Читать книгу Плохие слова (сборник) - Борис Гайдук - Страница 3

Все эти чувства с первого взгляда – ерунда.

На первый взгляд в ней ничего особенного не было: бледная кожа, острый носик, прозрачные виски в тонких голубых жилках. Наверное, из-за этих жилок я сразу подсознательно приклеил к ней маленький ярлычок: голубая кровь.

Несколько недель я c интересом наблюдал за ней. Мы всего лишь здоровались в коридорах, при этом, хотя она мне всегда улыбалась, я чувствовал ее ровную вежливую отстраненность. Она вообще улыбалась часто, но ее улыбка, неделаная и нефальшивая, выглядела чуть холодной. Как отраженный свет, будто она улыбалась всем сразу и никому в отдельности. В ней было редкое убедительное спокойствие.

Ее звали Лина.

Я мог позволить себе некоторое время присматриваться, потому что мои коллеги не особенно обращали на нее внимание. Она не казалась этим раздосадованной, не кокетничала и не разбрасывала по сторонам мелких женских удочек. В то же время я не видел признаков того, что у нее есть мужчина: никаких телефонных разговоров, встреч после работы, вскользь брошенного имени.

Мое любопытство росло, и я начал проявлять осторожную активность.

Я набрался терпения и для начала аккуратно навел о Лине справки у женщин из ее отдела. Ничего особенного мне не сообщили, но я знал, что будет лучше, если ей передадут о моем интересе.

Здороваясь, я теперь старался сказать ей что-либо и хоть несколько слов получить в ответ. Лина была приветлива, почти дружелюбна, но без сердечности, без блеска глаз и ямочек на щеках. Казалось, ей не так уж важно, обменивается она со мной случайными фразами или кивает на ходу.

Тем не менее она легко приняла мое предложение встретиться.

Я предложил прогуляться, а потом перекусить. Она была доброжелательна и безмятежна, набрала по дороге букет разноцветных кленовых листьев, а затем, присев на корточки, протянула его маленькой девочке у ворот парка. Я стоял в двух шагах и смотрел. Любая женщина может улыбнуться ребенку и подарить кленовые листья. Но у меня перехватило дыхание, словно подобное я увидел впервые.

Она умела грациозно носить самую обычную одежду, например, черные брюки и пиджак в классическую мелкую клетку, которые были на ней в день нашего первого свидания. Так, видимо, носят футболки и джинсы демократично настроенные особы королевской крови. В ресторане она неправильно держала десертный нож, но выглядело это не небрежностью, а особым, утонченным шиком.

Я попросил ее рассказать о себе. Она говорила, но без тени того слегка торопливого хвастовства или, напротив, скованности, которые часто случаются у девушек на первом свидании. Я же, наоборот, боялся лишний раз шевельнуться, сказать что-нибудь не так и тем самым повредить протянувшуюся между нами тонкую нить.

Я поймал себя на том, что невольно подражаю ее расслабленному спокойствию, и мне это странным образом удается.

Она согласилась встретиться еще раз.

Я попытался разложить ее привлекательность на мелкие характеризующие детали вроде движения уголков губ, поворота головы, особых словечек или интонаций, но это оказалось невозможно. Она была цельной, как единица мироздания, как эталон красоты; рассказывая о своем новом увлечении приятелю, я даже не сумел толком описать ее внешность – на словах она получалась «как все».

Не скрою, я старался произвести впечатление и спешно обновил подзабытый со студенческих лет музыкальный и театральный багаж, несколько вечеров подряд прилежно вчитывался в книги современных авторов.

Она, напротив, нисколько не пыталась умничать. Легко признавая свое невежество и отсутствие мнения в одних областях, она в то же время очень точно и тонко высказывалась о другом, причем ее суждения всегда казались собственными, а не наспех вычитанными или подслушанными.

Наконец, я решился спросить, есть ли у нее друг.

– Если бы он был, я не проводила бы сейчас время с тобой, – просто ответила она.

Я увидел в этом знак, и не ошибся.

Лина не оказалась обжигающей развратницей, но не была и холодна.

Любви она отдалась с милой и чуть неловкой старательностью, словно хотела мне понравиться, но точно не знала как, и инициативу предоставила мне. Это было трогательно, но, наверное, я слишком привык видеть в ней только необыкновенное, и то, что она оказалась славной милой девушкой, хотя и в бесконечно малой мере, но разочаровало меня. Все шло… как обычно. Где-то в самой глубине души самодовольное самцовское эго даже отметило, что когда-нибудь потом мне будет легко с ней расстаться, все обойдется без сцен и истерик.

Но в один момент что-то колыхнулось в воздухе, и я увидел Лину совсем другой, в ней как будто вспыхнул огонь. Ярость нагнавших добычу охотниц пробежала по ее лицу, и сладостная покорность целого гарема рабынь, и шаманство лесных ведьм, и грехи Содома, и кровавые индейские жертвы, и призрачный ужас падения во сне, и тоска, и новые рождения…

Она тотчас спрятала это обратно, но я был потрясен открывшимся мне богатством. Я догадался, что тихой кошечкой она показалась лишь затем, чтобы не ранить меня, не обжечь собою, дать время привыкнуть.

Я не испугался. И она это поняла.

Потом она тихо улыбалась на моей груди, и доверчивое умиротворение расцветало в ней.

Появилось неясное и тревожное чувство – с моей жизнью случилось что-то важное.

С каждой нашей встречей во мне словно рос невидимый тростник, наполняя меня властью над собой и всем, что окружало меня.

Однажды она сказала, что я сильный.

Я тоже сумел дать ей что-то. Это было лестно.

К моему удивлению, у нее в родне не оказалось дворянской бабушки или двух поколений советской профессуры. Ее родители погибли, когда она была маленькой, и до шестнадцати лет Лина росла у почти чужих людей. Потом, чтобы не потерять квартиру, ее забрала и прописала к себе престарелая родственница.

Еще я заметил, что, несмотря на безупречный вкус, она совершенно не знала названий духов, одежды и всякого милого женского барахла. Точнее, не трудилась запоминать, всякий раз заново выбирая для себя самое лучшее.

Постепенно к моему счастью примешалось беспокойное ощущение, что какая-то дверца в ее душе остается для меня закрытой. Обозначилась невидимая, но отчетливая граница нашей близости, за которую мне было нельзя.

