Читать книгу Союз меча и забрала - Борис Григорьев - Страница 5

Прав был пролетарский поэт Владимир Маяковский, ох как прав, утверждая, что приходится изводить тонны словесной руды ради единого удачного слова.

То же самое можно сказать и о ловле иностранных шпионов. Не в том, конечно, смысле, что надо наугад пересажать двадцать тонн подозреваемых в тюрьму, прежде чем среди них, может быть, окажется восемьдесят килограммов тайных агентов ЦРУ, а в том, что контрразведчика с поэтом объединяют те же творческие муки, та же нехватка воображения и тот же чистый лист бумаги, на котором охотнику за «кротами», как и поэту, надо создать какой-то опус или версию.

У скептиков труд контрразведчиков вызывает ассоциации с ловлей блох, но это явно поверхностное сравнение, страдающее однобокостью и необъективностью. Во-первых, вульгарную блоху и сравнивать нельзя с представителем второй древнейшей в мире профессией. Самый плохонький шпион по интеллекту стоит несравнимо выше всех этих вместе взятых насекомых-паразитов. Ну и, во-вторых, против блох уже давно придуманы радикальные средства борьбы, а против шпионов, как и тараканов, таких средств и в помине нет. Нет, борьба с рыцарями плаща, а также кинжала несравнимо сложней – тут и говорить нечего.

Старший оперуполномоченный КГБ майор Остап Александрович Балаганов ещё с детства испытал на себе неудобства своего имени – какого-то украинского реликта времён Запорожской Сечи. Ладно, с фамилией ничего нельзя было поделать – она досталась по наследству и выбрать родителей с более благозвучной фамилией у него просто не было никакой возможности. Но уж имя-то могли подобрать получше! Уж лучше бы назвали Марленом каким-нибудь или, на худой случай, Трактором, а тут – Остап! Бульба новоявленный! Рыжий Остап – чуднее не придумаешь!

На все вопросы, когда Остапчик немного подрос, отец загадочно отвечал:

– Дурак, ты, братец, и ничего в жизни не смыслишь. Ты носишь имя моего лучшего друга и незабвенного Командора. Я дал ему слово, что своего первенца назову в его честь, и точка. Гордись, сынок.

Остапчику очень хотелось поглядеть на эту уважаемую личность, которой он был обязан по гроб жизни своим именем, и такая возможность однажды представилась. Когда Остапчику миновало десять или одиннадцать лет, к ним в гости то ли из Ростова, то ли Черноморска приехал мужчина броской наружности и со следами былой красоты на худощавом восточного типа лице.

Гость произвёл на Остапчика неотразимое впечатление. Во-первых, одет он был не как его папаша – в мешковатый пиджак и заношенные брюки, изготовленные на местной фабрике, а в светлый костюм из какой-то явно заморской ткани. Ноги украшали ботинки стального цвета с дырочками, на поседевшей голове лихо сидела шляпа, а белоснежную рубашку элегантно обрамлял яркий галстук, на котором был изображён огромный попугай. Во-вторых, его речь изобиловала всякого рода смешными поговорками, прибаутками и байками, которые сыпались из него, как из рога изобилия. А в-третьих, он повёл Остапчика в единственное в райцентре кафе, накормил его там до отвала мороженым «эскимо», а на обратном пути зашёл в посудный магазин и купил чайное блюдце с голубой каёмкой.

– Вот, сынок, дарю тебе на память о дяде Остапе. Оно принесёт тебе счастье! – с убеждением в голосе сказал он и сунул блюдце младшему Балаганову. – К сожалению, ключ от квартиры, где деньги лежат, я давно потерял и подарить его не могу.

Странный был дядька и странный подарок! И почему отец называл его Командором, если он работал то ли в Ростове, то ли в Черноморске управдомом? О счастье всё время говорил и отец, только у него это понятие сводилось к двум вещам: быть сытым и одетым. Если исходить из этих критериев, то отец, кажется, был счастливым человеком.

Гость пожил у Балагановых не долго – дня два или три. По вечерам он сидел с отцом на кухне, и, положив нога на ногу, в больших количествах пил водку с пивом, о чём-то громко рассказывал, спорил и заразительно смеялся. До слуха Остапчика долетали слова «отец русской демократии», «корейка» (ага, сало, значит), “ стульный гарнитур» (что бы это значило?), «Черноморск», «антилопа Гну», «рога», «копыта» и многое другое – тоже весьма экзотическое.

На третий день гость загрустил, долго слонялся по квартире и, наконец, сказал отцу: «Нет, Шура, здесь не Рио-де-Жанейро». Отец сразу понял, о чём идёт речь, расстроился и стал упрашивать друга остаться ещё на пару деньков, но тот был непреклонен. Сухо попрощавшись, гость спешно уехал.

