Читать книгу Союз меча и забрала - Борис Григорьев - Страница 4

На улице Шереметьевской, что с севера на юг разрезает Марьину Рощу на две половинки и упирается в Останкино, есть один блочный дом, воздвигнутый в эпоху Великого Волюнтариста и привлекающий своим внешним видом прохожих. Во-первых, он в отличие от соседних «хрущобок», расположен не вдоль улицы, а под прямым углом к ней, то бишь, перпендикулярно. А во-вторых, он блещет ещё одним строительно-архитектурным решением, явно свидетельствующим о нестандартном мышлении людей, его воздвигнувших. Если в соседних домах балконы соединяются с квартирами, и жильцы имеют возможность выходить на них и вдыхать в лёгкие свежий воздух, то в этом доме балконы наглухо перекрыты плито-блоками и взойти на них можно только снаружи. Но для этого надо быть либо верхолазом, либо устроить ложную (а может быть, настоящую) пожарную тревогу и вызвать пожарную машину с длинной складной лестницей.

Уникальный символ головотяпства в решении жилищного вопроса, до сих пор не зарегистрированный ни в одной книге рекордов Гиннеса!

В одном из подъездов этого дома в 42-х метровой трёхкомнатной квартире со всеми удобствами и с изолированными комнатами (17+14+11) проживал столичный литератор, член Союза писателей Александр Остапович Бендер.

Его нашумевшая в своё время трилогия «Великий перелом» о коллективизации сельского хозяйства сравнивалась некоторыми критиками с шолоховской «Поднятой целиной», а роман «Рельсы в песках» о строительстве Турксиба рекомендовался «Учпедгизом» для закупки всем библиотечным коллекторам.

Но последние годы с писателем что-то случилось, он никак не мог попасть в нужную творческую струю, искал и не находил своей темы. В результате популярность Бендера как инженера человеческих душ резко упала, и в неофициальном «Табеле о рангах», имевшем хождение в Союзе писателей, он с 12-го места («широко известный») переместился на 50-е и стал носить титул «надолго замолчавший»1. Его рукопись «Записки провинциала 30-х годов» обошла все издательства, но так и не пошла в печать. Те же критики, превозносившие «Перелом» и «Рельсы», обвинили автора в мелкотемье и субъективном отражении реальности, и маститый когда-то писатель исчез с книжных полок и, как это обычно водится, стал забываться. От него ушла жена, его бросили друзья, которые ещё совсем недавно охотно разделяли его обильные угощенья в Доме литераторов, что на улице Герцена. Объяснение этой человеческой неблагодарности было довольно прозаическое: в доме Бендера перестали водиться деньги. Не то чтобы их совсем не было – они были, но не в таких количествах, как раньше. Друзья-приятели каким-то особым чутьём, как крысы на корабле, почувствовали это заранее и один за другим перестали приходить и звонить в дом на Шереметьевской.

Александр Остапович одно время очень болезненно переживал обрушившиеся на него невзгоды, даже запил «горькую», но потом как-то оклемался, нашёл в себе новые силы для плавания по житейскому морю, и это не замедлило сказаться на уровне его жизни. Он стал даже лучше прежнего одеваться и питаться, продал «копейку» и купил новую «пятёрку», вошёл во владение дачкой на шестидесятом километре Ярославского шоссе, напрочь забыв про свои литературные неудачи. Одни говорили, что он нашёл себе какое-то новое занятие, изменившее его уклад самым коренным образом, другие говорили про нишу, третьи – о махинациях с ваучерами, четвёртые – о финансовых пирамидах.

Как бы там ни было, Бендер, несмотря на свои пятьдесят с «хвостиком», начал пользоваться шумным успехом у дам. Но к своим старым связям и контактам Бендер больше не возвращался, а завёл новый круг знакомых. Старые друзья, было, спохватились и опять потянулись к нему, но Бендер проявил по отношению к ним непреклонность и суровость и без всяких околичностей дал всем понять, что больше в них не нуждается.

– Я окончательно выдавил из себя раба и отныне являюсь свободным человеком, – с намёком на высказывание известного классика сказал он одному непонятливому.

Непонятливый, в свою очередь сославшись на другого классика, попытался возразить, что, мол, человек – существо социальное, что-де свобода выбора его сильно ограничена сопутствующими обстоятельствами, но Александр Остапович не захотел его слушать и проводил до двери. Сразу после этого по Москве пошёл гулять афоризм, что «Бендер, выдавив из себя раба, давит теперь исключительно деньги», но литератор не обращал на это никакого внимания.

Игнорировал он и поползшие по столице слухи о том, что Бендер из литератора переквалифицировался в подпольного дельца. Дураки! Они не чувствовали появившееся в воздухе веяние нового времени, у них заложило нос на одурманивающий типографской краской запах новых сторублёвых банкнот, да они и не видели дальше своего носа. А Бендер видел – недаром его папа, бывший турецко-подданный, Великий Комбинатор, гениальный и разносторонний бизнесмен от Бога, слишком рано родившийся в этой стране и преждевременно ушедший из жизни, знавший сотни, тысячи различных способов добывания денежных знаков, из которых четыреста считались относительно законными, – недаром папа долго беседовал с ним когда-то в своём кабинете и учил разным премудростям. Но папины премудрости не вписывались в тот образ жизни, и Сашенька Бендер тогда не послушал папу, а вступил в комсомол, ОСОАВИАХИМ, ДОСААФ, уехал из Черноморска в Москву, учился, женился, начал писать, приобрёл известность, почёт, уважение. Но чем всё это, в конце концов, завершилось? Чего он добился под вечер своей жизни? Дырки от бублика, как говорил покойный папа!

Нет, теперь он решил жить иначе. Наступают новые времена, в воздухе опять повеяло запахом авантюризма, «пошёл процесс», в котором люди, подобные Бендеру, будут чувствовать себя как рыба в воде. Идёт их эпоха – эпоха предприимчивых, беспокойных, опытных, контактных, оборотистых людей, которым раньше не давали хода всякого рода препоны, надуманные правила этики и морали, запреты, кодексы, уставы… Надо брать Христа за бороду, не упускать представляющиеся возможности, пока об этом не догадались другие, пока не стало тесно на этой благословенной дорожке.

Пришло время, когда все поверили, что стоит только отстранить от руля Честь и Совесть Нашей Эпохи, как в стране наступит изобилие, демократия, свобода, неограниченные поездки за «бугор», все пересядут если не в «мерседесы», то хотя бы в «тойоты» и «форды”и… Да мало ли во что тогда все верили! Воспитанные на историческом материализме граждане вынимали из рамок портреты Маркса и Ленина, вставляли в них изображения новых пророков типа Чумака и Кашпировского и брали в руки не учебники политэкономии, а сосуды с водой, чтобы зарядить их энергией перед экранами телевизоров. Они разуверились в светлом коммунистическом будущем и поверили в другие чудеса: экстрасенсов, колдунов, гороскопы, пирамиды – египетские, финансовые, «хоперские», «властилиновые», эмэмэмские. Одним словом, кто был никем, тот стал ничем.