Я видел, что она тоже чувствует недосказанность и тяготится ею.

Однажды я спросил, догадывается ли она о своей удивительной притягательности.

Она ответила быстро и утвердительно.

– Ты, случайно, не ведьма? – улыбнулся я.

Вышло немного криво.

Она рассмеялась и замотала головой.

Потом стала серьезной, пристально и больно заглянула мне в глаза, словно желая вычерпать их до самого дна.

И рассказала мне о маленьких человечках.

Я не уверен, что смогу внятно изложить эту историю и можно ли рассказать ее вообще. Постараюсь ничего не упустить, хотя мысли мои путаются, а рассудок протестует.

Но я все равно расскажу, иначе вы будете меня осуждать.

Смерть родителей оказалась для маленькой Лины невыносимым потрясением. Она чувствовала только внешнюю часть себя: лицо, руки, живот, а внутри было пусто, все сгорело от горя.

Люди, которые согласились взять Лину на воспитание, не особенно умели заботиться о ней. Девочка была накормлена, ходила в школу и не лезла с капризами. А то, что она всегда молчит, – не страшно, дети бывают разные.

Пусть радуется тому, что не попала в детский дом. Может быть, потом скажет спасибо.

Лина молчала и не по годам много читала, стараясь убежать из опустевшей, вымерзшей жизни в книжные миры.

Закрыв книгу, она тут же принималась за следующую, стараясь не оставить даже маленькой щелочки, в которую могло бы просочиться отчаяние.

Отчаяние представлялось ей огромной холодной рыбой со зло выпученными глазами и железными зубами-саблями. Отчаяние стремилось сожрать маленькую девочку, сжевать в ней все живое, и Лина сопротивлялась, черпая силу в книгах.

Перелопатив школьную библиотеку, Лина отправилась в центральную городскую, куда ее за три года до необходимого возраста записали по рекомендации классного руководителя.

Еще она рисовала.

В каждой ее картине были двое взрослых и один ребенок. В углу лучиками разбегалось солнце.

Однажды ей приснился странный сон, один из ярких детских снов, которые продолжаются и продолжаются, даже если проснуться за ночь несколько раз, и которые в первые секунды пробуждения кажутся реальнее, чем сама явь.

В ее сне произошло бедствие, или просто сработал какой-то зловещий выключатель, или чья-то недобрая воля махнула страшной волшебной палкой, одним словом – почти все люди погибли. Или исчезли, не важно.

Осталось несколько десятков человек, но они подверглись превращению – сделались маленькими, чуть ниже колена взрослого человека. Похожий сюжет, кажется, был в какой-то книге или сказке, точно не помню.

Спасшимся маленьким людям пришлось бороться за существование.

Швейные иголки и кухонные ножи стали их оружием, птицы и мелкая дичь – добычей, а расплодившиеся крысы и собаки – смертельными врагами. Со временем человечки перебрались из опустевшего города, полного хищников, на опушку леса, где построили жилище на живописном холме, научились добывать и поддерживать огонь, успели сделать скудные запасы. Первую зиму они едва пережили. Голод, снег и болезни мучили их, но все уцелели.

Потом пришла весна, за ней лето, они стали шить себе одежду из птичьего пуха и травяных волокон, сделали копья, самострелы и разные инструменты, построили новые теплые дома. Они не пали духом и начали обустраиваться в разросшемся вокруг них мире.

Это был очень увлекательный сон. Проснувшись, Лина желала одного: снова оказаться среди маленьких человечков, жить их жизнью.

Следующей ночью она долго-долго вызывала в памяти события прошлого сна, но безуспешно. Ей приснился другой, неинтересный черно-белый сон.

Человечки не появлялись.

Каждый день, ложась спать, Лина крепко зажмуривалась, вспоминая тускнеющие картины, шепотом звала полюбившихся ей гномов, но они больше не снились.

Девочка стала печальна, и даже книги не помогали, читать их стало скучно. Лина подолгу смотрела с балкона вниз.

Именно на балконе ей однажды пришла счастливая мысль, что не обязательно ждать появления маленьких людей во сне, можно мечтать о них наяву.

Лина попробовала, и у нее получилось.

Изругав себя за то, что раньше не додумалась до такой простой вещи, она тут же со всей ясностью вспомнила и назвала по именам своих маленьких героев. Во сне их было пятьдесят девять: тридцать мужчин, двадцать шесть женщин, двое маленьких детей и одна древняя, парализованная старуха, которую из города на холм несли на носилках.

Лина не сказала, каким образом ей удалось взять из сна такие подробности, но вышло именно так. Она пожелала этого всем своим съежившимся существом, и они пришли. Радуясь тому, что маленькие люди теперь с ней, Лина придумала каждому внешность, характер и историю жизни, как прошлой, до превращения, так и нынешней, «маленькой».

Оказалось, что маленькие люди прожили две зимы, сейчас шел третий год их новой эры. Это был хороший, первый по-настоящему благополучный год. Ни один человек не был растерзан волками и дикими кошками. Поселение удалось, наконец, обнести стенами из камней и глины. За стенами вырыли глубокие замаскированные ямы с кольями на дне, расставили ловушки из петель. Звери стали обходить поселение стороной. К зиме ее робинзоны накопили большие запасы меда, сушеных грибов и ягод, забили склады дровами и хворостом.

Наполнившись тихим восторгом за новых друзей, Лина постепенно, боясь поверить неожиданному счастью, обрела душевный покой. Она хорошо училась, и маленькие человечки тут же применяли ее знания в своей зазеркальной жизни. Зимой их главным занятием была расчистка поселения от снега и отопление жилищ, весной они боролись с паводком и спасались от авитаминоза сушеным шиповником. Летом было лучше всего, мешали только комары и птицы.

Ровно, без детского трепета, Лина стала дружить с одноклассниками.

Иногда даже разговаривала со своими опекунами и помогала по дому.

Маленькое лесное племя всегда было с ней, в свободные часы она погружалась в его жизнь целиком, до мельчайших деталей прорисовывая их существование. В школе или во время игр она подглядывала за ними, отмечая интересное: охоту, строительство нового дома, пойманную в реке рыбу. А иногда обращалась за советом, и они приходили ей на помощь.

