Читать книгу Плохие слова (сборник) - Борис Гайдук - Страница 4

– Кто это написал?!

Гадина, смотрит так, как будто весь класс готова убить.

Я даже дышать перестала.

– Я еще раз спрашиваю: кто написал?!

Как же, скажут тебе. Губу раскатала.

Липкин весь съежился, втянул голову в плечи.

– Ладно! – рычит Тамара. – Кто сегодня дежурный?!

Сорокин дежурный.

– Сотри с доски.

Сорокин вышел, взял тряпку и стал возить по доске. Стер сначала «ЛИПКИН», потом тире, а потом медленно, букву за буквой «ВОР».

Все зашевелились. Тамара обернулась к доске, но Сорокин уже дело сделал и нагло смотрит на Тамару. Такого не прошибешь. Ничего не боится.

– Садись на место.

Тамара переложила на столе бумажки, полистала журнал.

Потом спокойно говорит:

– Начнем урок.

Ребята его сначала били. Потом перестали – бесполезно.

Ворует все подряд: деньги, косметику, сменную обувь. Зачем ему косметика – непонятно.

В раздевалке шарит по карманам, тащит сигареты, перчатки. Ворует даже ручки и ластики.

Ну, деньги – ладно. Вещи дорогие – тоже понятно. Даже мелочь какую-нибудь можно задарма толкнуть бомжам. Но ластики-то зачем? Сволочь.

Месяц назад Райзман приносил показать Пал Петровичу старинную монету. Пал Петрович потом про эту монету пол-урока рассказывал. Вернее, сначала про саму монету, потом сбился на греческие колонии в Крыму, потом понес о влиянии эллинизма на мировую культуру. Это у него обычное дело. По классу бегает, машет руками. Тему урока и не вспоминает. А все варежки разинут и слушают.

Так вот, вернул Пал Петрович Райзману эту монету, а она у него в тот же день пропала. Райзман все карманы вывернул, вытряс на стол портфель, руки дрожат, воздух глотает как рыба.

Липкина, конечно, домой не пустили. Обыскали, прощупали одежду, залезли в его стол, в классе все углы тоже обыскали. Ничего.

А он стоит и, как всегда, твердит:

– Не я. Не брал. Зачем вы так со мной?

В общем, обычное дело.

И глаза чистые, голубые-голубые.

Первое время ему из-за этого даже удавалось выкручиваться. Не может, думали, человек с такими невинными глазами врать, ну не может. Оказывается, может, да еще как.

А Райзман взял и на колени перед ним при всех бухнулся. Липкин не выдержал, повернулся – и к дверям! Тут началось! Одни сразу его хватать, другие Райзмана поднимают. Полный дурдом!

Вся школа потом гудела две недели.

Приезжал райзмановский папаша, предлагал Липкину кучу денег. Говорил, что монету эту он все равно никогда и никому не сможет продать. Обещал не ходить в милицию.

Нет, ни в какую.

– Поверьте, меня оговаривают, – тихо так говорит, жалобно. – Клянусь, я тут ни при чем.

Смотрит в глаза, чуть ли не плачет.

Папаша Райзман только рукой махнул:

– Не знаю, что и думать. А вдруг действительно не он. Тогда что?

Так и не пошел в милицию.

Как же, не он!

Сколько раз мы у него свои вещи находили.

А он свое – я вчера купил, это мне подарили, это мне кто-то подбросил.

В общем, все знают, но сделать ничего не могут. Наверняка его за эти делишки выперли потихоньку из прежней школы. А с нами, наверное, будет учиться до конца. Меньше полугода осталось, кто его в другое место переводить будет?

Родители дергают Тамару за все места, говорят, что она растит преступника и создает в классе невыносимую обстановку. Она их всех посылает, я сама слышала.

После того дела с монетой его, правда, крепко побили. Даже Райзман зажмурился и пару раз приложился. Им эта монета досталась чуть ли не от прадедов.

На следующий день Липкин, ясное дело, в школу не пришел.

Тамара собрала нас после уроков и целый час полоскала мозги. Начала, как обычно, про сострадание и милосердие. Просила не отворачиваться и быть с ним рядом.

Ну-ну.

Рядом с ним может быть одна Кутаева, хотя у самой тоже месяц назад плеер пропал. Про них сначала посмеивались, версии строили, что он себе сообщницу завел. Сорокин их назвал Бонни и Клайдом. Потом оставили их в покое. Кутаева, она вечно то жучков каких-нибудь опекает, то кошек с помоек тащит домой. Может, пока она рядом, он меньше крадет.