Историю стали изучать не по Карамзину и Моммзену, а по рекламным картинкам Банка «Империал». Презрев законы и теории, люди, подобно Буратино, закапывающему свои золотые на рост в Стране Дураков, несли все свои сбережения в выросшие, как грибы, банки, чтобы проснуться на следующий день богачами. Доморощенные демократы раскрывали перед западными «друзьями» сейфы с самыми сокровенными государственными тайнами и брали курс на обвальную приватизацию и удовлетворение текущих потребностей населения за счёт гуманитарной помощи из Европы.

И Европа помогала, освобождаясь заодно от залежалого товара.

А теперь посудите сами: мог ли удержаться Бендер от такого соблазна и пройти мимо распахнутого настежь дома, в котором лежали деньги на блюдечке с голубой каёмочкой?

И Сашка Бендер бросился в пучину только что народившегося кооперативного движения с таким же энтузиазмом, с каким двумя десятилетиями раньше описывал строительство нового общества. Он продавал во Францию полтавских лягушек, а в Скандинавию – новгородского и псковского мотыля, гнал из Петербурга во Владивосток цистерны с пивом, вкладывал вырученные деньги в сосисочные будки и уличную торговлю, переводил доходы в магазины женского белья и французской парфюмерии, брал в аренду ателье, цеха и заводики, одним из первых организовал казино и отправил первых «челноков» в Турцию и Китай. Одним словом, он делал всё, что не было запрещено законом. Когда началась приватизация, Александр Остапович сколотил уже приличный капитальчик, с которым он встретил процесс разгосударствления во всеоружии. И деньги налом и девятым валом накатывались на его банковские счета, их стало много, очень много, и он не знал, что с ними делать.

По старой привычке Бендер всё ещё ездил на «жигулях», пусть и на девятке, хотя мог завести себе шикарный английский или германский экипаж ручной работы; жил в своей обшарпанной квартире на Шереметьевской, хотя мог построить пару таких домов с балконами, эркерами, мраморными лестницами и швейцарами в золочёных ливреях; ездил отдыхать в Сочи, хотя мог осилить любой курорт на Средиземном море; держал двух старых любовниц, хотя мог завести целый гарем из восемнадцатилетних «миссок» Красоты.

Нет, он не жалел денег – он просто остался в той эпохе, которая, оказывается, всё ещё крепко держала его за рубаху. Он добился, чего хотел, но в душе образовалась пустота. Добывать деньги оказалось так просто и легко, что это уже не вызывало жгучего интереса, как в самом начале. Он вовсе не хотел пополнять ряды «новых русских», носить малиновые пиджаки и душить шею толстыми золотыми цепями, ездить на «мерседесах» в сопровождении двух-трех коротко остриженных охранников и скрывать свои истинные чувства под маской то ли надменного каирского нукера, то ли коварного хазарского кагана.

Да, он был всё-таки сыном своего отца, но вместе с тем и продуктом своей эпохи. И писателем. Александр Остапович всё-таки сочетал в себе два редких качества, которых так часто не хватает истинно русскому человеку: образованность и трудолюбие. Бендер опять вспомнил своё писательство и загрустил. Взяться вновь за перо он уже не мог, но и эта жизнь его уже никак не устраивала.

Надо было её менять, эту жизнь, но в каком направлении? Грудь разрывала тоска по творческой деятельности, карман трещал от твёрдовалютных и более «мягких» денежных знаков, а приложить их было некуда. Он перевёл несколько миллионов в Детский фонд, в дом престарелых, но потом узнал, что они в основном были использованы не по прямому назначению, а пошли на «кормление» жиреющих чиновников, и от этого захандрил ещё больше.

Что происходило вокруг? Куда вообще неслась разухабистая Русь-тройка без царя в голове, потеряв ориентацию и направление? Что-то подобное, кажется, произошло в своё время с его отцом – тот тоже испытал горечь разочарования, став миллионером. Но Бендер-старший столкнулся с иной проблемой: он тогда нигде не мог реализовать свой статус богатого человека. Эта проблема перед Бендером-младшим не стояла – он мог на каждом шагу утверждать своё право тратить столько денег, сколько захочет. Вероятно, папаша был бы на пике блаженства, доживи он до нынешних дней, а вот сын особой радости и удовлетворения от богатства не испытывал. Для чего и для кого должен он был копить деньги? Да, конечно приятно жить в достатке и не отказывать себе ни в чём, а что дальше? И это, извините, называется прогресс?

Одним словом, у Бендера-сына опять возникли проблемы, но вины его в этом не было. Виноват был тот менталитет, который сформировался в годы выполнения пятилеток, освоения целины и поворота рек в обратную сторону. Зря говорят, что всё это можно стряхнуть с себя, как только меняется бытиё. Зря. Наше прошлое сидит в нас глубже, чем мы сами об этом подозреваем, и если оно ненароком обнаруживает себя, то спешим скрыть его за маской благополучия, безразличия или «здорового» скепсиса.

Александр Остапович всё это чувствовал, и что бы там про него ни говорили, он был умным и тонким человеком, а наедине с собой – всегда честным. Да и зачем ему было обманывать себя, как какому-нибудь выпускнику института, дорвавшемуся до кресла президента банка в двадцать два года? Напомним, что Бендеру было уже пятьдесят с «хвостиком», а в таком возрасте с собой не шутят.

Как-то однажды Александр Остапович был приглашён на презентацию. Он был сыт по горло такими мероприятиями и пошёл туда, чтобы убежать от одиночества.

Москва была без ума от презентаций. Ежедневно, ежечасно «презентировались» десятки новых магазинов, салонов мод, казино, ресторанов, банков, фондов, бирж, фирм, рассчитанных, как минимум, на присутствие в стране если не миллионов, то сотен тысяч зажиточных граждан, готовых выложить полсотни «баксов» за бутерброд с чёрной икрой. «Новые» русские, понастроив пирамид почище египетских и натянув на себя смокинги, жировали на том, что им без всякого сопротивления уступили услужливые демократы. Они перегоняли деньги из одного кармана в другой, не создавая при этом ни одной материальной ценности, а для маскировки своей деятельности стали называть «господами» всех бедняков и голодных.