С особым интересом Лина следила за отношениями красивой молодой пары. Его звали Олег, ему было двадцать два года, а ее – Вера, ей было восемнадцать. После долгих приключений, преодолев ссоры и соперников, влюбленные, разумеется, поженились. Специально для них придумали красивую брачную церемонию. Вера вскоре забеременела, и их ребенок должен был стать первым человеком, родившимся после превращения.

Но случилась страшное – на второй день жизни ребенок умер.

Вместе с раздавленными бедой родителями Лина несколько дней истекала слезами. Несчастья на этом не кончились. Весной Олег утонул в ручье, тело его не нашли и шептали разное. Вера в один день поседела и решила до конца жизни оставаться вдовой. Когда это случилось, Лина не пошла в школу. Зарывшись в одеяло с головой, чтобы не было слышно, она плакала, не в силах помочь своим любимцам. Жизнь в маленьком мире пошла сама по себе, не слушаясь ее воли.

Самым важным в жизни карликов была в это время запись всех сведений о мире до превращения и о первых годах после этого. Все вместе они собирали крупицы наук и искусств, записывали на бересте и прятали в глубокое сухое хранилище. Так для потомков сберегались близко к тексту изложенные «Винни Пух», «Унесенные ветром» и «Приключения Тома Сойера». От забвения сохранялись химические формулы, основы промышленности и ремесел. В мире новых каменных наконечников и ременных баллист маленькие люди решили обязательно сохранить память о своей прошлой цивилизации и использовать опыт прошлой жизни.

Время шло, через несколько лет поселение выросло. За стенами появилось очень много детей, а древняя парализованная старуха умерла в возрасте ста шести лет. Вскоре умерла и Вера, но Лина уже почти не горевала о ней.

В этом месте я ее прервал:

– Очень интересно, милая. И чем все закончилось?

– Что закончилось?

– История твоих маленьких людей.

Она улыбнулась, немного натянуто.

– Она не закончилась. Она… продолжается.

В первый момент я ничего не понял.

– Что продолжается?

– Эта история. Они… со мной.

– Кто с тобой?

Лина закусила губу.

– Хочешь сказать, что до сих пор мечтаешь о них… иногда? – спросил я.

Лина изменилась в лице. Проявилась досада, потом страдание.

Казалось, она ждала от меня помощи.

Я снисходительно, «как это мило», улыбнулся. У взрослой девочки есть давняя детская мечта. Это так трогательно.

– Да. Только мне не приходится мечтать. Все происходит само собой.

Моя улыбка растворилась. Что происходит само собой?

– Что происходит само собой?

– То, что я тебе сейчас рассказала. Маленькие люди живут со мной. А я живу с ними.

– Ты о них думаешь? Фантазируешь, да? – Но я уже чувствовал, что речь идет о другом.

– Нет, – твердо сказала Лина. – Они все делают сами. Но при этом мы вместе.

Мне стало не по себе. Впервые за несколько лет захотелось курить.

– Лина, котенок! Что они делают сами?

Лина вздохнула.

– Вопрос в конечном итоге звучит так: не сумасшедшая ли я?

Она снова прочитала, точнее, опередила мои мысли.

Мне нечего было сказать.

– Не знаю, – с трудом произнесла Лина. – Возможно. А может быть, и нет. Одно время я тоже искала ответы на эти вопросы. Но давно бросила. Я приняла мою маленькую страну как данность. В конце концов, я сама этого хотела, очень хотела! И ни разу потом не пожалела. Наоборот. Это спасло меня в детстве и помогает жить сейчас. Три года назад я обследовалась. У меня не нашли никаких отклонений психики. Ты вообще-то первый, кому я об этом рассказываю.

Я молчал, пытаясь уложить в голове этот кошмар. Лина, моя Лина – больна. Хотелось закричать и проснуться.

– Не знаю, может быть, это дар, – задумчиво продолжала Лина. – Или, наоборот, наказание. Не знаю.

– И что же… там происходит сейчас? – Я изо всех сил пытался держать под контролем голос и выражение лица.

– Все хорошо. С тех пор прошло много лет, – равнодушно отвечала Лина.

Она уже явно жалела, что рассказала мне.

Я слышал, как захлопывается едва приоткрывшаяся дверь, и Лина остается там, за дверью, исчезает для меня навсегда.

Я встряхнул ее за плечи.

– Лина! Милая! Подожди! Я не смеюсь над тобой! Поставь себя на мое место. Не каждый день такое услышишь! Но ты не сумасшедшая. Я тебя знаю!

Ее губы дрогнули.

– Мне показалось… – Она запнулась. – Мне показалось, что я, наконец, встретила человека, который… С которым я могла бы поделиться… Что ты…

Она разрыдалась и закрыла лицо руками.

Я обнял ее. Раньше я не видел ее слез. Мне стало жалко ее и страшно за нас обоих.

– Лина, я с тобой. Я все сделаю ради тебя. Я помогу тебе с этим справиться.

Лина резко подняла голову.

– Не нужно справляться! – ударило от нее током. – Ты не понял! Я не хочу от них избавляться! Это часть меня. Точнее, я сама.

Я выпустил ее и отвернулся, чтобы налить стакан минеральной воды. На несколько секунд мне удалось скрыться от ее взгляда.

Все пропало. Она больна.

Я выпил воды и отдышался. Надо попробовать.

– Лина. – Слова шли медленно. – С самого начала пойми, пожалуйста, одну вещь. Я тебя люблю такой, какая ты есть. Ты самое дорогое, что у меня было в жизни. Ничто не может нас разлучить. Поняла?

Спасительные банальности я произнес вполне уверенно. Нужно еще.

– Котенок, мне действительно очень важно все, что происходит с тобой. Поверь, я все смогу пережить!

Лина вытерла слезы и оглянулась в поисках зеркала.

– Это все очень интересно. Ужасно интересно, – продолжал я. – Что же получается: от тебя не требуется никаких усилий? Это как телевизор? Включил и смотри?

Частица лжи уже была между нами: я задавал вопрос, не слишком интересуясь ответом. Я хотел выиграть время и разложить полученную информацию по полочкам, установить для себя суть явления и решить, что делать дальше.

Лина вздохнула. Она чувствовала эту ложь.