А Тамара после сострадания и ответственности говорит, что это, мол, тяжелая душевная болезнь, и он в этом не виноват. Порассказала нам про разных психов.

Если болезнь, так пусть его берут и лечат, мы тут при чем?

А потом она вся напряглась и говорит:

– У него, чтоб вы знали, было две суицидальные попытки.

У Липкина то есть.

Тут все примолкли.

Только Пивоваров, дубина:

– Чего было? – кричит. – Какие попытки?

Ему тихонько объяснили, и Пивоваров тоже заткнулся.

Целую минуту, наверное, просидели в полной тишине.

Тамара откашлялась и говорит:

– Одна попытка была год назад. Еще в прежней школе. А другая совсем недавно. На наших, можно сказать, глазах.

Оказывается, это когда математичка поймала его за руку, когда он в ее сумочку залез. Она бабища здоровая, заорала, схватила его и поволокла в учительскую. Через весь коридор, лестницу и еще один коридор.

С ума сойти!

Никакой у него не грипп был, оказывается! В больнице его откачивали!

Мы сидим, переглядываемся. А Кутаева охнула, схватила сумку и выбежала из класса. Дверью так хлопнула, что мел со стола упал.

Когда он в школу вернулся, его обходили за три километра. Как чумного. Все воды в рот набрали, ходят на цыпочках, только шепчутся у него за спиной. Райзман даже перед ним извинялся, будто без его, Райзмана, сопливого участия, Липкина били бы меньше. Даже Кутаева со своим состраданием присмирела. Страшно, понятное дело. Псих, он и есть псих. Мало ли какие попытки у него могут быть. Сегодня суицидальные, а завтра еще какие-нибудь. Не дай бог оказаться с таким в одном лифте.

На время вроде бы прекратилось воровство.

Голубев сказал, что перчатки пропали, но потом их во дворе нашли, одну, вернее. У меня куда-то два диска задевались, но я точно не помню, брала я их с собой в школу или не брала.

Учителя его тоже почти перестали спрашивать. Если спросят – сразу кивают и ставят пятерки в журнал. Математичка выговаривает его фамилию так, как будто мышь глотает, и больше ни слова не говорит. Ясное дело, преподам этот геморрой тоже ни к чему. Только и ждут, чтобы из школы его выпустить. Немного осталось.

А дальше все по новой понеслось.

Сначала у Галыниной пропал портфель со всем содержимым, потом Липкина застукали с чужим пеналом, потом Пивоваров что-то свое у него увидел.

И пошло-поехало.

Если поймают – все по-прежнему: не я, не брал, не брал, за что вы так? И глаза голубые.

Подлая тварь.

Тут на него совсем обозлились. Зря, получается, мы его жалели за суицидальные попытки. Ворюга, он и есть ворюга.

Сегодня это ведь Сорокин написал про него на доске. Вот комедия. Сам написал, и самому пришлось стирать. Даже бровью не повел. Крутой.

Тамара после урока говорит:

– Этого больше не должно быть. Понятно?! Понятно, я спрашиваю?!

Понятно, понятно. Давно пора его в милицию сдать. Только никому это не нужно, ни Тамаре, ни директрисе – приводить в школу ментов и устраивать разборки за три месяца до выпуска.

Тогда я такую штуку придумала. Взяла свой кошелек, аккуратненько отогнула подкладку и разборчиво написала: «ЭТОТ КОШЕЛЕК ТОЛЬКО ЧТО УКРАДЕН ВИТАЛИЕМ ЛИПКИНЫМ У ЕЛЕНЫ КОТОВОЙ». И обратно подкладку пригладила, ничего не видно.

Здорово! Как до такой простой вещи раньше никто не додумался?

В школе утром сразу же показала кошелек Сорокину, Пивоварову и еще двоим-троим, кто точно не проболтается.

– А ты, Котова, сообразительная, – Сорокин говорит.

Я вытащила деньги, положила для веса рублей двадцать мелочи. И в куртке оставила, как будто забыла. Чтобы краешек из кармана выглядывал.

Как только клюнет, тут мы его с поличным и сцапаем.

А надпись – вот она.

Все, не отвертеться ему на этот раз.

Теперь кошелек – вещественное доказательство.

Вчера, за несколько часов до смерти, в интервале от четырнадцати до четырнадцати десяти он был украден погибшим Виталием Липкиным у Елены Котовой, одноклассницы.