Читать книгу Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым - Борис Жук - Страница 3

Семья

Моя жизнь началась 22 сентября 1986 года с истошного крика, который, по описанию матери, не смолкал первые шесть месяцев.

Воспоминания о волшебной поре детства скудны и обрывочны, а некоторые из них наверняка дорисовало воображение по рассказам родителей. Помню запах табака от папы и его колючие усы, благодатный запах женщины от мамы, её очки и приятные на ощупь кудри волос. Помню, как папа носил меня на руках по всей квартире и показывал часы, все они тикали по-разному и зачаровывали своим звучанием. Помню игру солнца в листьях каштанов. Как младенческими ручками тянулся из коляски к женщинам – особенно привлекали их попы. Как неожиданно для себя впервые встал на ноги и пошёл, глядя на жёлтый колосс башенного крана. Как в комиксах из журнала «Весёлые Картинки» вписывал в каждый «пузырь» с репликами персонажей слово «БОБ». А ещё – яркое сияющее кольцо зеленоватого цвета, которое иногда возникало перед глазами по совершенно непонятной мне причине.

Чтобы понять, что заставило меня постепенно уйти от этой прекрасной реальности в мир иллюзий и грёз, стоит взглянуть на спальный район эпохи перестройки глазами ребёнка.

Бетонная девятиэтажка, двухкомнатная квартира на втором этаже с окнами на проспект – мы жили там вместе с родителями отца. Мама проявляла роль активистки и брала на себя львиную долю домашней работы, в то время как отец стремился к пассивности, – это часто приводило к бытовым неурядицам разного масштаба. Я каждый раз удивлялся, наблюдая за тем, как близкие мне добрые люди внезапно превращались в остервенело лающих друг на друга монстров.

Помню, как все дико разругались по поводу мокрого белья. Накал страстей в доме действовал на меня разрушительно. Абсурдность происходящего была очевидна для моего детского ума: отжать одежду гораздо проще и быстрее, чем бесконечно орать друг на друга. Не в силах терпеть идиотизм взрослых, весь в слезах, я пошёл в ванную комнату и, с трудом дотягиваясь до мокрых вещей (я был ниже ванны ростом), как мог, принялся их выкручивать. Мой подвиг заметила бабушка и окликнула остальных. Ссора немедленно прекратилась, меня успокоили, бельё отжали.

Психолог не советовал моим родителям вступать в брак. Отец утверждает, что они случайно познакомились с мамой в буфете, и он поспешил взять её в жёны, поскольку родители к двадцати пяти годам уже задолбали его призывами жениться.

Мать с детства привыкла быть самостоятельной, долгое время проработала специалистом по нормированию материала, а суровое время приучило её помогать людям. В общем, она умела выживать в условиях ограниченности ресурсов и имела крайне активную жизненную позицию. Это отразилось и в семейной жизни.

Я наблюдал, как мама помогает всем соседям с обувью (она работала на фабрике); как она носится по дому с бешеной скоростью, успевая делать кучу дел одновременно, как вместе с этим у неё накапливается раздражение, истощаются силы… А потом прорывался крик. Крик о помощи – стервозный, обвиняющий, приказывающий немедленно идти и помочь. Приходилось помогать: готовить, убирать квартиру, ходить в магазин. Давящее при этом фоновое раздражение мешало понять суть происходящего – я становился крайне «тупым» и мог лишь выполнять простейшие прямые инструкции. А маму это раздражало ещё больше. В итоге я научился мастерски крошить лук, но так и не запомнил, что с ним делают дальше. Не говоря уже о каком-либо рецепте. А лучше всего у меня получалось мыть посуду. Мама говорила, что мечтала родить девочку-помощницу.

Отец наоборот был спокойным и пассивным в быту. Его каждодневный маршрут пролегал между диваном, работой, туалетом и кухней. Последняя служила местом для чтения книг и курения неизменной «Астры» без фильтра, пепел которой наполнял темечко закопчённой гипсовой пепельницы в форме человеческого черепа.

Я успел застать время в начале отношений, когда отец был более активен: что-то мастерил, изобретал, подшивал журналы… Но он болезненно переносил критику. Каждый раз, когда папа делал что-то по дому, а мама находила в сделанном недостатки, он говорил: «Ладно, тогда я больше этого делать не буду», – и действительно больше не брался за это уже никогда, игнорируя все просьбы. Такой алгоритм поведения постепенно сузил домашнюю жизнь отца до вышеописанного «маршрута». Он стал замкнут, ворчлив и безучастен. В том числе это касалось воспитания потомства. Но я всё равно бессознательно учился у папы тому, каким должен быть мужчина.

Воспитание

Мама долгое время казалась мне самой красивой женщиной – в ней мне нравилось абсолютно всё от фигуры до запаха, который оставался после неё в туалете. Я мечтал вырасти, чтобы стать такого же размера и спать с ней «как взрослые». И глубоко огорчился, когда однажды, лежа рядом на диване, потянулся к её груди, а она почему-то вдруг одёрнула меня. Но всё равно только с ней я чувствовал себя хорошо. То, что у неё много дел и ей надо идти на работу, воспринималось как предательство.

