Читать книгу Красный рок (сборник) - Борис Евсеев - Страница 10

Но самая интересная музыка зазвучала тогда, когда в рок-кабачок пожаловало питерское подполье!

Черный русскоязычный блюз завел подхорунжего невидимым ключиком, а затем наполнил внутренним стрекотом, треском и даже смыслом, как наполняет смыслом пустопорожнюю станиолевую, бегающую по полу туда-сюда игрушку безостановочное движение и напор.

И завод этот долго не кончался!

Подхорунжий уже не лежал у стены, как во время приступов психоделии и шаманизма, а, подступив вплотную к сцене, внимал смелым подпольщикам рока.

– Ты, «горшок»! Закрой хавальник! Кочум влетит.

Подхорунжий не сразу сообразил: лидер одной из групп черного русскоязычного блюза в паузе обратился именно к нему. А сообразив, засмеялся. До него вдруг дошло: если бы не черный питерский блюз и не краснокрылый канюк, его личные, только что истекшие сутки в Москве можно было бы преспокойно спускать в мусоропровод!

И еще одна питерская рок-группа покорила Ходынина.

Группа звалась «Декабрь».

Начали «декабристы» – неожиданно: вдруг в качественной рок-обработке грянула родная «Дубинушка».

Уже после второго куплета подхорунжий снова вскочил на ноги и стал, не сдерживаясь, подпевать. А во время заключительного куплета, скинув ботинки, даже запрыгнул на стол.

Один из куплетов песни Ходынину так понравился, что, возясь с птенцами, распределяя ястребиные корма, мечтая про еще одного канюка, он несколько дней кряду у себя в Кремле напевал:

Питерцы в тот раз одной «Дубинушкой» не ограничились.

«Декабрь» спел много разного, и спел классно!

Подхорунжий уже давно спрыгнул со стола, успел возрадоваться и пригорюниться, успел опрокинуть стопарик-другой и задуматься о будущем, когда питерские рок-декабристы вдруг завели тонко, завели пронзительно:

Сзади подкралась незнакомая деваха, легла на подхорунжего полной грудью…

Ходынин шуганул девку так, что она за весь вечер свою весомую грудь больше ни разу в музыкальном зале не показала…

Струны подхорунжего и не надо было рвать! Неумелыми, но идущими откуда-то из самых глубин стишатами струны эти были порваны враз и надолго. И теперь обрывки ходынинских струн цеплялись уже не за рок-кабачок, не за Святки, а за что-то иное, связанное с песней весьма и весьма отдаленно: за год 1991-й, за год 1993-й, за 1998-й, за 2000-й и 2008-й!

Все, что ливневыми потоками «лажи» и лжи перекатывалось через Тверскую, подтачивало новенькие колонны отеля «Ритц-Карлтон», мчало через изуродованный Манеж и через Васильевский спуск, все, что стремилось весенней сорной водой сквозь Государевы огороды и дивное Замоскворечье, все, что прибывало невидимыми волнами из Питера в Москву и откатывалось еще большими волнами обратно, – разом обрушилось на Ходынина!

Какое-то внешнее дуновение коснулось вдруг подхорунжего.

Ходынин травленно озирнулся.

Мимо скользнула Симметрия. Она пахла Революцией и «Рексоной».

Подхорунжий, давно научившийся отличать по запаху смерть от жизни, ястребов от сов, галку от ласточки, женщину от девушки, почувствовал мгновенное сжатие «очка» и вслед за ним сжатие сердца. Однако сдержался и за революционным запахом Симы не последовал.

продолжали тыкать питерцы ножичком под ребра, —

За дерзкими питерцами последовали:

«Мертвые животные» – «Deed Animal store» – с наивной, детско-музыкальной историей собственных мифов и грез;

«Облученные зимой» – с чистеньким, легким, приятно однообразным роком;

«День аморального единства» – с настоящим, а не поддельным авангардом, ловко оформленным звучной акустикой;

далее – «Адренохрон», с ласковой пропагандой музыкального опьянения и почти собачьим вытьем на тему петой-перепетой бетховенской «Элизе»;

еще – «Наглые фрукты», с поэтическими выкрутасами и крутыми стычками прямо на сцене…

Запомнился подхорунжему и эпатаж – во всех смыслах передового – оркестра «ЙОП ШОУ»; запомнилась группа «БеZ Даты», с традициями старого нью-орлеанского диксиленда и хулиганской романтикой в стиле все тех же 60-х.

Попадалась, конечно, и тошноватая, до неприличия растиражированная на всевозможных дисках муз-ересь:

Подхорунжий не одобрял издевок над птицами: над несъедобными и съедобными, над хищными и певчими, над полезными для людей и над вредоносными.

Когда звучала такая муз-ересь, он затыкал уши пальцами, песня уходила, постепенно в памяти стиралась…

Кроме черного русского блюза, глубоко запал в душу Ходынину кельтский рок.

Даже и во снах он теперь вспоминал сурово-нежную кельтскую арфу! И часто звуками этой арфы обрамлял собственную, как иногда представлялось, таинственную (а вне этой таинственности абсолютно бессмысленную) жизнь.

И все же венцом Святок стала для подхорунжего давняя песня Пола Маккартни – «Wednesday morning at five o clock…» из альбома «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера».

Исполняли песню какие-то московские или подмосковные лицеисты из рок-студии «Красный химик». С тремя дешевенькими гитарами наперевес, с русскими гуслями, изображавшими арфу, с густольющейся, как гречишный мед, виолончелью, – они исполняли песню истово, горячо, как молитву.

«Утро предчувствий в Московском Кремле» – так стал называть про себя этот пепперовский «Wednesday», эту «Среду», посыпаемую невидимым, но на ощупь страшно приятным пеплом, подхорунжий Ходынин.

Как раз слушая эту вещь, подхорунжий на краю Святок вдруг ясно осознал: все идет неплохо! Но идет не туда, куда надо…

Именно эту песню из «Сержанта Пеппера» подхорунжий напевал перед тем, как стронулась с места и вдруг побежала – через территории, близкие к Московскому Кремлю, и даже через сам Кремль – цепочка гнусноватых и никому не нужных бесчинств…