Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I - Борис Алексин - Страница 3

В Прохладном выйдя из поезда, Борис огляделся и увидел, что из соседнего вагона вышла фармацевт из Майской аптеки – Вера Панфилова. Он часто получал у нее медикаменты для своего участка и потому хорошо знал ее.

Он подошел к ней.

– Верочка, вы куда? – обратился он к девушке, державшей в руках небольшой чемоданчик и оглядывавшейся по сторонам.

– Ах, Борис Яковлевич! Вы тоже здесь? Меня направил военкомат на войну, вот направление, – затараторила она, показывая Алешкину такую же бумажку, какая была и у него.

Борис Яковлевич, посмотрев на нее, увидел, что они назначаются в одно место и сказал ей об этом. Девушка обрадовалась.

– Ну, слава богу, хоть один знакомый человек будет. Только где же эта самая дивизия находится? Как мы ее искать будем, – проговорила она встревоженно.

– Ничего, я знаю, – успокоил ее Борис Яковлевич.

В самом деле, в Майском ему райвоенком сказал, что он направляется в З8-ю стрелковую дивизию, которая расквартирована в городах Минераловодской группы. Летом эта дивизия стояла в лагерях, которые располагались около г. Прохладное. Этим летом в этих же лагерях проходили переподготовку командиры и бойцы, находящиеся в долгосрочном отпуске и запасе первой очереди из Прохладненского и соседних с ним районов. С началом войны все они влились в состав дивизии, штаты которой были доведены до численности военного времени. Очевидно, в дивизии не хватало медицинских работников, и начальник санитарной дивизии затребовал из Нальчика пополнение. В число этого пополнения попали врач Алешкин и фармацевт В. Панфилова. Военком сообщил Борису также и то, что штаб дивизии должен находиться в фельдшерско-акушерской школе г. Прохладное.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что больше людей, похожих на призванных в армию, на станции Прохладная не видно, новоиспеченные вояки отправились к месту назначения.

Дорогу к акушерской школе им указала какая-то встречная женщина, и они весело зашагали по пыльной улице. День был жаркий, солнце клонилось к западу, и нужно было спешить. Дорога оказалась неблизкой, нужно было пройти через весь город. Прохладное стало городом всего 2–3 года тому назад. До тех пор это была обычная казачья станица, населенная в основном терскими казаками, переселенцами с Кубани, кабардинцами и служащими железной дороги.

Она была расположена на совершенно ровном месте. Побеленные, большей частью саманные хаты ее, окруженые садами, раскинулись далеко по степи. Фельдшерско-акушерская школа была построена совсем недавно и находилась на противоположном от станции конце города.

Пока Алешкин и Панфилова добрались до нее, стало уже темнеть.

В пустом здании школы их встретил молоденький лейтенант, одетый в новую летнюю форму. Ознакомившись с их документами, он немного растерянно сказал:

– Не знаю, что мне с вами и делать, товарищи. Дивизия еще вчера отсюда ушла. Куда и как, вы сами понимаете, сказать вам я не могу. Я оставлен здесь связным, мне поручено дождаться транспорт – автомашины, погрузить в них оставшееся имущество и следовать вдогонку за дивизией.

О вас мне ничего не известно. Может быть, начальник санитарной службы дивизии в спешке забыл предупредить, но, так или иначе, я вас с собой, не имея приказа командования, взять не могу. Отправляйтесь в город Нальчик, доложите в военкомате о случившемся, пусть уже они там разберутся.

– Но куда же мы пойдем? – возразил Борис Яковлевич, – ведь на дворе уже ночь, а поезд на Нальчик будет только завтра утром.

– Вот что, – сказал лейтенант, – завтра я все равно отсюда уеду, и здание перейдет в ведение его законных владельцев, то есть фельдшерско-акушерской школы. В комнатах, в которых находился штаб, я вас оставить не могу, так как там есть еще штабные вещи и документы, пройдите на ту половину здания, там квартира директора, она большая, а их всего двое с женой, может быть, он вам разрешит переночевать. Да, кстати, дайте-ка ваши бумажки, я на них сделаю отметки о том, что вы у нас были, а то вам попасть может.