Больше Остапчик его никогда не видел, но запомнил крепко.

Отец уже ушёл из этого мира, прожив на пенсии всего каких-то пять или шесть лет. На похороны его друг то ли из Ростова, то ли из Черноморска не приехал и на посланную по этому поводу телеграмму не ответил. Может быть, и сам уже к тому времени покоился на каком-нибудь кладбище?

А блюдце с голубой каёмкой сохранилось. Балаганов привёз его с собой в Москву, и теперь оно стоит в буфете рядом с ленинградским сервизом. Иногда он берёт это незатейливое фарфоровое изделие в руки, в который раз изучает незамысловатый узор, вспоминает слова то ли ростовского, то ли черноморского дяди о счастье, которое оно должно ему принести и… кладёт на место. Счастлив ли он? О да, вполне! У него отличная, настоящая мужская работа, жена, дочка, квартира в Черёмушках – чего ещё от жизни требовать? Был бы жив отец, он бы тоже порадовался. Сам-то Балаганов-старший кончил свою служебную карьеру слесарем на заводе. Нет, он был там в почёте и в целом на жизнь не жаловался, но всё-таки всегда хотел, чтобы Остапчик стал представителем умственного труда – как его незабвенный то ли ростовский, то ли черноморский приятель. И он им стал. Куда же умственней можно придумать занятие, чем охоту на иностранных шпионов?

…Остап Балаганов только что вернулся от начальника отдела Безенчука, сел за стол, заваленный делами и устало облокотился на стол.

– Ну что, Остап, обменялся мнениями с начальством? – спросил из-за стола напротив заместитель начальника отделения Калачов.

– Так точно, Сергей Николаевич, уходил со своим мнением, а пришёл с чужим.

– Так оно и должно быть, Остап. Служба! – назидательно и с явным удовлетворением в голосе отозвался Калачов. Балаганов и без Калачова знал, что разговор подчинённого с начальником – это, как правило, бесплодная попытка втиснуть содержимое Грановитой палаты в комнатёнку из коммунальной квартиры.

Калачов проработал в органах более двадцати пяти лет и все эти годы специализировался на женской агентуре. Теперь он готовился уйти в отставку. Как всякому старому служаке ему было бы обидно, если судьба следующего поколения складывалась бы иначе, чем у него. Молодёжь должна испить полную чашу испытаний, выпавших на долю первых чекистов. Вот тогда всё будет справедливо.

– Зачем вызывал-то тебя шеф? – поинтересовался третий обитатель кабинета молодой опер Мухин. Мухин пришёл в отдел совсем недавно и ко всему проявлял вполне естественное, но отнюдь не законное любопытство. Впрочем, участок, на который его определили, возможности отвлекаться ему не давал. Он осваивал работу с агентурой из числа гомосексуалистов. Это было настолько ново и необычно для него, что он постоянно делился своими впечатлениями просто вслух, ни к кому из своих коллег специально не адресуясь. Калачов и Балаганов даже не приподнимали головы от своих дел, когда Мухин с восторгом произносил:

– Ну, надо же: оказывается, четыре процента населения земного шара подвержены гомосексуализму!

Бедный Мухин! Он ещё не знал, что весь его оперативный мир скоро ограничится общением с представителями этого сексуального меньшинства, и тогда ему покажется, что «гомосеков» окажется на 96 процентов больше, чем это известно статистике.

По сложившейся традиции, все дела обсуждались и обмозговывались коллективно, и практически никаких секретов трое контрразведчиков друг от друга не таили. Калачов знал, чем занимается в настоящее время Балаганов, тот представлял, какие дела ведёт Калачов. Такая солидарность перед лицом «государевой» службы скрашивала их существование и помогала преодолевать трудности. Начальство смотрело на это сквозь пальцы, потому что резонно полагало: когда коллективу нечего делить, то руководить им проще.

– Получил новое задание, – неохотно ответил Балаганов. – Поступили данные о том, что в Москве появилась какая-то организация, поставившая передачу информации за границу на конвейерную основу.

– Ну, это сейчас сколько угодно, – прокомментировал известие Мухин. – Демократия!

– Какая это к дьяволу демократия? – недовольно пробурчал Калачов. – Беспорядок один. Анархия. Вот в наше время такого не было. Народ уважал порядок. А сейчас что? Разброд и шатание.

– Да уж, Сергей Николаевич, работать сейчас вам стало не в пример сложнее, чем при дяде Лаврентии, – ядовито заметил Мухин.

– Не «вам», а «нам», – обиделся Калачов. – Да и что Лаврентий? Я его, например, абсолютно не одобряю. Кстати, он выполнял приказы Хозяина. Попробовал бы ты их не выполнить. А потом Хрущ и компания сделали его козлом отпущения за все грехи. Я говорю о том, что порядок был у людей в голове.