…Открывали совместную шведско-швейцарско-оманско-российскую консалтинговую фирму, призванную способствовать стремительному развитию рыночных отношений в стране, знакомой лишь с колхозными рынками и женскими консультациями. Протиснувшись к столу, заваленному всякого рода деликатесами, Бендер «остаканился» и пошёл толкаться в «народ». Народ состоял из нескольких иностранцев, благосклонно наблюдавших за происходящим, словно классная дама за воспитанниками младшего школьного возраста; из стайки причёсанных и одетых по последней моде престарелых мальчиков, похожих один на другого, как пингвины; из юных и не очень юных дам, раскрасневшихся от дармового джина; из полудюжины эстрадных звёзд, эпатирующих публику громким развязным ржаньем и мини-юбками до пупка; из многочисленных представителей первой, второй, третьей и четвёртой ветвей власти, а также из профессиональных тусовщиков, бездельников и выпивох, привыкших к «халяве» и кочевавших с одной презентации на другую.

Массовка сознавала важность исторического момента и всем телом ощущала себя частью европейского дома. Говорильная машина была запущена на полную мощность. Дым от вирджинского табака стоял коромыслом и ел глаза. Приглашённый на торжество джаз-оркестр на специально сооружённом помосте эффектно, но слишком громко подчёркивал торжественность момента «всем-до-лампочной» сюитой из «Порги и Бесс». Активисты и завсегдатаи клубов «Белый попугай» и «Сиреневый туман» налево и направо раздавали автографы и бородатые анекдоты.

Было скучно и почти так же одиноко, как в квартире с балконами «понарошку» на Шереметьевской, и Бендер подумывал уже о том, чтобы уйти, как услышал за спиной знакомый голос:

– Кругом одни тараканы в смокингах! Сашка! А ты что тут делаешь?

– То же, что и все, – ответил Бендер, пока не представляя, кто бы это мог быть.

– Сколько лет, сколько зим!

Перед ним стоял Коробейников. Аркадий Варфоломеевич Коробейников, служивший когда-то старшим научным сотрудником в одном из государственных архивов и помогавший Бендеру в сборе документально-исторического материала для «Великого перелома».

– Аркашка! Какими судьбами!

Они похлопали друг друга по плечу и обнялись, обрадовавшись встрече, словно два странника в Сахаре.

– Ты что теперь делаешь? Слышал, бросил писать.

– Да какое уж теперь писательство, – отмахнулся Бендер. – Так, занимаюсь помаленьку всяким бизнесом. А ты-то как?

– Из архива ушёл. Его тоже расприватизировали на три части директор с заместителями и теперь воюют друг с другом из-за помещений, инвентаря и фондов. А я сначала подался в политику, был помощником у Афанасьева, потом консультантом у Попова, а в конце – советником у Станкевича.

– И в каких же отношениях с властями ты пребываешь в настоящее время?

– Разругался со всеми и сижу без работы. Присматриваюсь. Слава богу, им не удалось пока унизить меня ни синекурами, ни орденами.

Аркаша Коробейников, как и Бендер, не был коренным москвичом, а приехал из провинции. Отец его, престарелый, но ещё крепкий мужчина Варфоломей Коробейников, бывший секретарь канцелярии градоначальника уездного города N., после переворота «прихватизировал» городские архивы в свою пользу и, независимо от преследуемых при этом целях, сумел привить своему сыну любовь к документам и истории. Аркаша, можно сказать, пошёл по его стопам, окончил архивный институт, сразу был распределён в престижное документохранилище, обнаружил в себе необыкновенные способности и удивительно свежий взгляд на вещи, за несколько лет написал кандидатскую, защитил докторскую, а теперь вот, как баржа в непогоду, тоже сорвался с места и «плавает» по московским тусовкам. По всей видимости, неугомонное оригинальное мышление доктора исторических наук натолкнулось на непроходимую самоуверенность новых вождей, и произошло неизбежное – он оказался им ненужным. У властителей России умные и образованные редко пользовались спросом – чаще требовались преданные и сообразительные.

– Пойдём выпьем за встречу, – предложил бывший писатель бывшему историку и потащил к столу. Они налили себе по большой рюмке «абсолюта» и сделали первый «опрокидон».

– Славно пошла, однако, шведская бодяга, – прокомментировал Коробейников и «освежил» посуду. – Что-то ты, Саша, такой скучный? Бизнес не идёт?

– Да нет, я бы не сказал. Скорее наоборот.

– И поэтому скучный?

– Угу.

– Понимаю тебя. Ой, как хорошо понимаю!

Они выпили ещё по одной и закусили.

– А давай отсюда смотаемся, – предложил Бендер.

– С удовольствием, – поддержал его Коробейников, но тут же нахмурился и поставил пустую рюмку на стол. – Нет, ну надо же, опять этот хмырь нашёл меня.

– А что случилось? – переспросил Бендер.

– Сейчас увидишь, – пообещал Коробейников и изобразил на губах слащавую приветственную улыбку, словно поссорившийся супруг при виде нежданных гостей. По направлению к ним пробирался какой-то господин с ярко выраженными семитскими чертами лица.

– Хау ду ю ду, мистер Коробейникофф, – произнёс господин по-английски.

– Приветствую вас, господин Паниковски, – по-русски ответил бывший историк. – Знакомься Саша – это твой тёзка, вице-консул консульского отдела посольства США Алекс Паниковски. А это – господин Бендер, русский предприниматель.

– Вери найс ту мит ю, мистер Бендер, – с еле заметным акцентом произнёс вице-консул и предъявил из нагрудного кармана клочок картона, на котором, кроме имени и фамилии, никакой информации не значилось. Александр Остапович тоже не остался в долгу и полез в карман за своей визитной карточкой.

– Мистер Паниковски – выходец из Советского Союза и уроженец Бендер, – с ехидцей в голосе пояснил Коробейников. – Он прекрасно говорит по-русски, но, вернувшись в Россию, предпочитает английский.

Круглое и пухленькое личико Алекса Паниковски залилось непосредственным детским румянцем.

– Ну, чито ви, господин Коробейников. Я очень льюблью Рашша и…

– …и потому скрываете, что знаете русский язык, – продолжал бесцеремонно уличать вице-консула отставной историк. – Александр Яковлевич Паниковски, дорогой Саша, утверждает, что устроился на работу в госдепартамент США без всякого блата, якобы на общих основаниях с коренными американцами. Насколько мне известно, эмигрантам в первом поколении путь в такие учреждения заказан – не так ли, уважаемый мистер Паниковски? Так скажите нам, за какие такие заслуги перед американским государством вам было сделано послабление?

– Ви заблуждаетесь, мистер Коробейникофф, у вас устаревший информэйшн об эмигрантах. Меня взяли на дипломатический работа как знатока России.

– Он теперь, Саша, стал большим другом нашей страны, но для этого ему нужно было сначала эмигрировать в Штаты и притвориться, что плохо говорит по-русски. Зачем вы, Паниковски, изображаете из себя американца, не умеющего произнести букву «ы»? А? Скажите на милость.