С этими словами он расписался на обоих направлениях и поставил какой-то штампик.

Обогнув угол здания, Борис и Вера пересекли двор и, увидев в плетне, перегораживавшем его, лаз, перешли по нему на другую половину, подошли к двери и несмело постучались. Послышался возглас:

– Кто там? Заходите!

Войдя в комнату, одновременно бывшую кухней, наши путники сразу как-то даже и не смогли разглядеть сидящих за столом мужчину и женщину. Да и те, видно, в полумраке двери их не разглядели. Мужчина встал и, подходя ближе, довольно недружелюбно спросил:

– В чем дело? Что вам нужно?

И вдруг голос его изменился и стал, если не более приветливым, то во всяком случае очень изумленным.

– Маша, да ведь это, кажется, Алешкин. Какими судьбами? Зачем? Куда? Ну, проходите ближе к столу, да поставьте ваши чемоданы…

При его возгласе женщина, сидевшая у стола, поднялась и быстро, насколько позволяло ее положение (она была беременная и, видимо, на последних месяцах), подошла к столу.

– Борис Яковлевич, – радостно проворковала она, – вот уж кого не ожидала встретить. А это кто же, ваша супруга? Да проходите, проходите, садитесь к столу, сейчас ужинать будем. Саша, сходи на огород, принеси-ка еще помидоров, картошки я много наварила.

Через несколько минут, умывшись и приведя себя немного в порядок, Алешкин и Вера сидели за столом и, рассказав в нескольких словах простую историю своего появления в Прохладном, слушали рассказ Александра Павловича Пастухова о его жизни.

Особенно был заинтересован этим рассказом Борис Алешкин. Ведь с Пастуховым они учились вместе в Кубанском медицинском, на одном курсе, в соседних группах, и Борис знал, что по разнарядке Пастухов и его жена Маша, на которой он женился перед самыми госэкзаменами, были назначены по распределению куда-то в район Западной Сибири, и вдруг они в Прохладном.

Все объяснилось очень просто. Александр Пастухов был известен всему курсу как большой пройдоха и ловкач. Во время учебы он служил фотокорреспондентом в Краснодарской краевой газете «Красное Знамя» и использовал это положение при каждом удобном и неудобном случае.

То он снимет какого-либо видного профессора за работой, другого в кабинете, третьего на лекции, глядишь, эти снимки попадут в газету, ему заработок, профессору лишняя известность. Эти штрихи и позволили ему при более чем скромных знаниях закончить институт успешно, хотя медицину он не любил. Но жена Маша была его полной противоположностью. Она занималась усиленно, любила медицину и особенно акушерство и обещала быть хорошим врачом.

Перспектива работать рядовым врачом где-нибудь на участке никак не улыбалась Пастухову, и он проявил всю свою изобретательность для того, чтобы этого назначения избежать. И, как видно, ему это удалось. Он получил назначение на должность директора вновь открытой фельдшерско-акушерской школы в Прохладном, а Маша туда же – преподавателем акушерства. Одновременно она работала в Прохладненском роддоме.

Благодаря своей импозантной внешности, большой изворотливости и умению подойти к начальству, Александр Павлович быстро завоевал положение в районе и считался одним из лучших директоров.

Все это наши знакомые узнали во время беседы за столом, конечно, не так откровенно, как это изобразили мы.

После ужина Панфилова сказала, что тут неподалеку живет ее тетка, и она пойдет ночевать к ней, а Бориса оставили у себя Пастуховы.

Между прочим, Александр Павлович заявил, что он забронирован, его в армию и на войну взять не могут, да он особого желания идти воевать не испытывает. Он считает (так он сказал), что здесь, выпуская новых молодых специалистов, он принесет Родине пользы больше, чем там, неумело перевязывая раненых.

