Читать книгу Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым - Борис Жук - Страница 11

У мамы всегда выходило, что папа плохой и виноватый – даже когда он объективно был ни при чём. А у папы мама всегда была дура и сама виновата, но он говорил об этом более сдержанно. Хотя несколько раз, когда приходил пьяный, всё же распускал руки.

Однажды всё начало заходить слишком далеко, и я вызвал милицию. Почему-то никто не приехал, но папа успокоился. И с того дня стал называть меня Павликом Морозовым. Я не растерялся и вскоре тоже придумал для него обидное прозвище – тогда мы оба перестали обзываться.

Постепенно у родителей назрел серьёзный кризис в отношениях, они стали поговаривать о разводе. Нам с братом стоило определиться, с кем из них каждый из нас предпочёл бы остаться.

У нас был опыт проживания без мамы, когда она ложилась в больницу, и этот опыт мне понравился: готовить и следить за домом самостоятельно оказалось приятным занятием, которое отнимало гораздо меньше времени и сил, чем с мамой. Более того – это стало интересно! А главное – не было постоянного угнетающего нервного фона: гармония и спокойствие.

Потому я предпочёл бы остаться с отцом, даже понимая, что при этом многому придётся научиться по хозяйству – спокойствие дороже «арийского порядка». Впрочем, не было никаких гарантий, что одиночество отца не превратиться в алкогольный Ад, или что он найдёт другую женщину, которая будет хорошо относиться к детям от первого брака. Так что сомнения оставались до последнего.

Однако родители так и не развелись.

Тем временем, моя тайная возлюбленная одноклассница уехала жить в другой город. Мы продолжали переписываться, но я не чувствовал от этого ничего кроме раздражения. Ведь она была далеко – а значит мы никогда не будем вместе. Ни признаний, ни поцелуев, ни секса. Это казалось очевидным, и я не понимал – к чему тогда травить душу перепиской?

К тому же она что-то от меня скрывала, ещё когда жила здесь. Ходили слухи, что у неё был парень. Я почувствовал себя обиженным и брошенным в очередной раз и перестал писать.

«Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», – резюмировал отец нашу короткую беседу на тему гендерных отношений. Я стал смотреть на любовь с холодным цинизмом – это отразилось и в школьных сочинениях: я использовал папину цитату, подводя итог любовной истории литературных персонажей. Учительница поставила мне двойку с припиской: «Зачем ты это написал!?» От этих её слов чувствовалась боль и горечь утраты.

В «анкетах», которые друзья заполняли друг-другу, часто встречался вопрос о смысле или девизе жизни. У меня его не было, но прочитав однажды на стене раздевалки надпись: «Всех баб не переебать, но стремиться к этому надо», я стал всюду отвечать так. Естественно, в шутку и для эпатажа, а про себя думал: «Любовь и светлое будущее человечества».

Поскольку я буквально вырос на юмористических передачах «Аншлаг», «Смехопанорама» и «КВН», сатира и юмор казались мне самыми конструктивными инструментами взаимодействия с миром. И своеобразным пространством свободы, где возможно всё.

Иногда я ловил себя на том, что не могу разговаривать серьёзно в принципе – балагурю без перерыва и всё обращаю в шутку. Потому никто ко мне и не обращался с серьёзными предложениями, а я был этому только рад – серьёзность казалась мне синонимом закостенелости мозга и взрослости в худшем смысле этого слова.

Зато я рассказывал сотни анекдотов и рисовал стенгазеты. А поскольку страх публичных выступлений не был мне свойственен, я с радостью соглашался вести всевозможные увеселительные мероприятия и участвовал в школьных КВНах. Вплоть до того раза, когда мне одному поручили разработать сценарий для всех КВН-овских конкурсов. Вернее, я предложил свои идеи, а остальным, включая классную, было настолько пофиг, что исправлять ничего не стали.

К тому моменту я уже набрался достаточно подростковой пошлости и научился «чушь прекрасную нести». Шутки про наркотики, телепузиков-каннибалов, смерть, а также презервативы и нижнее бельё, летящие со сцены… В общем, представление вызвало полнейший восторг у сверстников, однако преподавательский состав, сидящий в жюри, его не оценил – больше к самодеятельности меня не допускали.

Вероятно, начиная именно с этого события я стал стремительно забывать анекдоты и шуточки, которые раньше старательно коллекционировал в памяти.