– Не совсем так. Впрочем, иногда да, как телевизор или картинка. Еще я могу стать любым из них или всеми сразу. Но чаще я чувствую себя такой, знаешь, бестелесной субстанцией. Вселенной, в которой все они обитают.

Лина говорила медленно, мучительно кривя губы.

Мне удалось улыбнуться. Пока ничего не ясно. Надо говорить.

Не важно что. Главное – не молчать.

– Сколько уже прошло времени? Сколько человек в твоей… стране?

Лина невесело усмехнулась:

– Хочешь выяснить, до какой степени я больна?

Я прислушался к тому, что творилось в моей душе.

Лгать бесполезно.

Чего я хочу?

– Я надеюсь, что ты не больна, – медленно произнес я. – Очень надеюсь. Я хочу понять ситуацию. Это первое. Во-вторых, даже если окажется, что ты больна, я ничего не буду делать без твоего ведома и желания. Я не буду тебя лечить, если ты сама этого не захочешь. Обещаю. И третье. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Если для этого тебе нужны твои карлики – пусть они будут. Вот и все.

Лина поверила мне.

Некоторое время мы молчали. Я выпил еще воды.

– В общине почти восемь тысяч человек, – тихо сказала Лина. – Большинство из них живет не в первом поселении, а в более удобном, на берегу реки, в полутора километрах… наших километров, от старого. Есть еще две охотничьи базы в лесу и несколько отдаленных крепостей. Сейчас пятьсот восьмой год их летоисчисления.

– И все это время ты прожила… вместе с ними? Год за годом?

– Да, конечно.

Я видел, что Лина измотана.

– Какие там э… последние новости? – Глупый вопрос я задал почти намеренно и добился своего: Лина чуть улыбнулась.

– За последние пятьсот лет? Ну, например, последняя новость такова, что птиц над поселениями сейчас не стреляют, а отпугивают ультразвуком. На крышах всех домов ставят автоматические свистки с воздушными камерами, в которые примерно раз в сутки нужно накачивать воздух. Человек, который это придумал, с почетом избран в Совет Старых.

– Совет… кого?

– Совет Старых. Это правительство из пятнадцати пожизненных членов. Иногда, в редких случаях, за особые заслуги, новый человек избирается в Совет еще до смерти одного из Старых.

– Очень интересно. Твои карлики помнят о нашем времени? Я имею в виду до того момента, когда они уменьшились?

– Превращение и прежняя цивилизация, разумеется, мифологизированы. Поклонение так называемым Большим Предкам – своего рода официальная религия. Кстати, они не карлики. Они такие же люди, с обычными пропорциями тела. Просто маленькие.

– Как ты их называешь?

– Никак. Я ведь никому об этом не рассказывала и даже сама себе не говорила о них вслух. Я их вижу, чувствую, но называть не было нужды.

Я попытался представить себе маленьких людей.

– Мы, значит, для них Большие Предки? – произнес я с терпеливой, предназначенной для детей и больных интонацией.

– Да.

– Здорово. Они у тебя с юмором.

– В этом нет никакого юмора. Видишь ли, прежняя «большая жизнь» со всеми техническими достижениями, науками, искусствами представляется им божественным, прачеловеческим золотым веком. Мы для них – титаны, утонувшая Атлантида. Если бы ты знал, с каким трепетом они прикасаются к хранящимся в Библиотеке книгам, каким мистическим толкованиям подвергаются, например, телевидение, самолеты или, скажем, кофеварки.

– Кофеварки? Они что, варят кофе?

– Разумеется, нет. Но о кофеварках есть записи.

– Забавно. Наверняка что-то из записей им пригодилось в жизни, правда?

– Конечно! Только благодаря знаниям о прежнем мире они сумели так развить свое поселение! Они, например, добывают соль из речной воды, у них есть парусный флот, календарь, письменность, медицина. И многое другое!

Лина заволновалась, заторопилась. Выглядело так, будто она гордится достижениями своих человечков и пытается представить их мне с выгодной стороны.

Я кивал и ловил себя на мысли, что это похоже на пересказ какого-то фильма.

Ни о чем другом думать не хотелось.

…Алексан Ворон склонил голову, выражая народу благодарность. Рукоплескания и крики не стихали несколько минут. Четыреста с лишним белых камней и всего пять черных. Столь единогласного избрания в Совет Старых не было больше ста лет.

Разумеется, внеочередные почетные выборы случались редко и всегда проходили формально, без борьбы, но сегодня ему оказали настоящий почет. В Дом собраний пришли главы почти всех семей и подтвердили признательность народа за сделанное им дело.

Небо очистилось от докучливых птиц. Защитные сетки над домами и дорогами сняты, исчезли с внутренних башен арбалетчики, да и сами башни теперь скоро будут ломать. Десятки лучших стрелков, днем и ночью оберегавших поселение от крылатых хищников, станут охотниками, стражниками или найдут себе другое дело. Матери не будут бояться за играющих на улице детей, прятать их под сетки и колпаки. То, что в Священных книгах именовано ультразвуком, а сейчас получило в народе название несвиста, навсегда прогнало птиц от Поселения.

Поистине вся мудрость мира собрана в Библиотеке!

Алексан еще раз поклонился.

Крики начали стихать. Люди поднимались с мест, кланялись Старым и направлялись к выходу.

К Алексану подошел Михаил Лесник.

– Прими мое уважение, Алексан. Ты заслужил этот почет.

Потянулись и другие Старые. Его обнимали и жали руки, почти все – с особой благодарностью, двумя ладонями.

– Прими уважение…

Алексан изо всех сил старался держаться достойно, как и подобает члену Совета, но глаза все равно сияли, а губы дрожали в улыбке.

Зал собраний пустел.

Приблизился Грон. Ждал, чтобы люди ушли, при них чествовать нового члена Совета не позволяла гордость, но и остаться в стороне нельзя.

Грон единственный выступил против давнего обычая почетного избрания. Совет должен править, говорил он. Положение неспокойно, нужно усиливать власть и городскую стражу. Ученым место не в Совете, а в Библиотеке.