В детский сад я ходить отказывался. Ложился поперёк порога у двери, истерично вопил и упирался до последнего. Что именно так пугало меня – сказать сложно – эти воспоминания у напрочь заблокированы предохранительным механизмом моей памяти. Известно лишь, что в садике я выучил слово «пиздюк» и родители спешно пересмотрели концепцию воспитания.

В общем, воспитывала меня в основном бабушка. Вместе с дедушкой – вечным «строителем коммунизма». Говорят, когда-то он покорил сердце своей будущей супруги шуткой – когда та спросила, какая у деда фамилия, он ответил: «А ты сама угадай: три буквы, вторая – «у», – понятно, что первым пришло на ум простодушной девушке из деревни. Узнав, что фамилия кавалера – Жук, она долго смеялась.

Но это было когда-то давно, а в настоящем от деда веяло какой-то подавленной тоской, жёсткостью, и у него неприятно пахло из никогда не улыбающегося рта. Я всячески сторонился его. Помню только, как он рассказывал много раз одну и ту же скучную историю про войну; как пил с соседями по даче за картами, и его хриплую одышку, особенно незадолго до смерти. Про то, что здоровье он загубил, работая в литейном цеху ради благополучия потомков – двух квартир и дачи, я узнал уже потом.

С бабушкой было веселее и проще. Она вкусно готовила жирную деревенскую еду, балагурила и смеялась. Хотя и у неё случались приступы жёсткости, особенно когда дело касалось мужской работы по хозяйству, которую приходилось выполнять самой.

Вскоре у меня родился брат. Я настаивал на том, чтобы его назвали Сашкой. Но отец пришёл домой и сказал: «Если назовём Ярославом – подарю тебе водяной пистолет». И я немедленно согласился.

Во дворе гулять было скучно и страшно. Кругом одинаковые серые дома, детские площадки с неинтересными железяками, на которых предлагалось потратить физическую силу и убить время; странные, зачастую агрессивные дети. Меня периодически избивала задиристая девчонка. Забавно, что даже в процессе драки меня не покидал исследовательский интерес. Я расспрашивал нападающую, как её зовут, не занималась ли она карате и прочее. А когда мы гуляли вместе с братом, нас регулярно выслеживали и били мальчик с девочкой, брат и сестра.

Поэтому я предпочитал сидеть дома, смотреть мультики, играться с конструктором, рано научился читать и очень много рисовал. А гуляли мы преимущественно в сопровождении взрослых. В основном с мамой, зачастую сопровождая её по хозяйственным делам. Реже, но и веселее всего, – с папой. Ему был свойственен гусарский задор и смекалка. Так однажды зимой он решил проблему дефицита санок просто: заломал для нас ёлку, и мы катались с горки на ней!

В условиях спального района и суровых девяностых я чувствовал острую необходимость научиться драться. И тренировался на брате. Каждый раз доводил его до слёз, а потом просыпалось сострадание, я пугался и принимался его утешать, либо оставлял в покое. Всё закончилось, когда он каким-то невидимым и бессловесным действием запретил мне на него нападать. Впоследствии я уже физически не мог этого делать, хотя мне долгое время казалось, будто мне перехотелось самому.

Говорят, мама с папой по молодости «соревновались» за право быть главой семьи – кто больше зарабатывает, тот и главнее. Отчасти именно это вынудило отца получить высшее образование.

Но в долгосрочной перспективе эту битву он всё равно проиграл. Мама доминировала в быту, самостоятельно принимала решения и всюду диктовала свои порядки. Поэтому в квартире у нас всегда было чисто, аккуратно, а в холодильнике еда на несколько дней вперёд. Нам с братом тоже не давали особо разгуляться, заставляя вовремя ложиться спать и каждый раз убирать за собой игрушки.

Я завидовал своим двоюродным братьям, которым моя энергичная тётя разрешала, как мне казалось, всё. Стены их комнаты были сплошь увешаны разноцветными наклейками, сигаретными пачками, рисунками и прочими плодами их творческой фантазии. Я был в восторге!

Принимая это во внимание, мать разрешила нам клеить наклейки на абажур настольной лампы. А когда в нашей комнате затеяли ремонт, мы даже удостоились чести порисовать на старых обоях. В остальное время моё творчество изливалось преимущественно на тыльную сторону ненужных чертежей, которые папа и мама приносили с работы.

Мне катастрофически не хватало самовыражения. Но и своё место в мире я понимал хорошо – дети слабы, за них всё решают родители. Свобода открывается только в Мире Взрослых. Там можно всё. Даже носить удобные и просторные «семейные» трусы, как у папы, вместо колготок. А путь в Мир Взрослых лежит через получение образования. Иначе никак.