Борис не спорил, хотя это заявление его и покоробило.

После ужина Борис Яковлевич проводил Веру до дома тетки. Та действительно жила недалеко.

Когда они вышли из здания школы, их поразила необычная тишина, царившая в городе.

На улице было светло, как днем, от огромной красновато-серебристой луны, лежавшей как будто прямо на самых вершинах высоких серебристых тополей. Легкий ветерок чуть шевелил листьями этих красивых деревьев, вызывая еле слышный шелест. Кое-где лениво лаяли собаки, на улице не было видно ни души. Только возле дверей, ведущих в фельдшерско-акушерскую школу (штаб), медленно и тоже почти неслышно шагал часовой.

Вера, вздрогнув от сыроватого прохладного воздуха, взяла Бориса под руку и сказала:

– Как тихо, даже страшно! Прошлым летом я гостила здесь у тети, так тут каждый ясный вечер собирались ребята и девчата и почти до самого утра раздавались музыка, песни и смех… А теперь точно вымерли все.

– Война… – неопределенно проговорил Борис Яковлевич.

Тетка на стук Веры долго не отзывалась, видимо, спала, а, может быть, боялась открыть дверь, увидев в щелку между занавесками какого-то незнакомого мужчину. Вера стояла на крыльце, ее видно не было, а Борис ждал, пока ее впустят, около палисадника.

Он уже успел выкурить две папиросы, ему надоело ждать, и он довольно сердито сказал:

– Наверно, ее дома нет, пойдем обратно, как-нибудь переночуем у Пастуховых.

Но в этот момент входная дверь приоткрылась и в нее высунулась старушечья голова.

– Кто тут? – встревоженно спросила она. И тут же увидела Веру.

– Веруся! – радостно воскликнула она. – Это ты! Вот неожиданная радость-то!

Ну, заходи скорей. А это кто?

– Так, один знакомый, попутчик, – немного смутилась Вера. Затем, обернувшись к Борису, проговорила:

– До свидания, Борис Яковлевич. Спасибо, что проводили. Встретимся завтра на вокзале.

Еще по дороге они договорились, что в Нальчик поедут вместе. На следующий день, к десяти часам утра Борис был уже на вокзале, купил два билета до Нальчика на пригородный поезд, который отходил в 10:30, и сел на скамеечку. Через несколько минут подошла и Вера.

– А, вы уже здесь! – воскликнула она. – А я опоздала!

– Да нет, – ответил Борис Яковлевич, – поезд отойдет еще через двадцать минут. Ну, пойдем в вагон.

* * *

В двенадцать часов дня они уже были в очереди, состоявшей главным образом из мужчин, перед стоявшим на балконе здания областного военкомата столиком, над которым на стене висело объявление, написанное химическим карандашом на куске оберточной бумаги «Регистрация командного и начальствующего состава».

За столом сидел худой капитан с измученным лицом. Было видно, что он по-настоящему не спал уже много ночей и что устал безмерно. Тем не менее, преодолевая усталость и напрягая все усилия, он каждому обращавшемуся к нему человеку старался ответить как можно вежливее и спокойнее. В большой очереди стоявших перед столом людей, явившихся с направлениями или какими-либо другими документами, было очень мало. Большинство составляли люди с рапортами и заявлениями, в которых они просили, а некоторые прямо-таки требовали, чтобы их немедленно мобилизовали и отправили на фронт. Некоторые говорили, что они недавно сражались на Халхин-Голе, что у них есть опыт, и что Красной Армии без них в настоящий момент просто нельзя обойтись. Другие уверяли, что опыт Гражданской войны, которую они провели в какой-нибудь славной героической дивизии или армии, дает им право быть в первых рядах защитников Родины. Много приводилось самых разных доводов подходящими к столу людьми, и всем им капитан старался как можно толковее и вразумительнее объяснить, что их очередь еще не пришла, что им нужно продолжать трудиться там, где они служат и работают сейчас, что их работа тоже нужна фронту и что… Ну, одним словом, говорил то, что в этих случаях в это время, наверно, говорили тысячи таких же капитанов и майоров в тысячах военкоматах страны сотням тысяч, миллионам советских людей, желающих как можно скорее попасть в армию, на фронт, чтобы успеть принять участие в разгроме наглого фашистского зверя. Ведь все в то время полагали, что война с фашистской Германией продлится самое большее 4–5 месяцев и что временные неудачи пограничников – это явление чисто случайное и очень кратковременное.