Все верно. Алексану не нужна власть. Править – не его дело, и он отклонил бы высокую честь, если бы не одно – только Старые допущены в любое время без ограничения посещать Библиотеку. Остальным, даже главам семей, позволялось лишь приблизиться к древним книгам в сопровождении стражи и указать переписчику, какие нужно выписать места. Как же в свое время намучились переписчики с Алексаном! Несколько лет он гонял их по разным углам Библиотеки, требуя себе новые и новые сведения. Теперь они, наверное, больше всех радуются его избранию. Все препоны позади – он может проводить в Библиотеке дни и ночи, и никто не вправе ему этого запретить.

– Прими уважение, Алексан, – сказал Грон. – Мы верим, что ты еще много раз его оправдаешь…

Втайне от Лины я был у психиатра. Доктор проявил живой интерес, но ничего определенного не сказал. Случай, по его словам, походил на глубокую патологию. Почти наверняка непоправимую, но, возможно, безобидную. Пока нет обострений или агрессии, лучше ничего не трогать – таков был его совет.

Он просил встречи с Линой, но я отказал наотрез.

Лина попыталась уйти от меня.

Бегство к другому мужчине показалось бы мне сколь угодно оскорбительным и болезненным, но все же чем-то нормальным, лежащим в рамках жизненных правил. Но она ушла не к мужчине.

Она захотела вернуться к своим карликам и жить не со мной, а с ними.

Я тупо перечитывал оставленную записку, снова и снова отгоняя от себя мысль о ее душевном нездоровье.

Потом закурил и достал из бара сразу три бутылки.

Через несколько дней, о которых я почти ничего не помню, она вернулась.

Не знаю, пришла она сама или я поехал к ней, но мы снова оказались вместе, как два края сросшейся раны.

Я признался в посещении врача и сказал ей, что она не сумасшедшая. И еще сказал, что никогда не буду лезть в ее маленький мир.

Какое-то время мы настороженно молчали о случившемся, словно обходили темную прорубь. Я привыкал к моей новой Лине.

Мы сумели пережить наш короткий, пронзительный разрыв.

Я смирился, принял ее фантазию, ее мечту. Сказал себе, что бывают вещи и похуже.

Сначала осторожно, а потом все чаще я просил ее рассказать что-либо из жизни маленького народца. Мне стало интересно, я увлекся.

Поначалу Лина пугалась моих вопросов, стеснялась, отвечала коротко, но в конце концов доверилась, приоткрыла, а потом и распахнула передо мной феерический, неправдоподобно реальный мир.

Она могла говорить о маленьких человечках часами, и иногда именно часами, подолгу я слушал ее. Если я просил уточнений, Лина тут же давала их, причем с такими подробностями и так развернуто, что я почти видел картины жизни маленькой страны. Устройство зданий Лина описывала словами инженера, а ловлю и разделывание рыбы – терминами технолога-пищевика. Лина сделала для меня карты местности и дорог, нарисовала дома, крепости, корабли, объяснила некоторые новые слова. Иногда она входила в азарт и почти разыгрывала сценки в лицах.

Однажды я спросил, откуда она знает эти тонкости.

Лина удивленно пожала плечами:

– От них, откуда же еще. Они дают мне знания, дают силы.

Мурашки побежали у меня между лопаток.

Иногда я ловил себя на мысли о том, что перестаю воспринимать происходящее как фантазию Лины. Я всерьез задумывался, не смотрит ли она в какой-нибудь тайный глазок на параллельный мир?

Призрачная вселенная маленьких людей незаметно обрела для меня почти такую же реальность, как и для Лины. Ее почти вещественное прикосновение завораживало и пугало.

«Вдруг все это действительно есть?» – приходила мысль.

Но где? В ней?

Однажды я заговорил об этом с Линой.

– Я давно перестала думать об этом. Возможно все, что угодно. Вдруг это действительно изощренная форма сумасшествия или реакция психики на потерю родителей в детстве?

– Слишком сложно. И длительно. Детские травмы обычно спрятаны глубже и проявляются не так явно.

Я уже изучил предмет и мог поддерживать разговор о душевных расстройствах.

– Возможно. Одно время я даже пыталась искать здесь ключ к устройству бытия. Скажем, каждый человек есть бог, сотворивший свой мир. А наш Бог, творец неба и земли, в каком-то другом месте является обычным человеком, который ездит в трамвае, растит детей, пьет утром кофе с тостами.

Ее слова оставили неприятный осадок. На мгновение показалось, что кусочки мозаики сложились вместе.

Всевластный и бессильный Бог, сотворивший мир.

Бог, в спешке глотающий утром чашку кофе и опаздывающий на работу.

Но где же тогда мой мир?

Его нет.

Значит, я не Бог.

Ерунда.

Сначала меня позабавил, а потом заставил задуматься тот факт, что элита карликов проповедовала своему народу вполне мессианское учение.

Гибель прежнего мира и превращение горстки людей в лилипутов толковались как наказание предков за вызов более могущественным силам и духовное несовершенство их цивилизации. Целью новой эволюции было провозглашено заселение земли и возвращение могущества Больших Предков. Старые верили, что в этом бесконечно долгом походе их народу предстоит не только увеличиться в числе и достичь технического прогресса, но и снова вырасти, физически приблизиться к Большим Предкам. Людям говорили, что нынешнее поколение уже чуть-чуть выше тех, кто первыми пришли на холм пятьсот лет назад, и что это награда за проделанный труд и указание дальнейшего пути.

Главное состояло в том, чтобы избежать ошибок, сделанных Большими Предками, и повторить их золотой век не только построением могущественных машин, но и человеческим совершенством, торжеством духа.

Старые называли свое учение Возвращением.

Величественная несбыточность этой задачи поражала меня.

Я пытался представить себя на их месте, например за чтением в Библиотеке.

Каким должен видеть мир ученый, никогда не видевший железа, но знающий о его молекулярном строении и способах обработки?

Как может философ полупервобытного народа верить в то, что солнце, дающее жизнь всему, не божественное светило, а звезда, каких бесчисленное множество?

Какой верой должен обладать пророк, чтобы с маленького лесистого клочка земли на берегу реки звать свой народ в неведомое прошлое-будущее?

Алексан Ворон снова и снова перелистывал книги о металлах, сравнивал похожие места из разных томов, пристально, до мельчайшего штриха, рассматривал рисунки. Книги подтвердили давнюю мысль Алексана о том, что для развития науки и Поселения требуются открытие и обработка металлов.

