гавань.

Однако семья Петра Яковлевича Пашкевича на такой поход решиться не могла: слишком многочисленна она была, обременена большим количеством маленьких детей, чтобы вот так, без всяких средств и определенной цели куда-нибудь переселяться.

Если бы они могли вернуться в Шкотово, то это было бы самым лучшим исходом. Но Шкотово находилось очень далеко, добраться до него по берегу было невозможно, а пароходы в бухте Датта даже и не показывались. Да если бы и показались, то на проезд у семьи Петра Пашкевича не было денег.

После очищения Приморья от интервентов и белогвардейцев началось становление новой власти на местах: организация сельских и волостных Советов. Организация новых советских учреждений. Происходило это очень медленно, главным образом потому, что отдельные глухие уголки Приморья были оторваны от губернского города Владивостока, удалены на сотни верст. Сообщение с ними, осуществляемое преимущественно по морю, было очень затруднено. Японцы и последние белогвардейцы, уходя из Владивостока, разграбили полностью порт, угнав все годные пароходы, оставив только те, которые требовали серьезного ремонта.

Прошло почти полтора года до тех пор, пока первый представитель советской власти проник в бухту Датта и добрался до Ульки. Все это время семья Петра Пашкевича, как, впрочем, семьи и других шкотовцев, обманутых Михаилом, находилась в очень бедственном положении. С огромным трудом, расширяя клочки пригодной для посева земли, Акулина Георгиевна, Андрей при помощи Семена Игнатьевича и подрастающих дочерей сумели обеспечивать семью продуктами с огорода. Охотой и рыболовством добывали мясо. Продавая ороченам табак, на вырученные средства покупали у Михаила Пашкевича жиры, сахар, соль, а иногда и немного муки. Сеять хлеб в районе Уськи было нельзя: он не вызревал. Никаких предметов первой необходимости – одежды, сельхозинвентаря и прочего они приобрести не могли. Их просто не было.

Заветной мечтой Андрея, его жены, Акулины Георгиевны, да и всех остальных членов этого семейства было возвращение в Шкотово.

Они не боялись советской власти, хотя почти и не представляли ее сущности. Тем не менее они считали, что крестьяне, честно занимающиеся своим трудом, могут жить при любой власти.

Совсем по-другому думал Михаил Пашкевич и члены его семьи.

Имея значительные запасы продовольствия, продолжая наживаться даже на самых близких людях, они думали не о возвращении в Шкотово, а о том, чтобы как-нибудь перебраться за границу, хотя бы на Южный Сахалин. Он, по слухам, продолжал оставаться японским, и до него можно было добраться на обыкновенной китайской шаланде. С этой целью сыновья Михаила, Ананий и Матвей, уже много раз ходили на побережье, надеясь встретить какую-нибудь китайскую шаланду.

Но совершенно неожиданно в Уську во главе небольшого вооруженного отряда явился некто Афиногенов. Он представился представителем советской власти, которому поручено организовать органы этой власти на побережье. Вскоре выяснилось, что прибывший был близким другом Василия, учился вместе с ним в Коммерческом училище и по его рассказам знал все о семействе Пашкевичей. Узнав от Андрея и Акулины Георгиевны, что они спят и видят возвращение в родное Шкотово, Афиногенов обещал им устроить их семью на тот пароход, который через некоторое время, возвращаясь во Владивосток, заберет его отряд.

Одновременно он сообщил, что кроме организации в Датте и Уське сельских Советов, на нем лежит миссия поимки и ареста находящихся в этих местах белогвардейцев и прежде всего офицера Гавриила Пашкевича. Он заметил, что, очевидно, придется арестовать и его отца, бывшего лесопромышленника, так как по имеющимся материалам Михаил Пашкевич сотрудничал с японцами, не только сбывая им, по существу, ворованный у государства лес, но и выдавал некоторых партизан и работников советской власти. Однако в этот раз Михаил Пашкевич и взрослые члены его семьи успели скрыться в тайге, где их найти было невозможно. Трогать детей и женщин Афиногенов не стал.

Впоследствии стало известно, что, в конце концов, Михаил Пашкевич был арестован и со всей семьей выслан из Приморья куда-то вглубь Сибири. Все его так нечестно нажитое имущество было конфисковано в пользу Советского государства.

Гавриил Пашкевич так и не был пойман – он успел убежать в Японию.

В конце августа 1924 года семья Петра Яковлевича Пашкевича благополучно вернулась в Шкотово. В районе Уськи остался Семен Игнатьевич, которого избрали председателем сельсовета. Ему понравился этот северный край.

Впрочем, в том, что Семен Игнатьевич остался в Уське, была и другая причина. Еще с первых дней своей жизни в семье Пашкевичей, Семену Игнатьевичу понравилась одна из дочек Петра, Катюша. Продолжительная жизнь на севере, когда они ежедневно бок о бок трудились в лесу, на рыбалке, в огороде, когда Катя на его глазах из бойкой веселой девчонки превратилась в стройную красивую девушку, от которой он временами не мог отвести глаз, заставила его серьезно думать о том, чтобы жениться на ней. Его смущало только то, что он был старше Кати более чем на десять лет, а также и то, что она или не замечала его чувств к ней, или была еще настолько наивна, что не понимала их.