А вот подойдут наши доблестные красноармейские части, помчатся на врага могучие танки, взовьются в воздух тучи самолетов, и враг в панике побежит в свое фашистское гнездо, где и будет безжалостно уничтожен.

Так, между прочим, думал и Алешкин в момент подхода к столу капитана. Предъявляя ему направления военкомата, больше всего боялся, что тот, посмотрев на них, равнодушно, но по возможности вежливо скажет:

– Ну что же, раз опоздали, возвращайтесь в свою Александровку и работайте, там ваша работа тоже нужна. Если надо будет, вас вызовут.

Но этого не случилось.

Внимательно прочитав направления Алешкина и Веры и отметки, сделанные на них дежурным лейтенантом в штабе дивизии, капитан пометил какие-то бумажки, лежавшие у него на столе, прочитал одну из них, удовлетворенно хмыкнул и произнес:

– Ну что же, хорошо. Я доложу военкому. За ответом зайдете сюда ко мне завтра в 12:00, без очереди. Следующий!

Они отошли от стола.

– Что же делать? – спросила Вера.

– У вас есть знакомые в городе? – в свою очередь спросил Борис Яковлевич.

– Нет.

– Ну вот и у меня тоже нет! Значит, придется день коротать вместе.

– А где мы будем ночевать?

– Пойдем в гостиницу. Я тут перед войной останавливался.

И они вышли из военкомата. Закусив кое-чем в первой попавшейся чебуречной, они подошли к гостинице и прочли надпись на картонной табличке «Мест нет». Побродив около часа по городу и еще раз подкрепившись, пошли в парк. В летнем кино шла новая картина «Если завтра война». Купили билеты и с огромным удовольствием смотрели этот фильм. Картина показывала войну такой, какой ее себе представлял, видимо, никогда не воевавший режиссер, а консультировали его, вероятно, такие военные, которые или тоже никогда не видели войну, или задались целью специально подлакировать ее вид. Между прочим, и Борис, и тем более Вера, и тысячи зрителей, смотревших эту картину, войну – ту войну, которая уже началась, и которая уже безжалостно разбивала все розовые иллюзии многих и многих военачальников и государственных деятелей, а также простых людей Советского государства о характере современной войны, еще не представляли.

Но пока об этом никто из смотревших кинокартину в городе Нальчике еще не знал. Пока они видели лишь удивительно красивые танковые атаки, многочисленные эскадрильи, краснозвездный самолет, строгие ряды красиво марширующих красноармейцев. Пулеметные и минометные гнезда, точно по волшебству, вдруг появляющиеся в совершенно чистом и безобидном поле и также мгновенно проваливающиеся сквозь землю при приближении атакующего неприятеля, и выныривающие из-под земли вновь, как только атакующие прошли, поворачивающиеся на сто восемьдесят градусов и стреляющие в спину прошедшего врага.

Пока они видели только ловких подтянутых командиров, важно склонявшихся над военными картами и руководящих огромными массами войск и технических средств с таким олимпийским спокойствием, что невольно казалось, так происходит и сейчас, если у нас есть такие командиры, то опасаться нечего, и наша армия победит без всякого труда!