Священные тексты давно были переписаны на тонко выделанную, покрытую воском кожу. Первые берестяные свитки почти все истлели. Иногда Алексан позволял себе благоговейно к ним прикоснуться. Несколько переписчиков следили за сохранностью книг в сухом защищенном хранилище и делали все новые и новые копии, стараясь не менять при этом ни одной буквы, ни одной линии.

Алексану давно простили отсутствие на собраниях Совета, и лишь для утверждения важнейших решений посылали за ним в Библиотеку. Дома он тоже появлялся ненадолго, жена сначала роптала, требуя внимания себе и трем детям, но потом смирилась.

Металл. Чудесное вещество, из которого, как из семени, пустят побеги новые науки и ремесла, появятся твердые долговечные орудия, расширится власть людей над лесом, водными стихиями, дикими зверями.

Медь, олово, железо, золото. Алексан ласкал эти слова мысленно, произносил вслух, видел их красный или серебристый блеск. Тексты о рудах и признаках месторождений он давно знал наизусть, в Совете он просил о новых и новых экспедициях к скалам, всматривался в обнаженные склоны, брал с собой образцы пород, чтобы в поселении получше их рассмотреть.

Несколько раз он приказывал рыть глубокие шурфы. Все было напрасно.

Оставалось одно. Алексан гнал от себя эту мысль, но она не давала ему покоя.

Остатки металлов Больших Предков. За столько лет наверняка уцелело многое, особенно в земле, без доступа воздуха, или в том, что Священные книги называли пластиковой изоляцией. До их города всего десять дней пути, есть, согласно старинной карте, и другие места обитания Больших Предков.

Алексан чувствовал, что в исполинских развалинах древности может сохраниться достаточно металла хотя бы для первых опытов по переработке и изготовлению нужных орудий.

Но – посягнуть на Город, откуда стремглав бежала горстка Основателей пятьсот лет назад, казалось немыслимым. Все, имеющее отношение к Городу Больших Предков, было покрыто суеверием и страхом. Походов туда не снаряжали никогда, шепотом говорили об отчаянных искателях приключений, оставшихся там навеки. Но, еще не приняв мысль о металле Больших Предков, Алексан уже заново перечитал историю первых лет Основателей после превращения. Нигде не было и намека на опасность самого Города или губительность прикосновения к вещам Больших Предков. Священные книги, молчаливые хранители знаний мира, не запрещали людям идти в Город. Основатели бежали от крыс и одичавших собак, бежали к земле, реке, лесу. Страхи и суеверия появились позже, в темные второй и третий века, а потом вошли в привычку.

Совет никогда не согласится организовать экспедицию. Нужно идти в Город самому, с небольшой группой учеников и преданных друзей. Идти тайно и надеяться на удачу. Если удастся найти металл, это будет знамение о том, что векового проклятия на самом деле нет и что сами Большие Предки готовы помочь людям.

Кого же взять?

Лот Смирный и Михаил Лесник пойдут обязательно, они самые первые и преданные ученики. Алексан давно понял, что открытия и толкование Священных книг должны стать не озарением одиночек, а кропотливой работой единомышленников.

Кто еще?..

И все же я чувствовал к этому народцу смутную ревность. Про себя я неизменно называл их карликами. Я не забыл о том, что из-за них Лина пыталась уйти от меня. Время от времени я заставал ее сидящей неподвижно, с отрешенной полуулыбкой. Она стеснялась этого, встряхивалась, обращалась ко мне. А я в глубине души понимал, что, сколько бы она ни делилась со мной удивительной вселенной, это ее мир, а я здесь лишь гость. В дурной час я думал, что с высоты ее сотворенного мира я сам кажусь ей маленьким человечком, карликом.

Сначала несознательно, а потом все настойчивее я попытался отвлечь Лину от ее гномов. Мы стали много путешествовать. Забирались на храмы майя в Мексике, проехали на машине Италию и Францию, две недели жили на Соловках.

Я знакомил ее с друзьями, лез из кожи вон, чтобы приглашать в дом знаменитостей и интересных людей. Кое в чем я преуспел: Лина всех очаровала, нас наперебой звали на праздники и в гости. Очень скоро знакомые женщины и даже мужчины стали спрашивать ее совета относительно гардероба и обустройства дома.

Лина стала внимательнее относиться к себе, научилась разбираться в духах и драгоценностях. К годовщине нашей первой встречи я подарил Лине изящное кольцо и, подглядывая, как она примеряет кольцо к разным нарядам, радовался едва ли не больше нее самой.

Она обратила внимание на мои костюмы и галстуки. Я охотно изменил некоторые многолетние привычки и во всем положился на ее вкус.

Когда я предложил купить ей машину, она сразу же записалась на курсы вождения и с воодушевлением рассказывала мне о своих успехах.

Водить она научилась быстро, ездила много и с удовольствием.

Я чувствовал, как растет ее интерес к жизни, настоящей жизни, со звуками и запахами, а не к придуманной ею много лет назад. Я боролся за нее, я ревниво отвоевывал ее у карликов. О них мы говорили все реже. Во мне росла уверенность, что однажды все это превратится в приятное воспоминание, сказку, спасшую маленькую девочку и превратившую ее в принцессу.

О карликах Лина теперь говорила спокойно, без воодушевления.

Наверное, она чувствовала, что они уходят. Возможно, ей было немножко грустно или неловко перед ними.

А в маленьком племени зрело недовольство. Усиливала власть родовая знать, а Совет Старых терял влияние. Народ не желал нести бремя Возвращения. Многие говорили, что это дело правителей, а не простых охотников и рабочих.

Молодая, но многочисленная семья Ершей приобрела вес и позволяла себе открыто конфликтовать со Старыми. На последних выборах в Совет Ерши не выставили своего человека, хотя народ готов был поддержать их.

– Это дурной знак, – говорила Лина. – Скоро они поймут, что власть можно взять силой. Флот полностью на их стороне. Большая часть охотников тоже. Совет может положиться только на немногочисленную и не любимую народом общественную стражу.

– Почему нелюбимую?

– Видишь ли, справедливое устройство поселения никогда не подвергалось сомнению и не требовало вооруженной опоры. Запоздалое учреждение стражи многими главами семей было воспринято как попытка принуждения. Старые упустили момент, когда по намеченному пути народ можно было погнать силой.

