Читать книгу И верить, и любить - Борис Гучков - Страница 30

Степных и подмосковных,

В садах и без садов,

Как не любить районных

Российских городов!

Касимов, Муром, Суздаль…

Моя седая Русь.

Её степная удаль,

Её лесная грусть.

С домами пятистенными

И крепостными стенами,

С торговыми рядами

На берегу реки,

С церквами, тихой пристанью

И матерью, что пристально

Куда-то вдаль тревожно

Глядит из-под руки.

Вы потому мне дороги,

Что недруги и вороги,

Мечтавшие в столице

Справлять победный пир,

С мечтой своей расстались,

У ваших стен остались,

Повержены народом,

Который любит мир.

Вас не любить – немыслимо.

Не потому ли мысленно

По улицам мощёным,

Под пенье петухов

Брожу я, с восхищением

Следя за превращением

Обыденных раздумий

В мелодии стихов?..

О моей родословной до седьмого колена

Не глаголет геральдики вязь.

Были ратаи предков моих поколенья,

И, бойцами дружин становясь,

Они много голов положили на ниве,

Той, что саблей, что пулей сечёт.

Нашу русскую землю спасли не они ли?

За столетья потерян им счёт…

Повторил ли кого я?

В какую ты пору,

Чем-то схожий со мной человек,

Одиноко бродил по мещерскому бору

И своё сокровенное рек?

Может, он и доверил мне

Выразить словом

Всё, что шепчут леса и вода,

Дальний предок

Седьмого ль колена,

Восьмого, —

Мне того не узнать никогда…

Вот и снова, мама, я с тобою.

Кто ещё поверит и простит?

Крошкою кирпичной, бузиною

Самовар начищенный блестит.

На столе – домашнее печенье.

Значит, долго будем чаевать.

Фыркая, пыхтит он, подбоченясь,

Надо его снова доливать,

Вновь студить его живую душу…

Что-то не выходит разговор.

Я твоё молчанье не нарушу,

Слова не скажу наперекор.

За окном берёзовые ветки

Протянули к дому две руки.

Как твои скрипучи табуретки!

Как чисты твои половики!

Как они стары!.. Ну что я плачусь?

Перед кем? И на кого сердит?..

Всё равно ведь не переиначусь.

Мама понимающе глядит.

В гости приезжаю я не часто,

Но она не жалуется и

Снова смотрит, будто безучастно,

Видит руки нервные мои.

И пальто, поношенное снова,

И худая обувь скажут ей

Много больше, чем улыбка, слово…

Ничего не скрыть от матерей.

Наверное, полночью тихой

Скворец прилетел

И песню весны для скворчихи

Защёлкал, запел.

Шугнул воробьиную стаю.

Смешон и сердит,

Он прямо к окну подлетает,

Вовсю свиристит.

И мать у плиты суетится,

Стоит у огня.

И песней, как вешняя птица,

Волнует меня.

Тот старинный обычай – я не знаю, откуда

В наши щедрые души пришёл и когда:

Красный угол избы для дорожного люда

И для добрых гостей предназначен всегда.

Красный угол избы! Но сегодня в квартиру

Мы всё реже и реже приглашаем гостей,

И сегодняшний путник, идущий по миру,

К нам не часто заходит с ворохами вестей.

Нету дома, которому весть не нужна!

Дальний путник откроет и выскажет вести,

И, конечно, расскажет, какого рожна

Не живётся ему, не сидится на месте.

Не беспутник, не странник он, не лиходей!

Ты впусти его в дом, не держи у порога!..

Если даже осмелится выгнать злодей —

Не трудна, а легка его будет дорога.

Люди добрые встретят его и уважут,

Всем, чем только богаты, помогут в беде,

И ему никогда на порог не укажут

Ни в украинской хате, ни в русской избе.

Уснула рыба в омуте глубоком.

Шалаш промок, и тихо в шалаше.

Что я искал в краю чужом, далёком,

Где нет покоя сердцу и душе?

Как пение запечного сверчка,

Ласкает слух неясный шорох леса.

Я утром проверяю подпуска —

Дрожит, струной натянутая, леса!

И вновь душа, как прежде, молода!

Кусты в росе. Лежит на травах иней.

Недвижима холодная вода,

Туман ползёт и тает на стремнине,

И жаворонок звонкий в вышине

Простую песню напевает мне.

Всегда любивший родину мою,

Что в чужедальном я искал краю,

Где не было душе отдохновенья?

Она, земля чужая, хороша,

Но только здесь светла моя душа

До смертного, последнего мгновенья!

Никого никогда, никогда никого ещё

Не вернула земля ни на миг, ни на день.

Там, где птичьи пристанища, где птичьи

                                                гнездовища,

Раньше всех по весне лепестится сирень.

Над могилами братскими крики грачиные,

Зелена, высока и пышна здесь трава…

Лепестками сирени осыпает Отчизна их,

Вешний ветер бессмертные напевает слова.

Кружит модная пластинка…

Что ж, пора!

Не близкий путь.