Бендеру всё это резко резало слух, ему показалось, что его старый знакомый под влиянием выпитого слегка перебарщивает по части критики бывшего жителя Бендер и пренебрегает общепринятыми нормами приличия. Как можно так обращаться с иностранцем да ещё облечённым официальными полномочиями! Однако, как ни странно, оба они – и Паниковски, и Коробейников – не замечали никаких нарушений правил приличия или делали вид, что не замечают.

– Как вы находите нас после длительного отсутствия? – поинтересовался для вежливости Бендер.

– О, очень интересно, чрезвычайно! – с энтузиазмом и без всякого наносного акцента отозвался Паниковски. – Страну стало просто не узнать. Столько поразительных изменений!

– Да уж куда как интересно! – тут же отозвался Коробейников. – Изменения! И все в вашу пользу!

– А в какой сфере бизнеса вы работаете? – задал в свою очередь вопрос Паниковски.

– Самой разной, в основном в сфере импорта-экспорта, – неопределённо ответил Бендер.

– Сейчас он станет спрашивать тебя, какими секретами ты располагаешь, – мрачно пообещал Коробейников и потянулся рукой за «абсолютом». – Вы пить с нами будете, мистер вице-консул? Ах, вы за рулём. Ну-ну. Воздержитесь, дипломатам выпивка не новинка. Впрочем, никакой вы не дипломат, Паниковски, а самый настоящий ловец душ. Что вы так на меня смотрите? Шпион вы чистой воды, а не консул. Что ж вы молчите, как нелегальный эмигрант на таможне?

Паниковски вероятно снова бросило в жар, потому что краска стыдливости опять пробежала по его лицу. На такое разоблачение он счёл необходимым ответить опровержением и без всякого акцента:

– Аркадий Варфоломеевич, да угомонитесь вы, наконец! Как вам не стыдно обличать меня в том, о чём я и понятия не имею. В вас сидит реликт былого недоверия ко всем иностранцам.

– Ага, ещё со времён Владимира Красного Солнышка, – подтвердил Коробейников.– Он-то уж и дня не мог прожить без денежек хазарских иудеев. Слава Богу, другой Владимир, Мономах, выселил их всех из Киева.

– Так вы к тому же и антисемит, – окончательно овладел русской фонетикой Паниковски и перешёл в наступление.

– Да ладно-ладно, мы к этому привычны. Как только начинаем правду-матку говорить про евреев, так сразу же приклеивается ярлык антисемитизма. Лучше расскажите, как вы недавно вербовали моего знакомца из московской мэрии и обещали ему за конфиденциальную информацию аж целых двести долларов.

– Это навет. Это неправда. – И без того высокий голос вице-консула взметнулся до верхнего «ля», и отголоски его застряли где-то в лепном потолке. – С вами вообще говорить невозможно, к тому же вы пьяны.

– Ну, хорошо, хорошо, я больше не буду, – смягчился Коробейников. – Поведайте тогда о том, какие планы в отношении Московии имеет наш друг Джордж? Или на трон взобрался уже друг Билл? Но всё равно, сообщите нам, почему Америка заинтересована в сильной и демократической России? И почему она решила расширять НАТО до Днепра, когда ей никто уже не угрожает? Ведь Варшавский пакт сдох и лежит в руинах!

– Ну, об этом вы можете прочитать и в своих газетах.

– А я хочу услышать от вас лично, – настаивал Коробейников. За время препирательств с вице-консулом он успел хлебнуть ещё пару рюмок «абсолютной шведской бодяги» и слегка покачивался.

– Извините, мистер Бендер, я оставлю вас, – засуетился Паниковски. – Рад был познакомиться. Вы не возражаете, если я вам позвоню?

– Нет, конечно.

– Только ты не звони раньше девяти, Паниковски, – окончательно сбился на фамильярный тон сын бывшего секретаря канцелярии градоначальника. – Он, Саша, звонит пораньше, когда КГБ ещё спит и не может его застукать.

– Всего хорошего, мистер Бендер. До свидания, мистер Коробейников.

Паниковски, нимало не смущаясь, не без достоинства поклонился и, никуда не сворачивая, пошёл совершать запланированный «наезд» на представителя то ли первой, то ли второй ветви власти. Он и так потерял слишком много времени на не представлявших никакого интереса друзей. Не для того он приехал сюда, чтобы размениваться на бывших архивистов и писателей!

На губах вице-консула заиграла таинственная улыбка, а лицо опять полыхнуло кумачом. «Ничего, пусть себе духарятся „коробейниковы“, мы потерпим, а когда придёт наш черёд, скушаем их всех с маслом», – подумал он чуть ли не вслух, прокладывая дорогу к какому-то министру. Жалкие и грубые личности! Разве мог когда-нибудь его отец, провинциальный бухгалтер Яков Самуэлевич Паниковски, обивавший с унижением пороги ОВИРов и райотделов милиции, для того чтобы собрать нужные бумаги на выезд в обетованную страну, – разве мог его отец подумать, что сынок будет запросто беседовать с самым высоким начальством и не только беседовать, но и склонять к сотрудничеству с мировым оплотом демократии?

– Ну вот, теперь можно уходить, – сказал Бендер, провожая взглядом Паниковски. – Давай поедем ко мне.

– Я не возражаю. Только давай поедем ко мне, но напоследок «махнём» ещё по одной и…

– А может, тебе уже хватит? – как можно мягче спросил Бендер, чтобы не разозлить приятеля бестактным замечанием.

– Нет, не хватит.

Коробейников с мрачной решимостью потомственного вятича довести дело до конца выпил рюмку какого-то напитка подозрительно-зелёного цвета и только после этого сдался на милость Бендера. Александр Остапович взял дружка под локоток и стал пробираться к выходу. Он довёл историка-архивиста и не состоявшегося политика до своих «жигулей» и осторожно положил его на заднее сиденье. Коробейников подложил под голову ладошки, свернулся калачиком и тут же мирно заснул. Когда они подъехали к дому, и Бендер слегка потряс приятеля за плечо, оказалось, что тот не спал.

– А знаешь что, Бендер? – сказал он совершенно трезвым голосом. – У тебя деньжата свободные есть?

– Кое-какой капитальчик водится. – Александр Остапович, наученный горьким опытом, насторожился: сейчас, как и все, Аркашка будет просить денег взаймы.

– На первое время нужно не так уж много. Стартовый капитал, чтобы запустить машину в действие. А потом мы переведём её на самоокупаемость.

– Что ты надумал? Какую машину? – удивился сын Великого Комбинатора предпринимательской жилке сына бывшего мелкого провинциального царского чиновника.

– А не вставить ли нам перо в задницу «забугорникам»? – вопросом на вопрос ответил Коробейников.

– А что – есть идея? – в вопросительной форме оживился Бендер.

– Есть, – ответил Коробейников и захрапел.

Москва хорошела и принаряживалась.