– Силой?

– Ну да. Как, собственно, всегда и было. Но даже сейчас не все Старые видят опасность. Одни верят в свой вековой авторитет, другие просто глупы, третьи заняты хозяйством или наукой и не лезут в политику. А Ерши уже повсюду шепчут, что желание уподобиться божественным предкам – кощунство, которое скоро будет наказано. Другие сильные семьи прислушиваются к ним. Я лишь надеюсь, что, захватив власть, они не посмеют тронуть Старых, и те превратятся в жреческую касту, передающую свет Библиотеки из поколения в поколение. Может быть, потом они напишут свою Библию, в которой наша реальность окончательно станет мифом, а превращение – началом мира. Из идеи Возвращения получится приличная религия.

Я тихо радовался.

Год назад подобные опасности лишили бы ее сна. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и я сумею изгнать карликов из жизни Лины.

Лина забеременела.

Я попытался узнать у психиатра, как рождение ребенка способно повлиять на ее фантазии. Доктор, жонглируя словами «вытеснение» и «замещение», высказал сдержанное предположение, что сдвиги могут оказаться положительными.

Он снова захотел познакомиться с Линой, и снова я ему этого не позволил.

Лина с удовольствием окунулась в уютные хлопоты будущей мамы. Она наблюдалась у нашего знакомого врача, и, за исключением некоторых обычных отклонений, беременность шла нормально. Лина серьезно отнеслась к прогулкам, питанию и режиму дня. Ради чистого воздуха мы сняли коттедж за городом. Лина поселилась там, а я почти каждый вечер приезжал, чтобы не оставлять ее одну. В выходные дни мы вместе ходили к лесному озеру и сидели на берегу.

Лина призналась, что почти не заглядывает к маленьким людям.

Я осторожно сказал, что так, наверное, и должно быть.

Врач сказал, что у нас будет девочка.

Я был счастлив, Лина всегда хотела девочку. Я тоже. Я надеялся, что она будет похожа на мать.

Вечером я купил бутылку вина. Ей тоже можно немного выпить.

Девочка. Маленькая, крошечная девочка.

– Там есть другие люди! – сказала бледная Лина, едва я вошел в дом.

Губы ее тряслись, в глазах стояли слезы.

Проклятые карлики!

Охотники наткнулись на свежие следы стоянки чужих людей.

К месту находки была отправлена большая вооруженная экспедиция. Судя по остаткам пищи и устройству лагеря, неожиданные соседи были дикарями, вели полукочевой образ жизни, приносили человеческие жертвы и прибегали к каннибализму.

Община взорвалась.

Старые целыми днями не расходились из Дома собраний, пытаясь найти открытию объяснение. Народу поспешно объявили, что пришельцы – знак свыше, подтверждение того, что только путь Возвращения, указанный мудростью Больших Предков, несет людям благоденствие и развитие.

Иначе – дикость, голод и лишения.

Несколько новых экспедиций нашли и другие, тщательно спрятанные следы дикарей. Пришельцы не просто были рядом, они прятались.

Ерши потребовали усиления армии. Старые не решились противиться.

Сотни мужчин были призваны к оружию и распределены по отрядам. Главы семей открыто говорили, что дикари – это наказание за гордыню Старых, пожелавших уподобиться божествам.

Поселение бурлило. Многолетний покой был нарушен.

На следующий день Лину с тяжелым токсикозом и угрозой выкидыша увезли в больницу.

Я ей позвонил.

Лина плакала.

– Ерши убили двух Старых!

– Лина, я тебя прошу, постарайся не думать об этом. Как ты себя чувствуешь?

– Мне очень плохо!

– Успокойся! Делай все, что говорят врачи. Я приеду через час!

– Ночью их увезли на отдаленный остров. У одного вырвали глаза и язык…

Я сжал зубы. Лишь бы не пострадал ребенок.

– Потом его задушили и разрубили на части.

– Лина, перестань!

– Другому жгли ноги, заставили глотать мелкие камни, а когда он уже не мог, бросили в воду. С камнями в желудке он утонул. Пока он пытался плыть, по нему стреляли из луков. Стрелы были без наконечников, они не хотели сразу его убивать!

– Лина!

– Начались волнения. Народ догадывается, что Старые убиты! Стража мобилизована, но многие люди одобряют убийство!

Я положил трубку.

Врач сказал, что еще накануне не было никаких признаков угрозы выкидыша.

…В дверь Библиотеки стучали уже несколько топоров. Андрей был убит в прихожей, Лот, Мартын и остальные ученики еще раньше, у входа. Алексану удалось скрыться в хранилище и запереться. Тяжелая дверь почти не вздрагивала под ударами. Даже поджечь ее смогут не скоро, от пожара доски защищены каменными пластинами.

Плохо, что они ворвались в приемную, и вторая, еще более толстая, дверь теперь распахнута.

Снаружи кричали, но слов было не разобрать.

Алексан бросил на пол копье и перевязал рану. Все виденное казалось тяжелым кошмаром. Что случилось с народом? Эти же люди и их отцы единогласно выбрали его в Совет много лет назад, звали на торжества, называли в его честь детей. Эти люди мирно трудились из поколения в поколение, охотились и рожали много детей. В последний год, правда, вечно недовольные Ерши затеяли смуту, но Алексан, занятый чтением и опытами, полагал, что это касается правителей, к которым он себя давно не причислял. Когда нашли стоянки дикарей, волнения усилились, и это было странно. Ему казалось, что перед лицом неведомой опасности народ должен сплотиться, а вышло наоборот – Ерши бездумно воспользовались открытием для мятежа. Сначала пропали Данил и старый Еремей, потом все войска из дальних крепостей были собраны в город, потом они приказали страже сложить оружие. Выполняя приказ Старых, стража оказала сопротивление. И тогда полилась кровь.

Неужели все-таки мстят Большие Предки? Мстят за вылазку в Город пять лет назад?

Ему тогда не удалось принять участия в экспедиции, член Совета – слишком заметная фигура, чтобы исчезнуть из Поселения на несколько недель, но Лот, Михаил и еще несколько человек сумели запутать следы и тайно добраться до Города. Времени было мало, и металл добыть не удалось. Зато были найдены еще более загадочные вещества из поздних эпох Больших Предков – стекло и пластик, продукты того, что они называли промышленностью, изобильным массовым производством.