Акулина Георгиевна, которой Семен Игнатьевич рассказал о своем чувстве к Кате и о намерении предложить ей выйти за него замуж, отнеслась к этому предложению положительно. Она считала, что Катя создана для крестьянской работы и что ее жизнь с серьезным и опытным человеком, каким показал себя Семен Игнатьевич, будет достаточно обеспеченной и счастливой. Однако она не хотела как-либо воздействовать на дочь и предложила Семену Игнатьевичу договориться самому.

Вскоре для этого ему представилась и возможность. В то время как вся семья, навьючив лошадей, пробиралась по тропе вдоль берега реки Тумнин в бухту Датта, где на рейде стоял ожидавший пароход, Семен Игнатьевич и Катя были посажены в ульмагу (так назывались местные лодки), куда сгрузили большую часть имущества и продуктов. Плыть по реке пришлось почти сутки. Семен Игнатьевич смотрел на Катю, не отрываясь, и она, кажется, начала кое-что подозревать, однако виду не подавала, а наоборот, все время вела разговор о предстоящем возвращении в Шкотово и об огромной радости, которую это ей доставляло, так как она получала возможность продолжать учение. Может быть, именно поэтому он так и не набрался смелости, чтобы рассказать ей о своем чувстве. Так ни о чем не договорившись, они и доплыли до устья реки. Вероятно, поэтому Семен Игнатьевич и не покинул Уську.

А если бы он открылся Кате Пашкевич? Кто знает, может быть, вся ее жизнь, да и жизнь Бориса Алешкина в дальнейшем пошла бы совсем другим путем.

Но ведь так можно предположить что угодно.

Жизнь повернулась по-другому, значит, так было нужно.

Вернемся к семье Пашкевичей. Приехавшие не без некоторой опаски в конце августа 1924 года в Шкотово, Петр Яковлевич, его жена и их сын увидели, что все страхи, так старательно раздуваемые членами семьи Михаила Пашкевича, оказались совершенно напрасными.

В селе уже более года действовали советские учреждения. Была по-настоящему установлена советская власть, имелся не только волостной Совет, но даже и военный комиссариат с солдатами-красноармейцами и командирами, одетыми в такую же, так удивившую их форму, в какую были одеты бойцы, вызволившие их из тисков далекого севера.

Больше того, в селе Шкотово было даже ЧК и чекисты, в большинстве своем одетые в кожаные куртки. Они не только не хватали каждого встречного-поперечного крестьянина и не подвергали его зверским пыткам, как об этом кричали Михаил и его сын Гаврик, а вели себя совершенно спокойно и жили на квартирах у многих крестьян.

В селе торговали все магазины, регулярно действовала железная дорога, работали школы и, по сравнению с тем временем, когда Пашкевичи уезжали из села и когда в нем хозяйничали японцы, стало значительно больше порядка и спокойствия.

Горько пожалели тогда Акулина Георгиева и Андрей о своем необдуманном поступке, о том, что они поддались на уговоры Михаила Пашкевича и выехали из Шкотово. Погнавшись за длинными рублями, они в результате, если и не потеряли слишком много, то ничего и не приобрели. Им нужно было опять начинать с того же, что они бросили в 1921 году.

Расколотив забитые окна и двери своего дома и хозяйственных построек, убедившись, что все оставленное ими имущество никем не тронуто, не реквизировано и что даже никаких попыток к этому никто и не предпринимал (как они узнали от аптекарши Хлудневой). Пашкевичи стали привыкать к новым порядкам, установленным советской властью. Одним из первых, поразивших их изменений, стало то, что Хлуднева уже более года не была владетельницей аптеки. Аптека теперь стала государственной, но дом, в котором она находилась, продолжал считаться принадлежащим Петру Пашкевичу. Аптекарша, продолжавшая служить в этой аптеке, аккуратно вносила за него арендную плату в сберегательную кассу, открывшуюся с первых дней прихода советской власти. Эти деньги Петр Яковлевич или его жена могли в любое время получить.

Они были очень необходимы. Удалось, правда, с большим трудом и волокитой, получить деньги и с китайских лавочников, арендовавших другой дом. Вот эти-то, не такие уж маленькие, накопившиеся за несколько лет деньги, и оказались тем спасительным кругом, который выручил семью Пашкевичей. На них удалось приобрести двух лошадей, корову, кое-что из одежды, необходимые хозяйственные мелочи и главное в хозяйстве – семена для посева. Второе, что очень удивило и обрадовало Акулину Георгиевну и Андрея Пашкевичей, было известие, принесенное Петром Яковлевичем, возвратившимся из сельсовета. (Так называлось теперь учреждение, управлявшее селом). Он отправился туда, чтобы заявить о своем возвращении и получить в обратное пользование свой земельный надел. В сельсовете он узнал, что при советской власти землю нарезают не по мужским душам, а по едокам. Едоком же считался любой член семьи, независимо от возраста и пола. Таким образом, теперь сельсовет дает землю не только на него, сына и внука, но и на его жену, на жену сына и на всех дочерей. Правда, величина надела на каждого человека была несколько меньше, чем ранее приходилось на мужскую душу, но, в общем-то, на семью Петра Яковлевича земли пришлось почти в четыре раза больше, чем выделялось раньше.

Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I

Подняться наверх