Выросшие, словно грибы, банки и офисы, одевались в мрамор и гранит, а мутные полупьяные окна заснувших приватизированных старинных особняков заменялись чистыми наглыми глазницами стеклопакетов и прочих европейских «велюксов». Вместо убогих плакатов «Храните деньги в сберегательной кассе» или «Летайте самолётами «Аэрофлота» на всех перекрёстках появились огромные рекламные щиты, предлагавшие на английском языке выкурить сигареты «ЛМ», утолить жажду напитком из Турина от Росси, погреть животик на Бермудах или купить виллу в Каннах. На Профсоюзной улице вокруг метро «Беляево» появились сразу три казино. Привлекало одно с интригующим названием «Козино «Падкова».

Центр столицы украшал Храм, выстроенный на месте популярного бассейна, и несуразный по величине и финансовым затратам памятник Ивану Калите, созданный по проекту безработного у себя в Грузии скульптора-монументалиста Цинцинадзе. Памятник ваяли несколько помощников Цинцинадзе: одному поручили изготовить голову князя, другому – туловище, третьему – руки, четвёртому – ноги, а потому, когда всё смонтировали вместе, получился гимн эклектике и безвкусице. Иван Калита стоял лицом к Кремлю, а Кремль подслеповато – против солнца – всматривался в «железобетон в сюртуке», корчил в гримасах фейс и отказывался признавать в нём своего бывшего хозяина.

Когда друзья подъехали к дому, в котором жил Коробейников, наступили сумерки. В подъезде было темно, и как водится, ни одна лампочка не горела.

– Лифт со вчерашнего дня не работает, – предупредил Коробейников.

Они ощупью пробрались на третий этаж, и хозяин квартиры с трудом нашарил кнопку звонка. Однако попытка дозвониться оказалась тщетной.

– Валера-а-а! Открывай! Это я.

Коробейников нажимал беспрерывно на звонок, но дверь не открывалась.

– Куда же моя киска умыкнула? – совсем не удивлённым, скорее, самодовольным голосом женатого человека, возвращающегося к родному очагу, спросил себя отставной советник и консультант демократов. – Наверное, ушла на какой-нибудь шейпинг или аэробику.

Друзьям пришлось проделывать довольно утомительную процедуру, связанную с поисками ключей в карманах хозяина и попаданием оных в две замочные скважины, но с помощью Бендера эта задача была успешно решена.

– Валерия! Где ты? – опять обратил вопрос к себе Коробейников. Они с Бендером топтались в прихожей, снимали ботинки, куртки, пытаясь найти вешалку и домашние тапочки. – Ну и ладненько, так даже лучше, – сказал он примирительным тоном, который усвоили некоторые виноватые мужья при возвращении домой. – Устроим мальчишеские посиделки. Ты раздевайся, Саш, – что ты стал в дверях? Проходи, будь как дома. Включи-ка свет, а то темно, как у негра подмышкой.

Коробейников сделал в темноте несколько шагов, и Александр Остапович тут же услышал грохот падающего тела, стоны и ругань:

– Кто это тут, блин, разбросал по полу вещи?

Бендер нашёл кнопку выключателя. Когда загорелся свет, он увидел, что Коробейников лежит на полу и держится за ушибленную коленку, а рядом с ним валяется перевёрнутый пуфик.

– А это что? – задал хозяин квартиры вопрос гостю, кивая головой на живописный беспорядок вокруг себя. – Ты что-нибудь понимаешь?

Взору Бендера предстали разбросанные тут и там вещи: предметы кухонной утвари, одежды, туалета, мебели, какие-то фотографии, безделушки… Следы от беспорядка вели в спальню.

– Похоже, у тебя в квартире побывали воры, – высказал предположение гость.

– Воры? А что им тут у меня, блин, делать? Книги вон целы, а драгоценности жены… Впрочем, надо проверить, Валерка с ума сойдёт, когда узнает о пропаже своих безделушек-погремушек.

Он твёрдой походкой пошёл в спальню, но скоро вернулся оттуда бледный, растерянный, поникший, держа в дрожащей руке клочок бумаги:

– Она… ты представляешь… стерва… Она сбежала…

Бумажка выпала из рук Аркадия Варфоломеевича, и он опустился на пол, беззвучно сотрясая своё полное тело рыданиями. Александр Остапович поднял сначала Коробейникова и посадил его в кресло, а потом уже подобрал бумажку.

– «Аркадий, прости меня, но я больше не могу оставаться с тобой. Мне надоели твоя беспорядочная жизнь, безответственность и наше нищенское существование. Я ещё молода и хочу использовать свой шанс в жизни. Не ищи меня. На развод я подам сама. Оставляю тебе квартиру и всю обстановку. Надеюсь, ты сумеешь прокормить себя. Прощай. Валерия», – прочёл Бендер негромким пономарским голосом. – Интересное кино. Называется «Нас не ждали». Да. Ничто в мужчине не раздражает женщину так, как отсутствие денег.

– Я знаю, к кому она ушла, – с угрозой в голосе продолжал Коробейников, не обращая внимания на Бендера. – Тут недавно объявился бывший мой подчинённый по сектору истории коллективизации некто Востриков. Фёдор Фёдорович Востриков, сын священнослужителя, бездарь и тупица, которого я много раз спасал от неприятностей. От него ушли две жены – до того был занудливый и пустой мужичонка. Представь себе, он, оказывается, нашёл новую «нишу» в жизни: уволился из института и подался в бизнес. Рассказывал, что открыл при московской епархии свечной заводик, купается якобы в роскоши… Я тогда ещё обратил внимание, что моя благоверная слушала его, словно язычница прохиндея волхва. Точно, ушла к нему – больше не к кому! – заключил он. – Двадцать лет прожили.

– А может это к лучшему? – с осторожным оптимизмом спросил Бендер. – У меня уже было такое. Признаюсь, тоже поначалу горевал, переживал, а потом плюнул и забыл. Если две линии не пересекаются, значит не судьба. Тут и Лобачевский не поможет.

– И у тебя, значит, сбежала? Это что: болезнь такая пошла среди наших баб или поветрие какое?

– Критическая стадия фазы обскурации российского суперэтноса, – ответил Бендер.

– Ты что – тоже увлекаешься Гумилёвым?

– Аркаша! Каждый интеллигентный человек обязан прочитать и хотя бы чуть-чуть понять теорию этногенеза Льва Гумилёва! Надеюсь, ты меня ещё не вычеркнул из списков московской интеллигенции? Великий Евразиец!

– Ты молоток, Сашка! Не ожидал от тебя такой прыти. Только я бы сделал поправку на Великого Евразийца.

– Это ещё какую?