– Ну и что, Остап, что делать-то будешь? – перевёл Мухин разговор в старое русло.

– Что делать? Думать сначала, расставлять агентуру, собирать от неё сведения. Одним словом, работать.

– Народ сейчас стал такой умный, что собрать улики против шпиона будет очень трудно, – проговорил задумчиво Калачов. – Чуть что, сразу ссылаются на ущемление прав человека или на перегибы тридцать седьмого года. Если это не помогает, то притворяются невменяемыми. Помурыжит следователь такого негодяя с годик да и отпустит с богом. Зацепки-то хоть есть?

– Так, мелочи, – ответил Балаганов и полез в сейф. – Вот вчера в метро нашли интересный портфельчик.

Он извлёк наружу старый видавший виды портфель и, взяв его за «шкирку», показал коллегам.

– Да он же без ручки! – удивился Мухин.

– Вот именно, – подтвердил Балаганов. – Его нашли на перроне станции метро «Белорусская» и сдали в бюро находок.

– И что же там внутри? – поинтересовался Мухин.

– Так… всякая всячина… Экономические обзоры, справки и тому подобное. – Балаганов положил портфель на стол, открыл его, извлёк из его чрева бумаги и папки и углубился в их изучение. Калачов и Мухин потеряли всякий интерес к находке, Мухин вернулся к своему досье о гомосексуалистах, а Калачов пробубнил в воздух:

– Если раньше несанкционированный контакт с иностранцем был ЧП, то теперь все повалили к «забугорникам». Поди разберись, какой контакт безобидный, а который – с окраской, – и тоже замолчал.

За окном шумела Москва, вокруг «железного» Феликса носились машины, на улицах и в переходах звучали песни и музыка, призванные разжалобить прохожих на денежную подачку, а нищие старухи и молодухи с грязными ребятишками на руках открыто просили милостыню. Перед официальными учреждениями собирались демонстранты и манифестанты, а здесь, внутри квадратного девятиэтажного здания жизнь, казалось, замерла, остановилась, законсервировалась. Хорошо ли это было или плохо, никто из обитателей кабинета не задумывался.

Алекс Паниковски приехал в Россию не договоры с демократами подписывать. Он прибыл в Москву вербовать агентов для ЦРУ.

В ЦРУ считали, что капитализм в России – это «демократический» развал государства плюс агентуризация всей страны. ЦРУ в этой стране нужны были агенты, потому что в Лэнгли не были до конца уверены, что пребывающих в геростратовской эйфории российских демократов столкнут на обочину, и в один прекрасный момент русский народ спохватится и вспомнит о таком понятии, как суверенитет.

Алекс Паниковски имел все основания для того, чтобы разделять эти опасения, и не покладая рук ловил рыбку в мутной воде, поднятой «демократами». «Демократы» (по-народному «дерьмократы») камня на камне не оставили на учреждении, призванном стоять на страже государственной безопасности, и в третий или четвёртый раз за последние два года принимались за его реформацию. Контрразведчики не успевали привыкнуть к новому начальнику, как тут же назначался новый. Отделы и Управления упразднялись, сливались, делились, переименовывались, перекраивались с таким расчётом, чтобы ни у кого на Западе не оставалось сомнений в том, что демократия в России победила окончательно и бесповоротно.

Гласность открыла рот во всю «ивановскую», посрывала все замки и печати с сейфов и выбросила государственные секреты на мостовые, сложила их штабелями на площадях и замусорила все средства массовой информации. Поэтому, если разобраться, заниматься разведкой в России стало просто не интересно. Ну чего привлекательного в том, что грибов в лесу столько, что и ступить от них некуда? Скука. Тоска зелёная.

Кого только Алекс не привлекал к сотрудничеству с «фирмой»: он приобретал агентов влияния, агентов-информаторов, документальщиков, вербовщиков, наводчиков, групповодов, содержателей конспиративных квартир и почтовых ящиков. Причём делал это с таким энтузиазмом и исступлением, словно боялся не успеть завершить дело своей жизни. Он не мог прервать процесс вербовок ни на минуту, как номенклатурный работник в заповедном пруду не может отказать себе в удовольствии вытаскивать из воды беспрестанно лезущих на крючок обалдевших от голода карасей.

Как-то Алекс Паниковски обнаружил, что содержание находящихся на связи агентов перекрыло лимит отпущенных на них Центром материальных средств. Выход из создавшегося затруднения был сразу найден: он предложил шефу на целый порядок сократить размеры содержания каждого отдельно завербованного агента. После этого российский агент стал стоить «фирме» дешевле африканского.