Прежде чем с тобой простимся,

Чтоб в пути не ныла грудь, —

На касимовской, игривой,

На гармони говорливой

Ты сыграй мне что-нибудь!

Ты сыграй мне, брат, такое,

Чтобы, сердце беспокоя,

Тот мотив и в край далёкий,

В час, когда я, одинокий,

Стосковался и устал,

Словно птица, прилетал.

Прилетал в душе гнездиться, —

В ней найдётся уголок! —

Зазывая воротиться

На родительский порог.

Концы усов и пальцы деда

Желты, как воск, от табака.

Закатный час. Течёт беседа

Спокойно, тихо, как река.

«Пора, похоже, под икону…

Умру, сынок, среди зимы!

Пусть будет всё, как по закону, —

И отпеванья, и псалмы.

А чтоб слезам, как рекам, литься —

Зови соседку!

Ведь она

На это дело мастерица,

Затем, видать, и рождена.

Село меня не позабудет.

На жизнь, на долгие года

Пусть память вечная пребудет

С тобой и внуками всегда…»

Не гаснет деда самокрутка,

А на коленях у него

Играет девочка-малютка,

Не понимая ничего.

Слетелись стрекозы на проводы лета,

На августа пышный и свадебный пир.

Слетают с опущенных донизу веток,

Парят и садятся на кончики пик

Садовой ограды… Садятся на кончик,

На кончик мизинца воздетой руки.

Тараща глаза, они звонче и звонче

О чём гомонят?

И в какие звонки?

И снова, взлетая, куда-то несутся,

Они успокоятся только в ночи.

Сплетенье их крыл кружевных и рисунки

Искуснее кружев и тонкой парчи.

И, пойманы мною, не рвутся, не тужат,

Я их на мизинце держу, не дыша.

До самой до стыни всё кружат и кружат,

Свой свадебный танец последний верша.

Солнца уходящего багровость.

Предвечерний, сумеречный час.

Несмотря на внешнюю суровость,

Вновь природа просветляет нас.

Всё-то в мире буднично и просто!

На закате облака темны:

То на лес похожи, то на остров,

То на гребень штормовой волны.

До чего причудливы узоры!

Приглядись – и зажурчит вода,

И увидишь айсберги и горы,

То, чего не видел никогда.

За сосновой чащей острозубой

Опустилось солнце не спеша…

Неужели ты бываешь грубой,

Злой бываешь, русская душа?

Как же ты подслушала, ведунья,

Вечера таинственную речь

И сумела тихие раздумья

В слово незакатное облечь?..

Жгучей молнии высверк…

Снова ливень густой,

Словно розгами высек,

Повалил травостой.

Он в полях и лощинах

Всю-то ночь пропадал,

Он к лещинам, к морщинам,

Он к земле припадал.

И всю ночь, и до рани,

Благодатный, живой,

Он залечивал раны

На земле горевой.

И всё также усердно

Он клонил зеленя…

Ты своё милосердье

Ниспошли на меня!

Дай мне в поле, без крова,

Видеть даль, а не близь,

В промежутке до грома

Снова душу возвысь!

Бывают такие напасти,

Когда, словно древний старик,

Ты сетуешь часто на память,

А жизнь обозрима, как миг.

Вмещая событий немало,

Она мимолётна для нас

От первого возгласа «мама»

До «мама» в прощания час,

Когда мы, не чувствуя боли

И смерти, по жизни бежим,

Когда от вселенской любови

Ещё по-земному дрожим…

Вот опять заходится ребенок

Беспричинным плачем. У него

Голос прерывающийся тонок

И не выражает ничего.

Может быть, душа его живая

Оттого пронзительно тонка,

Что она в младенчестве желает

Выплакать всё то, что к сорока

Ни слезы уже не вызывает,

Ни рыданий горьких, ни обид…

Всё, что сердце в зрелости скрывает,

С молчаливой горечью таит.

Не трус – он, как все, рисковал головой,

В разведке был точен и зорок.

Он шёл по сраженьям Второй мировой,

Когда ему было за сорок.

А был он художник. Иконы писал.

Художник совсем не великий.

Висели по избам в мещерских лесах

Икон его строгие лики.

На мир он светло и открыто глядел,

И в мире покой обожал он,

Но, словно бы кистью, умело владел

В бою рукопашном кинжалом.

Что скоро атака – все знали за день,

Хоть это известно немногим…

«Руки моей, пуля, смотри не задень!

Уж лучше остаться безногим.

Смотри не задень! – он просил у полей,

У дочерна выжженной пашни. —

Мне горем убитых писать матерей

И бой мне писать рукопашный.

Друзья мне отныне святее святых —

Поймёшь ли ты, пуля, такое!

Простые, суровые образы их

Давно не дают мне покоя».

И пуля его не задела руки,

И вовсе его не задела…

Сурово с холста – не с иконной доски! —

Как Матерь святая, глядела

Солдатская мать… Над её головой

Грядущей Победы зарница.

И пишет художник земли горевой

Простые и строгие лица.