– Переставил местами Европу с Азией. В нас больше сидит азиатчины, чем европейщины. Так что, дорогой мой представитель тонкой прослойки населения, никакие мы не евразийцы, а азиопы. А насчёт обскурации ты прав. Одряхлела Русь, обросла обывателями, лишилась лучших своих патриотов-пассионариев…

– Не расстраивайся, Аркадий! Это уже было в нашей истории – кажется, в тринадцатом веке. Нужен новый пассионарный толчок, чтобы разбудить страну, и страна его получит!

– От кого? От нас с тобой? Скорее мы получим пинок в зад.

– Да хотя бы и от нас. А пинок в зад – это тоже проявление пассионарности. Кроме того, этнос умирает очень долго, и на наш век его вполне хватит, – окончательно отвлёк Бендер Коробейникова от случившегося. – Ну, да хрен с ним с этногенезом. У тебя есть хоть что-то выпить? Уж больно повод уважительный, друг ты мой ситцевый, Аркадий.

– Сейчас поищем. Пойдём-ка, брат, на кухню. Давно я там не сиживал, – сказал хозяин и полез в холодильник. Первая боль утраты прошла, настал этап подспудных размышлений и анализа, скрытый за внешним бодрячеством. Теперь самое лучшее лекарство – междусобойчик с другом по несчастью. Как-то легче становится на душе, что и у соседа тоже корова сдохла.

Через несколько минут импровизированный холостяцкий ужин был накрыт по всем правилам жанра, а ещё через полчаса друзья дружно распевали популярную в застойные времена песню:

…И если к другому сбежала невеста,

То не известно, кому повезло.

Эх, рулла-тирулла, ах рулла-тирулла!

Эх рулла-тирулла -тирулла-ла-ла!

– А что, Сашка – хорошо сидим! – сказал Коробейников, похрустывая солёным огурцом.

– Как в молодые институтские годы, – вторил ему Бендер, раскрасневшийся от простой «пшеничной».

– Да, жизнь прошла, и к чему мы пришли? – начал было гнать волну пессимизма и упадничества Коробейников, но Бендер не дал ему развернуться и спросил:

– А что ты, между прочим, имел в виду по дороге домой? Ты говорил о какой-то идее, возникшей в твоей ясной голове.

– Ничего я не говорил, – отказался Коробейников. – Тебе показалось.

– Ой-ли? Ты что – передумал?

– Вроде того. – Коробейников разлил остатки «пшеничной» по рюмкам и единолично выпил. – Мне сейчас не до того.

– Ну и зря. Распустил нюни и ждёшь сочувствия? «Ах, как мне плохо! Ах, от меня ушла жена! Жить не хочется». Тьфу!

Бендер запрокинул голову и приложил рюмку к губам, да так и замер в этом положении. Из прихожей раздался звонок, и Коробейников с криками: «Это она, она, вернулась ко мне!» бросился вон открывать дверь. Александр Остапович опрокинул, наконец, рюмку и с сочувствием посмотрел другу вслед. Да, слаб человек своей физикой, но ещё хуже, когда не крепок духом.

Бендер насторожился и стал ждать какой-нибудь подобающей случаю душещипательной сцены с укорами, упрёками, раскаяниями и непременным примирением, но ничего похожего в прихожей, кажется, не происходило. Там бубнили два мужских голоса, один из которых принадлежал Аркадию, а другой – незнакомому мужчине. Наконец появился хозяин в сопровождении какого-то типа в потёртом костюмчике, с завязанным раз навсегда узлом рублёвым галстучком.

– Знакомься, Бендер. Мой земляк и товарищ, доктор экономических наук Семён Кислярский. А это мой друг Александр Бендер, в прошлом известный писатель, а ныне – удачливый бизнесмен, – представил Коробейников.

– Очень приятно, – сказал Кислярский, внимательно вглядываясь в черты лица Бендера. – А вы случайно не проживали в наших краях, Александр… как вас по батюшке?

– Остапович. Но зовите меня Сашей.

– В таком случае прошу называть меня тоже по имени. Однако, Саша, твоя наружность мне кого-то напоминает. Где-то я тебя видел, но где, вспомнить пока не могу. Склероз.

– Вряд ли мы где сталкивались, – холодно ответил Бендер. – Я жил в Ростове.

– Ничего, потом вспомнишь, Сёма. Садись. Извини, что тут у нас скудно с выпивкой и едой… То есть, выпить вообще нечего, – начал извиняться Коробейников. – А ты хорош, гусь, Сёмка! Куда пропал-то? Я, грешным делом, думал, что ты уже обороняешь от арабов какой-нибудь кибутц рядом с Морем мёртвых.

– Ты плохо-таки обо мне думаешь, Аркаша, – притворился Кислярский обиженным. – Но чтобы реабилитироваться в твоих глазах, я принёс с собой вот это. – Кислярский грохнул на стол бутылку «Долговязого Джона».

– Ух ты, кучеряво нынче живут экономисты, не чета нам, историкам!

– Да уж куда вам, фальсификаторам, до нас, – пошутил кисло Семён Моисеевич. – Подарок одного иностранца.

– Гуманитарная помощь, – сразу определил Коробейников. – А от меня жена ушла, – радостно и ни к селу, ни к городу объявил он Кислярскому.

– Что ты говоришь? Валерия Вячеславовна? Никогда бы не подумал?

– Это почему же – никогда? – обиделся историк. – Она женщина видная. Ты что ж полагаешь, стал бы я двадцать с лишним лет терпеть какую-нибудь мымру?

– Извини, я хотел сказать…

– Да иди ты, Сёмка, к чёрту со своими хотелками. Наливай давай. Ура!

– Мы знаем друг друга со школьной скамьи, – пояснил Коробейников Бендеру после того, как выпил. – Его папаша был знаменитым нэпманом, но когда родился Сёмка, его уже экспроприировали. К тому же он не по своей воле впутался в какую-то неприятную историю, его долго таскали в ЧК, хотели расстрелять, но ограничились конфискацией имущества и ссылкой. Отпустили его с Беломорканала перед самой войной, так что Сёмку воспитывала в основном мать, тётя Генриетта. Самоотверженная женщина! Давай выпьем за родителей! – неожиданно предложил Коробейников.

– С удовольствием, – поддержал начинание Бендер.

– В Москву мы приехали вместе, только Кислярский пошёл по экономической линии, а я – по исторической.

– Аркаша, может, хватит ностальгических отступлений? – опять прервал хозяина Бендер. – Ты слова не даёшь сказать гостю.

– Правда? Извините меня.

Коробейников замолчал, но не на долго.

– А скажи-ка Сёма, кто это презентовал тебе напиток?

– Это… это длинная история. Собственно, я и пришёл по этому поводу, чтобы… чтобы посоветоваться с тобой.

– Так давай, выкладывай, чего ждёшь?

– Да мне как-то неудобно, – застеснялся Кислярский.