Алексан с трепетом рассматривал предметы, к которым прикасались Большие Предки. Практической пользы от них не было, но Алексан чувствовал, что находка может оказаться рычагом, который перевернет общественное сознание. Большие Предки оставили не только Священные книги, но и след на земле, через века они протягивали своим наследникам руку помощи. Алексан готовился обнародовать чудесные открытия и истолковать их как свидетельства в пользу прогресса и просвещения.

Теперь все пропало.

Удары в дверь стихли.

Алексан почувствовал головокружение и сел на пол. Несмотря на перевязку, кровь продолжала течь. Еще в молодости она останавливалась плохо, и мечтающему о походах и сражениях с дикими зверями юноше пришлось стать прислужником при Совете Старых. Потом переписчиком в Библиотеке, а уж затем, через годы чтения и размышлений – и Алексаном Вороном, победителем птиц.

Алексан оглянулся. Все полки уставлены книгами. Ни единой книги больше не было в одном списке, все имели по нескольку копий. Последнее время он готовил для части копий новое хранилище в другом месте. Как будто предчувствовал, хотел сберечь Священные книги от неизвестной беды. Вот, не успел. Уже все равно.

Но сюда им не войти. Никогда…

Роды начались преждевременно и длились почти десять часов.

Я слышал, как, несмотря на анестезию, страшно кричит Лина.

Меня позвали и настоятельно попросили подойти и взять ее за руку.

Лина до крови вцепилась в меня. Она выглядела совершенно безумной.

– Они казнили всех Старых! – билась головой Лина. – Они сожгли Дом собраний! Убили пятьсот человек! Женщин! Детей! Вся стража перебита! Они убивают! Боже, прямо сейчас!

Мне велели выйти. По репликам врачей я понял, что Лина и ребенок в опасности.

В коридоре я впервые в жизни стал молиться. Я просил, чтобы проклятые карлики перебили друг друга до единого человека, сожгли дотла все свои жилища и потопили все корабли. Потом я испугался, что Лина этого не вынесет, и принялся просить, чтобы они, напротив, помирились, возлюбили друг друга и жили в согласии. В конце концов, раз в пятьсот лет вполне допустимо восстание. Пусть эти Ерши придут к власти и успокоят людей жестоким правлением! Пусть их народ станет грубым и сильным, пусть ищет собственный путь, а не пытается вернуться в золотой век. Пусть монахи, если хотят, сохнут над своими свитками в Библиотеке!

Лишь бы сейчас все обошлось.

Лине пришлось сделать кесарево сечение. Ребенок выжил, хотя несколько дней находился в реанимации. Лина молчала, уставившись в одну точку на потолке. Мне сказали, что у нее сильный послеродовой шок.

Когда принесли девочку, она прижала ее к себе, поцеловала в голову и не произнесла ни слова.

Наконец, я решился спросить ее о маленьких людях.

– Они все погибли, – разлепила потрескавшиеся губы Лина. – Ерши перебили всех своих врагов. От потоков крови они совершенно озверели. Они… они сгоняли людей на корабли и топили их в реке. Жгли дома, не позволяя людям выбраться…

Мне стало трудно дышать. За что ей это?

– Когда некоторые опомнились и попытались остановить товарищей, было уже поздно. Полчища дикарей напали на них со всех сторон. Они, видимо, давно следили за Поселением и выбрали для вторжения удобный момент. Ерши даже не успели забраться на стены. Дикари… съели… их всех. Даже трупы…

Я содрогнулся.

По щекам Лины текли слезы.

Я механически гладил ее волосы и сглатывал подступившую к горлу тошноту.

Ей пришлось провести в больнице месяц. Я был рядом.

Лина медленно приходила в себя, начала есть, разговаривала с нашей девочкой. Я старался делать для нее все возможное.

Перед отъездом домой я не удержался и спросил:

– Как… там?

Лина равнодушно пожала плечами:

– Никак. Все заросло травой.

– А дикари?

– Ушли. Про них я ничего не знаю.

– А… Библиотека?

На секунду она оживилась:

– Библиотека? А вот Библиотека не пострадала. Один из Старых, Алексан Ворон, заперся внутри и умер там. Да, совершенно точно, Библиотека по-прежнему в хранилище. Может быть, потомки этих дикарей когда-нибудь найдут ее.

Больше мы никогда не говорили о карликах.

Наша девочка подросла. Она стала очень похожа на мать, сначала я даже немного ревновал, хотя сам этого хотел. Лина тоже постепенно пришла в себя, хотя я с болью видел, что прежней она уже не будет. Но по крайней мере, она разговаривала и иногда улыбалась. Все свое время она отдавала ребенку. Я понимал, что ей тяжело, и старался беречь ее, беречь их обеих. Я даже отказался от выгодной работы за границей, чтобы не покидать семью.

Я еще надеялся, что мы будем счастливы.

Однажды сквозь приоткрытую дверь я услышал:

– …А они вооружились кухонными ножами и отбили нападение крыс. Крысы убежали. Но жить возле дома становилось все опаснее и опаснее. И тогда они решили переселиться за город, на высокий живописный холм, неподалеку от красивого леса, полного ягод и грибов. С холма спускался серебристый ручей…

– Мма-а!

– Да, милая, ручей…

В тот же день приехала машина и увезла Лину в лечебницу.

Все обошлось без сцен и истерик.

Я устроил ее в очень хорошую дорогую клинику и подробно рассказал врачам о жизни и гибели маленькой страны. К сожалению, мне пришлось много выдумать о поведении Лины, приписать ей рассеянность, внезапные приступы агрессии и кое-что еще, в чем мне стыдно признаться. Я щедро заплатил психиатру, чтобы он подтвердил мои слова.

Лина все время молчала и лишь на прощание чуть улыбнулась: спокойно, безмятежно, как раньше. Мне хочется думать, что в тот момент у нее уже были новые карлики или она сотворила какой-нибудь другой мир и поселилась в нем. Так ей было бы легче, и мне тоже.

Поверьте, у меня не было выбора.

Для Настеньки я нашел хорошую няню.

Когда она вырастет и спросит меня, я скажу, что мама умерла.