Цена агента в конечном итоге определяется уровнем экономического и социального развития страны его гражданства. Если в какой-нибудь Бельгии или Норвегии за копию протокола правительственного заседания ЦРУ, к примеру, надо выложить миллион «баксов», то в России на приобретение аналогичного документа хватит и трёх – от силы пяти – тысяч «зелёненьких». Так что разведка в Московии, как и экономика, должна была стать и стала экономной.

Чего нельзя было сказать о жилье для разведчика Паниковски. Аренда квартир в русской столице обходилась дороже, чем в какой-нибудь Швеции или Швейцарии. Диспаритет с Западом по уровню доходов русские, по всей видимости, решили компенсировать неимоверно высокими ценами за своё приватизированное или всё ещё находящееся в муниципальном владении жильё. По приезде в Москву УПДК – Управление по обслуживанию дипломатического корпуса – предложило Паниковски несколько вариантов, но кто-то из коллег посоветовал ему от них отказаться, потому что УПДК считалось неофициальным филиалом КГБ, а теперь – то ли ФСК, то ли ФСБ. Снимать квартиру в центре внимания мировой общественности не очень-то хотелось.

– Безопаснее и дешевле снять квартиру частным образом, – сказал коллега. – Московиты готовы жить хоть в шалаше, лишь бы сдать свою квартиру в аренду иностранцу.

Скоро такая квартира на Тверской улице была найдена. Правда, за трёхкомнатное жильё общей площадью в шестьдесят квадратов владелец Треухов запросил две тысячи долларов в месяц, но вид из спальни на исторические стены Кремля примирил Паниковски с квартплатой. Он внёс предоплату за квартиру на личный счёт Треухова в банке «МММ» и въехал в неё жить.

Треухов сдал своё жилье американцу на два года, а сам с женой и двумя детьми снял две комнаты в Химках у слесаря Хрусталёва с видом, правда, на бетонный забор, но счастливое предвкушение накопить деньжат для учёбы сынка в престижном лицее и покупки дачи в Валентиновке примирили бывшего сотрудника Госплана с этим неудобством. Хрусталёв же с Люськой и двумя пацанами перебрался в ближайшую деревню Надрываловку, мечтая о том, как на вырученные от сдачи квартиры деньги приобрести первую модель «Запорожца» и ездить на нём рыбачить на Истринское водохранилище.

В Надрываловке Хрусталёвы определились на жильё к вдове Мочалкиной, у которой был один-разъединственный сын, да и тот обретался, неизвестно где: как окончил институт – так сразу и пропал. Матери Витька сказал, что завербовался на несколько лет на дрейфующую полярную станцию метеорологом, но на самом деле он был сотрудником нелегальной разведки ПГУ-СВР. В тот момент, когда Паниковски въезжал в квартиру Треухова, российский разведчик Виктор Мочалкин под видом канадского бизнесмена Стэнли Пайпера приехал в Вашингтон и через каких-то посредников за две тысячи долларов снял квартиру с видом на Арлингтонское кладбище. Жилище, как выяснилось, принадлежало какому-то американскому дипломату Алексу Паниковски. На его имя в банке «Америкэн Кредит Лимитид» Пайпер-Мочалкин перевёл предоплату за квартиру в сумме 2.000 долларов.

Паритет между СВР и ЦРУ был установлен.

В то время как доктор экономических наук Кислярский сидел на кухне у своего дружка Коробейникова и ломал голову над тем, как высвободить шею из накинутой на неё петли, на Новинском бульваре резидент ЦРУ проводил совещание оперативного состава. Резидентура собралась в одной из комнат предпоследнего этажа, именуемой по давней традиции «пузырем». «Пузырь» – специальная комната, обеспечивающая защиту от прослушивания – был построен в 60-е годы и еле-еле вмещал тогда трёх человек. «Пузырь» 90-х раздулся до размеров цеппелина «Гинденбург» и давал возможность не задохнуться нескольким десяткам шпионских глоток одновременно.

На повестке дня стоял один вопрос: как перевербовать всех носителей секретной информации Московии и проглотить полученную от них информацию, не подавившись. Сотрудники ЦРУ, вероятно, не были знакомы с коллективной мудростью русского либерала Козьмы Пруткова, призывавшего плюнуть в морду лица тому, кто попытается объять необъятное, и смотрели в будущее с большим оптимизмом.

Резидент Рэймс собрал в «пузыре» всех своих сотрудников, чтобы проинформировать их о новых задачах и мобилизовать оперативный состав на их безусловное выполнение. Это был тот редкий случай, когда вербовочная мельница временно прекращала свою работу и с большим скрипом шла на вынужденные потери.