– Ты стесняешься Сашку? Брось! Можешь с ним как на духу. Я от него ничего не скрываю, а он – от меня.

Кислярский нерешительно взглянул на Бендера, потом на Коробейникова, вздохнул и начал:

– Подарок – от американского вице-консула…

– …Паниковски?! – хором подсказали слушатели.

– Да, – удивился Кислярский. – Вы всё знаете?

– Что – всё? Мы просто знаем этого бендерского еврея! А как ты с ним познакомился? Впрочем, догадываюсь. Выкладывай. Мы слушаем.

Семён Моисеевич со страдальческим видом, запинаясь, поведал друзьям свою печальную историю, не забыв описать и эпизод с портфелем, и сцену на Чистых прудах, и свои переживания и угрызения совести. Бендер с Коробейниковым с суровым выражением на лице слушали исповедь запутавшегося человека и кусали от возмущения и гнева губы. Когда Кислярский закончил свой рассказ, Коробейников вскочил со стула и нервно заходил по восьмиметровой кухне.

– Ну, ты даёшь, Сёмка! Ну, ты и фрукт! Да ты понимаешь, в какую историю влип?

– Понимаю, – с видом раскаявшегося подсудимого ответил Кислярский.

– Ничего ты не понимаешь! Убить тебя мало за такие проделки! – Коробейников даже замахнулся на Кислярского кулаком.

– Аркаша! Да я разве… Я так страдаю, – простонал Кислярский. – Что же мне теперь делать? Я к тебе пришёл за советом.

– Что делать? Это ты должен был думать тогда, когда получал от Паниковски иудины «баксы». Теперь тебе одна дорога – идти с повинной на Лубянку.

Александр Остапович с нескрываемым интересом следил за происходящим, а по его лицу пробегали тени интеллектуальных вспышек – было очевидно, что он над чем-то напряжённо думал.

– Постой, друг Аркадий! – вмешался он. – У меня возникла одна идея.

– Какая ещё к чёрту идея? – не унимался Коробейников. – Сёмке надо идти сдаваться в КГБ или как их теперь называют, и весь тут сказ.

– Семён имеет шанс искупить свою вину, – продолжал Бендер.

– Как? – воскликнули разом Коробейников и Кислярский: первый – с явным недоумением, а второй – с надеждой в глазах.

– Есть шанс вставить Паниковски и иже с ним перо в задницу! – торжественно объявил Бендер. – У меня есть идея. Она, конечно, потребует известного напряжения ваших умных, но забитых ненужной псевдонаучной чепуховиной мозгов, – это, во-первых, а во-вторых, некоторых финансовых вложений, но…

– Ну, последнее не проблема, денег у тебя куры не клюют, – решил за Бендера второй аспект Коробейников. – А относительно наших куриных мозгов, как ты деликатно изволил выразиться, ты заблуждаешься. Мы с Сёмой ещё кое-что соображаем. Правда, Сёма?

Кислярский неуверенно кивнул головой.

– Эх вы, пролетарии умственного труда! Иждивенцы развитого социализма и эпигоны всенародного государства! Так и быть, слушайте сюда, рыцари бюджетной сферы, троглодиты налогоплательщиков! Слушайте внимательно, что вам скажет Александр Бендер, сын своего гениального отца и продукт исторического материализма!

Теперь Кислярский с Коробейниковым с благоговейным вниманием следили за возбудившимся Бендером. Таким Коробейников видел его в первый раз – вероятно так или примерно так мог выражать себя автор «Великого перелома», найдя удачную формулу для своих эпохальных литературных изысков.

– Что мы имеем в наличии? – начал высокопарно Александр Остапович. – В наличии мы имеем готовую и отработанную схему взаимоотношений двух высоких договорившихся сторон. Между этими сторонами существуют деловые отношения, функционирующие по схеме: товар – деньги – товар. Так?

– Вроде этого, – допустил Коробейников.

– Мы сейчас не будем принимать во внимание, что одна из сторон, – тут Бендер сделал широкий жест в сторону Кислярского, – тяготится этими деловыми отношениями. Главное, что другая сторона, небезызвестный нам Алекс Паниковски и его вредная организация, их ценит и заинтересована в их продолжении и углублении. Так?

– Так, – подтвердил Коробейников.

– Ну, так нам осталось только подключиться к процессу, который, по меткому выражению Форосского Узника, уже пошёл.

– Как подключиться? Что за чушь несусветную ты несёшь? – закричал Коробейников. – Его надо кончать, а не подключаться к нему.

– Вот здесь и проявляется ваша академическая ограниченность, – победоносно парировал реплику друга Бендер. – Вам, дорогой мсье Коробейников, с вашим мышлением место на свалке истории, а не в постперестроечной фазе обскурации. Кстати, когда я имел честь транспортировать вас в своём лимузине, вы высказали одну неплохую мысль, но убоялись её и вот тут, на этом историческом месте, отказались от неё. Вы трус, Коробейников. Вот поэтому от вас и ушла жена.

– Это удар ниже пояса, – прошептал Кислярский.

– Я трус? – взвился Коробейников. – Да я тебя сейчас… да я… Как ты смеешь? Сёма, одевайся, мы уходим от этого мужлана!

– Аркаша, куда ты пойдёшь из собственной квартиры? – недоумённо спросил Кислярский. – Может быть, мы всё-таки дослушаем товарища Бендера до конца?

– Ладно, чёрт с вами, оставайтесь, а я пойду, – рванулся было к выходу Коробейников, но Бендер и Кислярский одновременно схватили его за руки и усадили на стул.

– Аркаша-а-а! – нежно пропел Бендер. – Аркашенька, не обижай друзей, выпей стопарик на дорожку!

– И выпью, – грозно блеснул выцветшими голубыми глазами доктор исторических наук.

– Вот и хорошо. Пей на здоровье. – Бендер налил ему в рюмку виски и протянул корочку хлеба. – Вот так. Молодец. А теперь слушай.

Коробейников выпил и тут же совершенно успокоился, позволив Бендеру высказать свой гениальный план.

– Итак, господа учёные, мой план сводится к следующему. Наш общий и многоуважаемый друг продолжает встречаться с Паниковски, как ни в чём не бывало…

– Что вы говорите, Бендер? Как можно? – встрепенулся было Кислярский.

– …встречаться с Паниковски, как ни в чём не бывало и снабжать его всякой туфтой, – продолжал Бендер, не обращая на эмоциональный всплеск Кислярского. – Только туфта должна быть такой, чтобы, во-первых, мистер Паниковски и его компания не заподозрили подвоха, а во-вторых, чтобы она наносила ЦРУ максимальный вред, уводя американцев в сторону от проблемы, а нам, российским налогоплательщикам, приносила максимальную пользу.