Такой оптимизм, может быть, и был нужен, но нам кажется, что к этому времени мы уже имели достаточные примеры тяжести ведения современной войны. Ведь война на озере Хасан, на Халхин-Голе, война с белофиннами, да и, наконец, те две недели, которые прошли с начала этой новой войны, когда нашими войсками уже были отданы фашистам такие города, как Минск, Витебск, Каунас, Вильнюс, Львов, когда фашистские полчища стремительно рвались к Киеву, Смоленску и уже подходили к Пскову, – показали, что победы нашей армии достаются отнюдь не просто и, к сожалению, далеко не малой кровью, а скорее, наоборот. И что именно к такой войне, а, вернее, гораздо более суровой и кровопролитной, мы и должны готовиться.

А песня в этом фильме уверяла:

И в этом, по-нашему мнению, был ее вред.

Но так говорить можем мы только сейчас, когда уже война давно окончилась, когда все тяжести ее и ее последствия мы испытали на собственных плечах.

В то время Борис считал, что так, вероятно, война и будет происходить, как это показано в картине, и что работа медиков будет, наверно, совсем несложной.

Однако, близился вечер, ни у Бориса Яковлевича, ни у Веры никаких перспектив на ночлег пока не было. Решили ночевать на вокзале. Когда пришли в маленький садик у Нальчикского вокзала, то увидели, что таких догадливых, как они, было куда больше, чем вокзал мог вместить. Многие уже расположились со своими чемоданами, узлами, а некоторые и с целыми кучами ребятишек, прямо на привокзальной площади. Были оккупированы не только все скамейки, но и все асфальтовые площадки около многочисленных киосков, окружавших ее. С трудом разыскали одно незанятое местечко под большим тополем, подвинули к нему чемодан, разостлали свои плащи и улеглись на них.

Второго июля 1941 года восходящее солнце, осветившее весь этот спящий, дремлющий, стонущий, храпящий и плачущий люд, осветило и нашу парочку, и никто бы не сказал, что это два совершенно посторонних человека. Так мирно и сладко они спали. Борис Яковлевич лежал на спине, а Вера, свернувшись калачиком, прижалась к его боку, положив голову на грудь. Очевидно, предрассветная прохлада, заставила их в поисках тепла подвинуться друг к другу и натянуть на себе края плащей. Во всяком случае, те, кто не спал или проснулся ранее, считали, что эти двое – если не муж и жена, то, во всяком случае, близкие родственники.

Первой проснулась Вера. Увидев, в каком положении они спят, она быстро села и начала приводить в порядок растрепавшиеся волосы, в то же время со смущением оглядываясь кругом, не видел ли кто их не совсем приличной позы. Но всем было не до них. Все эти люди, застигнутые войной в пути, некоторые спешившие скорее на запад, к своим домашним очагам, возвращавшихся из отпуска, или в свою военную часть, куда они должны были явиться при объявлении мобилизации, а многие и сами толком не знавшие, куда они едут, были заняты своими делами и мыслями, и если поглядывали, те, что помоложе, на мирно спавшую парочку, то, скорее, с завистью, с сочувствием, чем с осуждением.

Вера прошла к водопроводной колонке, стоявшей у края площади, протолкалась сквозь небольшую толпу, окружавшую ее, умылась текущей по желобу водой и набрала ее в кружку. Затем вернулась к Борису. Он все еще спал.

Она заботливо прикрыла его своим плащом, а сама уселась на свой чемодан. Большие вокзальные часы показывали 6 часов, спешить было некуда, и она с интересом стала рассматривать собравшийся на площади народ. Тут были и русские, и украинцы, и кабардинцы, и осетины, и даже цыгане. Все это скопище людей самого разнообразного вида переговаривалось на своих языках, и, на первый взгляд, толпа на площади походила на какую-то ярмарку или базар. Но вот вдруг все смолкли.