– Наша агентура, – начал Реймс, – информирует, что русские находятся на пороге мощного экономического рывка, основой которого должны стать новые революционные изобретения в технологии, биологии и космосе. Они специально демонстрируют нам развал и крах своего научно-промышленного потенциала…

– Это называется у них «потёмкинскими деревнями», – раздалась подсказка с места.

– …а сами тайком работают над старой идеей догнать и перегнать Америку, – продолжал резидент. – Агент «Икс», например, представил подробный отчёт о взятии на вооружение ракетными частями генерала Сорокина новых видов ракет со ступенчатым принципом разделения боеголовок. Представьте себе, запускается одна МБР, на траектории от неё отделяется десяток ракет второй ступени, а уже те в свою очередь посылает по десятку боеголовок каждую в свою заранее намеченную цель.

По залу пронёсся гул изумлённых и негодующих голосов. Реймс продолжил:

– Агент – назовём его «Игреком» – недавно доложил, что на заводе в Нижнем Новгороде изобретён двигатель внутреннего сгорания, работающий на воде. Агент «Зет» передал сведения о том, что медикам Саратова удалось выделить из лошадиных копыт экстракт, восстанавливающий баланс нарушенного иммунитета. Биолого-фармацевты Новосибирска создали лекарство, замедляющее старение организма (агент «Альфа»). Учёные Петербурга разработали метод, согласно которому из космоса можно лишить электроэнергии целые города и регионы (агент «Бэта»). Имеются также данные, что так называемая утечка мозгов на Запад – это хитроумная комбинация русских чекистов по внедрению своей агентуры в наш тыл (агент «Гамма»).

Сообщения резидента привели видавшую виды аудиторию в шок. Многим стало плохо, некоторые схватились за сердце и дышали, словно рыбы на берегу. Страшилка получилась отменная.

– Центр шокирован вместе с вами, – сочувственно сообщил подчинённым резидент, – и он поручил мне тщательно разобраться в обстановке.

После этого началась раздача «слонов», то есть указаний, кому в чём конкретно следовало разобраться и попытаться получить сведения, подтверждающие или опровергающие донесения «Икса», «Игрека», «Альфы», Бэты» и «Гаммы». Сотрудники разъезжались по своим домам, полные решимости не посрамить звания и чести сотрудника Управления. Русские славятся своей изобретательностью, а американцы – упорством и целеустремлённостью.

«Озадаченный» начальством старший опер Остап Балаганов знал, с чем примерно ему придётся столкнуться при разработке пресловутой шпионской организации, передающей государственные секреты иностранным службам.

Одним из важных признаков внешней деятельности любой агентурной сети является профессиональная активность иностранных разведывательных служб. Этому Балаганов научился ещё на первом курсе спецшколы. Чтобы выйти на «крота», «закопавшегося» в каком-нибудь госучреждении, надо установить тщательное наблюдение за его потенциальным контактом из разведслужбы, то есть идти с обратного конца. И ниточка обязательно приведёт, куда нужно. После этого шпионов можно собирать в банку, прямо как колорадских жуков.

Самым уязвимым в разведке является связь с агентом – ведь с ним надо встречаться, чтобы получать донесения, передавать деньги, инструктировать, время от времени промывать засорившиеся мозги, подчёркивать его значимость как источника информации. Без связи агент просто зачахнет на корню, как роза без полива. Агент – он тоже требует внимания. Его надо поощрять, гладить по головке, одаривать подарками, окучивать, холить и лелеять не меньше, чем красивую и капризную любовницу.

Поэтому майор Балаганов первым делом запросил данные на наиболее активных разведчиков из самых солидных и уважаемых разведслужб мира – ЦРУ, СИС, БНД и МОССАДА. Такая информация ему была предоставлена соответствующей аналитической службой, но большой радости она ему не доставила. Сведения были разрозненные, неполные, устаревшие и неточные. Но Балаганов не был новичком в своём деле и знал, что на то и существовала аналитическая служба, чтобы давать оперативникам пищу для размышлений.

На основании первичной информации можно было взять на заметку нескольких человек. Среди десятка американцев, англичан, немцев и израильтян особенно выделялся вице-консул посольства США Алекс Паниковски. Сводки наружного наблюдения сообщали – нет, прямо-таки кричали – о его злоупотреблениях русским гостеприимством и о грубом нарушении норм поведения, принятых для дипломатов в стране пребывания.

Когда Остап Александрович ознакомился с материалами трёхтомного дела на выходца из Советского Союза, то понял, что лучшей кандидатуры на роль персоны нон грата, чем Алекс, ему не найти. Фиг с ними с остальными сисовцами и моссадовцами – может, и до них когда-то руки дойдут, а вот с Алексом Паниковски ждать больше было нельзя.