Он пишет учёных, героев труда,

Родные рязанские пашни

И тех, что в бессмертье шагнули, когда

Он шёл с ними в бой рукопашный…

Гладя ворот колодца рукой,

Словно детское тело,

На воды родниковой покой

Ты с улыбкой глядела.

И, рукой опершись о бедро,

Ты собой любовалась.

Полетело в колодец ведро,

Словно в бездну сорвалось.

Тихо охнула чёрная глубь

Неземно и нездешне.

Ты вздохнула на полную грудь

И застыла в усмешке.

Но уже на деревню гроза

Набегала с опушки,

На твои голубые глаза,

На кудрей завитушки.

И подолом твоим заиграл

То ли ветер бесстыжий,

То ли бес, что незримо скакал,

Громыхая по крыше.

Коромысло и вёдра в пыли…

Как тогда мы любили!

Нас дороги с тобой развели

И уже не сводили.

Виснет над бездонными ущельями

Плотная, недвижимая мга.

Потускнели месяца ущербного

Некогда бодливые рога.

Перед новолунием, как водится,

Вся округа, погружаясь в сны,

Вновь таится, хмурясь, и готовится

К перемене, к чуду новизны.

Всё живое, опечалясь, мается,

И всё так же серы вечера…

Но всё больше месяц нарождается,

Он полней сегодня, чем вчера.

Озарит полночное свечение

Всех ущелий пагубную высь…

Снизойди же, умиротворение,

Всем и вся восторженно явись!

И как прежде, в пору полнолуния

Протяни спасительную нить

Всем живым, которым до безумия

Хочется и верить, и любить…

Всё это будет тобой позабыто.

Ехали в поезде ночью мы.

Чьими следами равнина покрыта —

Птичьими, лисьими, волчьими?

Где сейчас птицы и звери хоронятся?

Где их гнездовья и гульбища?

Гонится следом за нами бессонница.

Только она не погубит нас.

Ты засыпаешь, но долго не спится мне.

Вижу: за окнами талыми

Мчатся огни быстрокрылыми птицами

Рядом с бегущими шпалами…

Привыкаю, мирюсь постепенно

В одиночестве, в холоде жить.

Всё никак этот дом пятистенный

Не могу до тепла протопить.

Шепчет стужа, пробравшись за ворот:

«Бесполезны труды твои, брось!

Не прогнать тебе из дому холод, —

Хоть волков загоняй и морозь!»

Это я хорошо понимаю

И намёк постигаю простой…

Я в дому без тебя замерзаю.

Даже друг, приходя на постой

(С ним, душевным и преданным, прожит,

Прожит вместе не месяц, не год),

Растопить не сумел и не сможет

Этой стыни нетающий лёд.

Завтра будет лютее и хуже…

Это можно понять без труда!

Возвратись! Без тебя этой стужи

Не смогу я прогнать никогда.

Почему я так долго заснуть не могу

В мыслях о невозможном,

Когда ночь провожу не в избе, а в стогу,

А в стогу придорожном?

Полыхают зарницы, и таинственен лес.

Но зарницы ли это?

Что вам надо, холодные птицы небес,

От ушедшего лета?

Безответный вопрос, безответная тишь.

Лишь звезда подмигнула,

И опять неземная летучая мышь

Надо мной промелькнула.

И становится страшно, но сладко глядеть

В чёрный омут вселенной.

Засыпая, в мечтаньях полночных лететь

До звезды сокровенной.

И уже долетев до миров неземных, —

Лишь стопою коснуться! —

На земле, среди трав и цветов луговых,

На рассвете проснуться.

Оконные, стылые стёкла,

Проснувшись, протру поутру.

Листва золотая, поблёклая,

Кружит на осеннем ветру.

Влекома дыханием стужи,

Не плача уже ни о ком,

Она опускается в лужи,

Покрытые тонким ледком.

Ещё фонари не погасли,

Рекламы зазывно кричат.

Детишек улыбчивых в ясли

Отцы понесли на плечах.

Как стало свежо на рассвете!

Платформа трамвая пуста,

И только неистовый ветер

Листву обрывает с куста.

О, сколько её навалило!

И сколько ещё в октябре

Прибьёт эта буйная сила

К застылой, замёрзшей земле!

Но эти минуют недели,

Наступит предзимье опять,

И всё в ожиданье метели

В природе начнёт засыпать.

Застынут деревья в дремоте,

И в лужах промёрзнет вода…

Но будет потребность в работе

Высокою, как никогда.

Тени веток у обочины

Шевелятся, как гадюки.

Не пойму я: что же прочили

Мне полуночные звуки?

Им душа моя доверилась,

На семи ветрах продута.

В тишину совсем не верилось,

А она пришла под утро.

Перед тем, когда осмелились

Вновь затенькать птичьи стаи,

По дороге ползать змеями

Тени веток перестали.

Тишины всего мгновение

Сердце чутко уловило.

Это утра откровение

Настоящим чудом было.

И опять многоголосие,

Но не то, с ночною жутью,

Покатилось вновь по просекам,

По весеннему распутью.

Не пугая, только радуя,

С каждым часом веселея,

Расцветая первой радугой,

Первой ягодою спея…