Из большого репродуктора, укрепленного на стене вокзала, выходящей на площадь, раздалось:

«Внимание, внимание! Говорит Москва! Московское время 7 часов. От Советского информбюро: передаем сводку о положении на Западном и Северо-Западном фронтах». Головы всех повернулись к репродуктору, все замолчали. Борис, услышав радио, тоже проснулся и, вскочив, погладил себя по гладко остриженной голове, поправляя, как он это привык делать, спутавшиеся за ночь волосы. Он, видимо, и не подозревал, как они спали с Верой, потому что сразу же ее спросил:

– А ты так и просидела всю ночь на чемодане?

– Нет, – ответила та, слегка покраснев, – я спала.

Больше они на эту тему не разговаривали. Прослушав сводку, которая вновь не говорила ни о чем определенном и перечисляла несколько незнакомых по названиям населенных пунктов, оставленных нашими войсками после упорных боев с численно превосходящим противником, и так как не упоминалось пока крупных городов, то все успокоились.

Позавтракав в той же чебуречной, где они ели вчера и побродив немного по какому-то настороженному и озабоченному городу, они вновь пришли в военкомат.

За столом регистрации сидел все тот же измученный капитан, казалось, что он так и не вставал из-за стола, а очередь людей, стоящих к нему, тоже как будто бы со вчерашнего дня замерла. На самом же деле за эти сутки и капитан успел несколько часов поспать, и очередь состояла уже совсем из других людей, Борис Яковлевич и Вера попытались миновать очередь, но на них зашумели и, несмотря на то, что Борис уверял, что им назначено прийти, их не пускали.

– Всем назначено! Становитесь в очередь! Нечего, нечего! – закричали стоявшие в очереди люди. Алешкин и Вера успели протиснуться уже почти к голове очереди. Оглянувшись и увидев, что хвост ее теряется где-то в конце коридора, и что если они выполнят это требование и встанут в очередь, то могут простоять до вечера, продолжали проталкиваться вперед. Люди, стоявшие впереди них, продолжали протестовать. Этот шум и толкотня привлекли внимание капитана, тот встал и неожиданно громко крикнул:

– Смирно! Что за базар? Вы где находитесь? Все стихли. Кто-то несмело произнес:

– Да вот тут без очереди лезут! – он указал на Бориса Яковлевича и Веру. Капитан взглянул в указанном направлении, узнал Бориса и произнес:

– Им приказано явиться в это время. Пропустите их!

Торжествующие Борис Яковлевич и Вера прошли к столу. Капитан открыл ящик, достал из него их военные билеты. Подавая Борису Алешкину билет вместе с небольшой бумажкой, он сказал:

– Вы зачислены в команду медиков, следующую в распоряжение начальника санитарной службы № 65. Старший команды – военврач Перов, команда находится во дворе. Идите туда, явитесь к старшему по команде. Он вам расскажет о дальнейшем.

– А вы, – полуобернулся он к Вере, – получите свой военный билет и можете следовать домой. Сейчас заявок на фармацевтов пока нет. До свидания. Когда понадобитесь, вызовем.

Борис Яковлевич и Вера пошли к выходу. Видно было, что Вере было грустно расставаться с Борисом Яковлевичем, к которому она за эти два дня уже как бы привыкла, и обидно, почему не взяли – все уже воюют, а она вот должна возвратиться домой. На глазах у нее от всего этого заблестели слезы. Но делать было нечего.

Дружески попрощавшись с Борисом Яковлевичем, Вера не удержалась, обняла его за шею и, не стесняясь присутствующих, крепко поцеловала. Затем выбежала на крыльцо, подхватила свой чемоданчик и, не оборачиваясь, пошла к вокзалу. Борис растерянно посмотрел ей вслед. Ему было очень неловко, и когда он вернулся с крыльца, чтобы через другую дверь выйти во двор, он ожидал увидеть насмешливые лица и услышать разные шуточки, но, к его удивлению, все на него смотрели с сочувствием, а некоторые даже и с завистью, и никто не проронил ни слова.

Видимо, величайшие события в жизни страны, участниками которых все эти люди становились или готовились стать, ставили их выше мелких условностей мирной жизни.