Оскорблённая профессиональная гордость и обида за державу взывали к мщению. Отмеченный оперативным вниманием старшего оперуполномоченного, американский псевдо-вице-консул должен был непременно вздрогнуть и выронить стакан с джином на какой-нибудь коктейль-пати – так силён был эмоциональный толчок, возникший в глубине возмущённой души Остапа Бендера. Теперь, когда он перевернул последнюю страницу досье, заведенного в недрах Службы на Паниковски, можно было не сомневаться, что неотвратимое возмездие настигнет нарушителя, чего бы это ни стоило майору Балаганову.

Именно в этом заключалось огромное преимущество контрразведчика над разведчиком. Ведь Балаганов уже занёс руку с топором, то бишь, с мечом, над бедной головой Паниковски, а последний даже и не подозревал об этом. Согласитесь, что замахнуться на что-то или кого-то – пусть пока мысленно, – это уже крупная фора в игре, несомненный фактор неожиданности и залог тактического успеха. Быть выбранным в качестве жертвы, получить отметину, стать обречённым – что может быть страшнее и «жутче» для несчастного переселенца из Бендер!

Возможно, Балаганову, как и каждому русскому, пришлось бы долго «запрягать» своего боевого Гиппофоя, но тут произошло одно маленькое событие, вызвавшее цепочку других и вынудившее нашего майора выступить в поход налегке и пешим. Во всём, как обычно, оказалось виноватым начальство.

А случилось вот что.

Гарант Конституции имел встречу с одним из своих Зарубежных Друзей и во время дружеского застолья с ним имел неосторожность пообещать ему уничтожить не только химическое оружие, но и распустить все российские спецслужбы как «пережитки» холодной войны. Зарубежный Друг как-то с прохладцей прореагировал на подобное изъявление дружелюбия и сделал замечание о том, что, мол, это может дорого обойтись западным демократиям: они и так уже немало выделили русским денег на программу уничтожения ВПК, но деньги куда-то пропали. Не получится ли подобная неувязочка и со спецслужбами?

Гарант Конституции, естественно, стал уверять в обратном, но Друг уже совсем потерял чувство реальности и, вместо чувства благодарности за беспрецедентное по своей искренности предложение, начал излагать примеры некорректного поведения российских разведчиков, так и не прекративших собирать информацию о том, что замышляет НАТО. Дальше – больше, и Друг перешёл к изложению фактов коварного и нецивилизованного поведения российских контрразведчиков. Да и как иначе следует расценивать такой шаг, как передачу российской стороной американцам схемы подслушивающих устройств, внедрённых в своё время КГБ в новое здание американского посольства в Москве? Такую свинью Истинные Друзья не подкладывают!

Этого оказалось достаточно для того, чтобы разбудить у Гаранта Конституции уснувшее чувство собственного достоинства. Поздней ночью он набрал секретный номер телефона и позвонил Главному Контрразведчику страны:

– Вадим? Ты что, понимашь, занимаешься какой-то отсебятиной? Какие-то микросхемы, понимаешь, секретные на Запад толкаешь!

Вадим, естественно, отреагировал на звонок совершенно неадекватно, потому что только что наступил Час Быка, и он находился под впечатлением очаровательного сна, в котором видел себя порхающим ангелом, у которого за спиной выросли два белых крыла. Он летел в поднебесье, а рядом с ним, держа пальмовую веточку в клюве, то есть, во рту, херувимом парил директор ЦРУ и норовил всё время то ли поцеловать, то ли клюнуть русского коллегу в темечко. Внизу под ними ликовали радостные граждане, избавленные наконец-то от кошмарных ужасов тайной войны, сшибали памятники чекистам и их идейным вождям и превозносили хвалу демократам.

– Товарищ пре… господин президент, Христос Воскрес! – ляпнул он спросонья.

– Я вот тебе задам перца! Христос, понимашь, выискался! Почему за последнее время я не получаю информации о пойманных шпионах?

– К-к-каких шпионов? Мы же подали заявку на вступление в Европейский Дом! – окончательно пришёл в себя Главный Контрразведчик.

– Заявку-то мы подали, дэк вот когда нас туда пустят, это большой вопрос. Тэк что скажи-ка лучше, кэк обстоит дело с ловлей, к примеру, шпионов ЦРУ?

– У нас теперь нет противника, а значит, нет и агентов, – чётко проговорил в трубку шеф контрразведки.

– Ах, вот кэк? Ну, тэк слушай сюда, приятель. Если в ближайшее время не предоставишь мне информации о поимке хотя бы одного шпиона, пойдёшь, понимашь, в Сибирь! По этапу!