– Но как это сделать? – спросил Коробейников. – Идея конечно стоящая, что там говорить…

– Идея гениальная, – поправил Бендер, – но, как я уже заявил выше, она потребует и гениального исполнения. Нам придётся создать нелегальную фирму, которая бы готовила дезинформацию для ЦРУ на самом высоком профессиональном уровне, «толкала» эту дезинформацию американцам и их доблестным союзникам и получала бы за это деньги. На первое время я одолжу фирме деньжат, но потом она должна работать по принципу самоокупаемости. Подчёркиваю специально для дураков: денег мне не жалко, и я дам на это дело, сколько нужно. Но плодить иждивенчество не собираюсь. Это развращает общество.

– Потрясающе! – зачарованно прошептал Кислярский. – Бендер, вы – титан! Гигант мысли! – невольно перешёл он на вежливую форму обращения.

– Я – не член Государственной думы, но тоже очень обеспокоен, – скромно ответил титан мысли. – Если государство не в состоянии защитить себя и интересы честных граждан, то сознательные граждане берут это дело в собственные руки и ставят прочный заслон на пути утечки своих кровных секретов за границу. Мы заставим иностранные разведслужбы вертеться в придуманном нами колесе, плясать под нашу дудку и – да простит меня мой друг Семён – бегать вокруг еврейской мельницы.

– Бендер, а что это такое – еврейская мельница? – спросил Кислярский.

– Это когда ветряк стоит, а еврей бегает вокруг.

– Ха-ха-ха! Очень смешно, – сказал сквозь смех Кислярский. – Давно я так не смеялся.

– Смешно… Ты совсем животики надорвёшь от смеха, когда приступишь к выполнению плана Бендера, – ядовито заметил Коробейников.

– Как это? – переспросил Семён Моисеевич.

– А ты что не понял? Пока фирма организуется, тебе придётся изображать того самого еврея, который бегает вокруг мельницы.

– То есть как это? Бендер, что он говорит? – жалобно пропищал Кислярский.

– Он прав, Семён, – подтвердил Александр Остапович, – пока тебе придётся поддерживать контакт с Паниковски. Но ты заметь большую разницу: теперь ты будешь уже не один, как саксаул в пустыне, а с коллективом единомышленников. За твоей спиной будет мощный тыл в лице директора фирмы, – Бендер ткнул себя пальцем в грудь, – его заместителя, – он показал пальцем в Коробейникова, – и многочисленных экспертов и специалистов, которых нам вместе надо отыскать. А вместе и помирать смешней.

– Но я не хочу умирать, – заскулил Кислярский. – У меня уже нервы на пределе.

– Мы займёмся поднятием твоего боевого духа. Воспитательная работа с кадрами – это будет одна из обязанностей моего заместителя, – прокомментировал несознательную выходку товарища сын Великого Комбинатора. – А чтобы совесть у тебя была чистой, денежки от Паниковски будешь приносить мне. Я их буду оприходовать в кассе фирмы, а тебя посадим на зарплату. Так вам, академикам, привычней. Вопросы есть?

– У матросов есть вопросы, – отозвался Коробейников. – Какую зарплату ты положишь своему заместителю?

– Это будет зависеть от многих факторов, гражданин бывший историк. Если будешь вертеться, то не обижу, – пообещал Бендер. – И последнее, дорогие друзья кондотьеры пера и бумаги: никому пока о нашем плане ни слова. Я не хочу, чтобы мы завтра все вместе или поодиночке встретились в следственном изоляторе Матросской тишины или временной тюрьмы лубянского комплекса. Тамошняя атмосфера губительно сказывается на моих умственных способностях. Ну что ж, время позднее, пора расходиться по домам. Предлагаю «посошок».

Коробейников с готовностью налил всем виски. Бендер встал:

– За успех нашего предприятия. Как сказал один хохмач, я хочу выпить за то, чтобы по дороге на нас напали большие деньги и чтобы мы не смогли от них отбиться. Ура!

– Ура! – прокричали заговорщики. – За успех нашего предприятия.

– А как мы назовём нашу фирму? – поинтересовался заместитель её директора.

– «Союз меча и забрала», – не задумываясь ответил директор.

– Конгениально!

– Ой! – пискнул Кислярский. – Кажется, я начинаю вспоминать.

– Что? – спросили его директор и заместитель.

– Где я вас, то есть тебя, Александр Остапович, видел.

– Ну и где же? – подозрительно спросил Бендер.

– В наследство от папы мне досталась одна фотография, на которой была изображена группа людей, входивших в монархическую заговорщицкую группу «Союз меча и орала». Среди них был папа и некто, очень похожий на Бендера.

Наступила пауза. Бендер тёр переносицу, Кислярский вопросительно смотрел на Бендера, а Коробейников почему-то по-лошадиному, словно застоявшийся жеребец на ипподроме, рыл землю ногой.

Наконец Бендер произнёс:

– Я что-то тоже смутно припоминаю… Папа кое-что рассказывал. Одним словом, на фото с Кислярским-старшим изображён не ваш покорный слуга, а его уважаемый родитель – иначе я бы не сидел сейчас вместе с вами. Полагаю, это и был основатель «Союза меча и орала» – мой незабвенный родитель Остап Ибрагимович Бендер собственной персоной!

– Что ты говоришь!

– Неужели?

Коробейников и Кислярский от удивления раскрыли рты и с обожанием смотрели на Бендера.

– Фамилию «Бендер» мой папаша произносил как польскую, – неожиданно вспомнил Коробейников. – Он умудрялся вставлять в неё пару шипящих согласных – настолько отрицательные ассоциации она у него вызывала. Кажется, твой незабвенный родитель обошёлся с моим не менее незабвенным папахеном не самым лучшим образом.

– Не мудрено, – подтвердил Бендер. – Папе нельзя было класть в рот даже железную ложечку. Кстати, Аркадий, а почему же ты до сих пор скрывал, что знал о том, что наши отцы, так сказать, общались между собой?

– Я не хотел омрачать нашу дружбу вульгарными воспоминаниями о безответственных поступках предыдущего поколения, – скромно ответил историк.

– Очень мило с твоей стороны, – заметил Бендер. – Но не будем злопамятными, дорогие мои земляки. Наши родители – во всяком случае, отцы – были продуктами своего времени, а мы – своего. – И продолжил не без пафоса: – Выходит, сама судьба свела нас вместе и буквально за шиворот выволакивает на городской просёлок и благословляет на богоугодное дело. Друзья, прекрасен наш союз! Союз меча и забрала!

Бендер достал из кармана носовой платок и смахнул набежавшую на мужественное лицо слезу.

– Меча и забрала! – воодушевлённо подхватили Коробейников с Кисляровским.

Снизу и сверху застучали по батареям соседи. Соседи никогда не сидели в царских тюрьмах и не знали азбуки Морзе.

Просто они были жителями многоквартирного московского дома.

А московское время было полчаса первого.

Ночи.