Когда Гарант Конституции страдал ночной бессонницей, он был непредсказуем и часто противоречил тому, что утверждал в светлое время дня. А в светлое время дня он неустанно трудился, чтобы примирить непримиримое – назначенное им правительство с избранниками народа в Государственной думе. Преданные ему лично люди никаких противоречий вроде бы и не замечали. Другие, случайно оказавшиеся у кормила государства, если что-нибудь и замечали, то предпринять ничего не успевали, потому что из правительства их тут же «рокировали». Как сказал один мудрец, Гласные приходят и уходят, а Согласные остаются. Такова была грамматика демократии.

На следующее утро указание из Белого дома докатилось до кабинета Балаганова в виде категорического указания: в течение недели доложить о разгроме безнаказанно действующей агентурной сети противника, то бишь, потенциальных друзей Запада. Начальник отдела Безенчук, спустивший указиловку в жёстких терминах григорианского календаря, пришёл в органы совсем недавно и всю свою сознательную жизнь занимался организацией различных компаний. Он был из той категории застойной номенклатуры, которая на вопрос подчинённых: «Когда надо исполнить?» отвечал: «Вчера». Безенчук исходил из того, что если самому Господу Богу понадобился всего один день, чтобы сотворить Человека, то Человек за семь дней был обязан выполнить любое указание вышестоящего начальства.

Однако Балаганову, хоть и с трудом, но удалось выторговать у начальника ещё неделю. Теперь надо было педалировать ситуацию и проявлять спешку, как при ловле насекомых. Результаты такой работы, как правило, превосходят все ожидания – в том смысле, что выполненной она является лишь на бумаге. Начальству больше и ничего не надо.

– Что посоветуешь, Сергей Николаевич? – спросил Балаганов на всякий случай Калачова.

Качалов в ответ открыл двери своего сейфа, сунул в проём голову, повозился, чихнул пару раз и стал ивлекать на свет несколько коробок с делами:

– Во, уже пылью покрылись.

Калачов поставил коробки на стол и любовно сдунул с них архивную пыль.

– Вот, полюбуйтесь, – прокомментировал это явление Мухин. – Информационное дело «Бабушка надвое сказала», дело по разработке сионистов «Тёмный лес», досье с наводками под названием «Братская могила», дело на Главного Противника «Непочатый край». Обнаружив недовольное выражение лиц у Балаганова и Калачова, Мухин поспешил добавить: – Названия дел, конечно, шуточные.

– Но, но, попрошу без шуток! – Калачов вскрыл на одной из коробок сургучную печать. – Бери, Балаганов, пользуйся. – Он передал Остапу толстенное дело килограммов на пять.

– Агентурно-наблюдательное дело «Марионетки», – вслух прочёл Балаганов, принимая «кирпич». – Чудной какой-то псевдоним – «марионетки». И кто только придумал название к этой «опере»?

– Я, – гордо сказал Калачов. – Я разрабатывал, я сочинял «оперу» я и придумывал ей название. Правда, сначала я предложил другое название – «Проститутки», но начальство забраковало его как слишком прямолинейное, вот я и предложил им «марионеток». Сейчас бы такому делу присвоили кликуху «Путаны», а тогда народ был не шибко просвещённый.

– Дело совсем новенькое, как будто вчера заведено, – обратил внимание Мухин.

– Так уж получилось, что завербовал я их на заре перестройки и задействовать на конкретных делах не успел. Хорошие, кстати, девчата были: сообразительные, уважительные и исполнительные, не то, что теперь. Теперь им подавай «баксы», а тогда работали за голую идею. Ну, подкинешь ей коробку конфет или флакон «Красной Москвы» на 8 марта – она и в доску расшибётся. Одним словом, с тех пор они так и остались невостребованные, всё повода не было. Ты будешь первым.

– В каком смысле? – не понял Остап.

Мухин загоготал при двусмысленности:

– Гляди, Остап Александрович, обдерут тебя «марионетки» как липку. Без «зелёненьких» они с тобой и разговаривать не будут!

– У Калачова не бывает брака в работе! – обиделся автор вербовок. – Мы контрактовали или, выражаясь современным языком, вербовали тогда на перспективу и оптимально сочетали качество и цену. Звони любой, Остап, предъявляй пароль и используй, как говорится, в оперативных целях.

– Сергей Николаевич, а сами-то вы успели попользоваться услугами «марионеток»? Иначе как же вы могли гарантировать качество? – ехидно поинтересовался Мухин.

– Ну, и дурной ты, Мухин! У голодной куме одно на уме, – огрызнулся Калачов.

– А чего же вы, Сергей Николаевич, так покраснели? – допытывался будущий специалист по гомосекам.

– Совесть у меня, значит, ещё в наличии.

– Посмотрим, какие практические рекомендации имеются… ну хотя бы для «Мессалины», – предложил Балаганов и открыл соответствующий раздел анкеты на агента. – Ага, вот здесь… «Имеется возможность использовать культурные наклонности „Мессалины“ для осуществления определённых мероприятий».

– Гы-гы-гы, – заржал Мухин. – Какие же культурные наклонности ты откопал у неё, Сергей Николаевич? И для каких мероприятий их можно использовать?

– Молод ты, гляжу, и зелен, Мухин! Умный работник найдёт способ приспособить женщину для дела.

– А это как понимать, Сергей Николаевич? – продолжал цитировать Балаганов. – «Она тактично балансирует со всеми мужчинами».

– Ха-ха-ха! – не удержался опять Мухин. – Ага, балансирует в постели!

– Пошляк, – сухо ответил Калачов и поджёг любимый «беломор».

– А вот из графы «дисциплинированность»: «За необоснованную неоднократную смену любовников объявить „Мессалине“ замечание».

– Было такое, – буркнул Калачов. – Допустила несогласованную связь с тремя иностранцами, не являющимися нашими оперативными объектами.

– А вот из графы «политическая надёжность»: «Много болтает на интимные темы, но политически грамотна.»

– Это уже о «Марго», – уточнил Калачов. – Красивая баба была, но без царя в голове.

– Совершенно верно, это анкета на «Марго», – подтвердил Балаганов. – Посмотрим, как у неё с моральным обликом. «Марго» в целом морально устойчива, если не считать факта её отчисления с курсов стенографии за многократные связи с мужчинами помимо собственного мужа.» Дальше идёт объяснительная записка какого-то «Влада»: «Сообщаю, что у «Марго» от меня должен родиться ребёнок по собственной инициативе.»

– Мы потом её из сети исключили, – неожиданно сообщил Калачов. – Но остальные все в порядке, – поспешил заверить он Остапа.

– Так кого вы порекомендуете мне для подставы одному симпатичному цэрэушнику? – спросил Калачова Остап Александрович.

– Он женат? – уточнил Калачов.

– А какое это имеет значение?

– Ещё какое! – убеждённо ответил старый оперативник. – На холостого нужны особые бл… то есть, «марионетки». Там играют роль внешние данные агентессы. А женатому перво-наперво нужны душевность, тепло, ласка.

– Ну, вы психолог, Сергей Николаевич! – восхищённо воскликнул Мухин. – Куда там до вас Фрейду!

– Это кто такой? – оживился Калачов. – Невропатолог что ли из нашей поликлиники?

– Нет, Фрейд – это мировая знаменитость, он создал целое направление в медицине, – начал объяснять Мухин, но тут же умолк, потому что Калачов его уже не слушал.

– Ты, Остап, возьми, пожалуй, «Клару»: она и фигуристая, и добрая, и внимательная к клиенту женщина. В сексуальном плане, правда, не ахти какая затейливая, но молодая и политически грамотная. «Клара» не подведёт, – заключил Калачов.

– Точно? – переспросил Балаганов.

– Как в аптеке, – ответил тот и пошёл занимать очередь в столовую.

Балаганов открыл страницу анкеты, на которой были зафиксированы адрес, телефон, место работы «Клары» и условия, по которым с ней можно было бы связаться. Всё было в полном ажуре, если не считать лаконичной приписки в графе «особые приметы», сделанной вероятно почерком вербовщика Калачова: «Шрам на левой стороне живота от аппендицита».

С анатомией старый чекист был явно не в ладах.

Нет, Сергей Николаевич, – задуичиво произнёс Балаганов, – твои вербовки мне вряд ли понадобятся.

– Это почему же? – с обидой в голосе возразил Калачов.

– Да потому, что компрометация забугорников на связи с женщинами больше не срабатывает. Это теперь для поведения разведчиков ЦРУ или СИС чем-то недопустимым не является. Тут недавно одному такому ловеласу показали фотографии с нашей женской подставой в постели, так он только засмеялся и попросил подарить ему эти фотографии, чтобы показать их своим коллегам. Вот так. И второе: нужно вообще кончать с этими не совсем этическими методами работы. Я так считаю.

– /Ну, ну, – с недоверием отозвался Калачов. – Моё дело предложить, а ваше…

И стал запихивать коробки с делами обратно в сейф.

– Надо поплотней заняться содержанием портфельчика. Что-то мне подсказывает…

– Интуиция, – предположил с готовностью Мухин.

– Вот-вот, – подтвердил Балаганов и погрузился в изучении содержимого портфеля. – Нужно привлечь наших аналитиков. Может, исходя из характера текстов, удастся сузить круг подозреваемых.

Калачов и Мухин обменялись взглядами. Трудно было заключить, выражали ли они сомнение или уважение к умственным способностям Остапа Александровича.