Читать книгу Василий Темный - Борис Тумасов - Страница 11

Ночами полыхали зарницы, и при их всполохах князь видел поля и суслоны ржи²⁰, редкие крестьянские избы, копенки сена и вдали темную стенку леса.

Богат край тверской, богата земля тверская. Князь ворочался из Торжка. За полтора месяца, что не был в Твери, соскучился по детям, Михайле и Манюшке. Но больше всего хотелось увидеть жену, Анастасию, Настену.

С того дня, как привезли ее из Суздаля, сердцем почуял, сужена она ему. Богом данная.

Свадьбу справили, и хоть Борис не терпел суеты и пышности, неделю гуляла Тверь. Не хотел Борис зависти. Тверской князь на свадьбе рязанского князя Ивана видел затаенные жадные взгляды многих бояр.

Он, Борис, свою Настену на руках носил, но так, чтобы никто того не видал. И слова ласковые нашептывал, ей понятные.

Конь шел спокойной рысью, а позади стучали копыта малой дружины, но ничто не мешало князю оставаться один на один со своими сокровенными думами.

Шесть лет, как понять этот срок, большой ли, малый? Одно и понимал Борис, в любви время мгновенное…

Полыхнула зарница, и нет грома. Быстрым взглядом князь успел окинуть окрест, и мысль, подобно молнии, мелькнула. Не спит, поди, Настена, о нем, Борисе, думает. А может, ежится в страхе при каждой вспышке?

Но тут же гонит эту непрошеную мысль. Не из тех Настена, ей страх неведом, а мудростью ее Господь не обидел. Вот как она однажды ему сказала, почто Тверь не великое княжение? Его у Твери по-разбойному Калита вырвал…

Боже, Боже, все это теперь в прошлом, но разве мог он, князь Борис, не знать или предать забвению, как в гневе билась Тверь с ордынцами, как поднялся люд на своих притеснителей!

Тому начало после казни в Орде великого князя тверского Михаила Ярославича. В Твери сел на великое княжение сын его Александр Михайлович. Приехал в Тверь брат двоюродный хана Узбека Чолхан, народом прозванный Щелканом. Со многими своими нойонами и баскаками явился.

Великий князь Александр Михайлович в новых хоромах жил, а Чолхан со своими нойонами и баскаками в старом княжеском дворце поселился.

По всей Твери разбрелись ордынцы, принялись грабить тверичей. А все больше их на торгу. По торжищу толпами бродят, что приглянется, то и берут, а кто добром не отдаст, силой забирают…

А по Твери слухи ползут, Щелкан на себя княжество Тверское берет! Люд во злобе, того и гляди, на ордынцев кинется.

И дождались. Все началось с того, что ордынцы коня у тверича отнимать принялись, а народ в защиту кинулся. Драка в избиение ордынцев перешла. По всей Твери убивали ордынцев. Тут в подмогу тверичам пришли княжьи отроки из меньшой дружины. Попытались ордынцы укрыться в старых дворцовых хоромах, а великий князь тверской Александр Михайлович велел хоромы дворцовые поджечь.

Так и сгорел Чолхан, а ордынцев люд кольями и топорами перебил. Только и остались несколько ордынских табунщиков, какие на выпасах были. Они и принесли Узбеку эту весть.

Хан послал карательный отряд на Тверь, и его повел московский князь Иван Калита.

Порушили, пожгли ордынцы Тверь, а великий князь Александр Михайлович в Пскове и Литве укрытие искал…

Князь Борис и об этом подумал. Не Москвы ли то рук дело, что Тверь заново отстраивалась, людом полнилась. Эвон, сколько церквей возвели, монастырей, торг, всех гостей принимает…

И о том мысли у князя Бориса…

– Тверь выше Москвы, – повторил вслух Борис слова жены.

И тут же мысль захлестнула. Москва над Тверью встала коварством Калиты; это истина, но князь Иван и умом Тверь осилил, митрополита Петра и митрополию из Владимира в Москву перетянул. Духовный центр российский ноне Москва…

И несбыточное в голове ворохнулось. Коли б такому случиться, чтоб новгородское вече руку князя тверского признало, тогда бы княжество Тверское грозно вознеслось над Московским.

Однако тому не бывать. Республика Новгородская не одну сотню лет как под вечевым колоколом родилась, мощи набиралась, эвон, как руки разбросала. Новгород Великий – город торговый, его очи на Литву и Ганзу поглядывают. Новгородцы ни Тверь, ни Москву над собой не признают…

Конь с рыси на шаг перешел. Князь не стал его торопить, пусть передохнет. Придержали коней и дружинники. Молча едут. Знают, князь не любит словоохотливых гридней. Воин – не женщина на торгу, воина не слово красит.

Борис приподнялся в стременах, почудилось, человек на дороге. Присмотрелся, ратник.

Конь потряхивал головой, позванивала сбруя.

Князь тронул повод, и конь перешел на рысь. Борис подумал, скоро наступит рассвет, покажется изгиб Волги, откроется Тверь, облепленная строениями. Кремник и дворец, Настена с детьми.

Боярин Семен после пожара хоромы в Кремнике возвел. Нельзя сказать, что роскошные, но о двух ярусах, светлые, тесом крытые, стекольца на окнах венецианские, еще до пожара купленные. Знал, рано или поздно строиться доведется.

Все хорошо у боярина Семена, да и сам из себя видный, что в росте, что в осанке. Борода еще не в седине.

Бояре тверские на него виды имели, хороший, завидный жених. Но дворецкий посмеивался: жениться не лапоть надеть.

Князь Борис сказал как-то:

– Не пора ли тебе, Семен, семьей обзавестись?

Отмахнулся дворецкий, ответил со смешком:

– Не настал еще час, княже.

И Борис на том успокоился.

Но однажды дворецкий был в Кашине-городке. Зашел в церковь рубленую обедню послушать. Приход малый, и дряхлый поп читал гнусаво, слова многие проглатывал. Боярин на то внимания не обращал, молился, широко кресты клал. Неожиданно взгляд его упал на стоявшую обочь девицу, совсем юную. В полумраке, в огне редких свечей показалась она Семену красавицей необычной. Пышные волосы платочком прикрыты, сарафан ткани дешевой сапожки прикрывают. А глазаста, очи под бровями соболиными, на боярина и не взглянула, лебедем поплыла.

У дворецкого сердце екнуло, отродясь таких красавиц не видел. А девица, обедню отстояв, из церкви вышла. Боярин за ней поспешил. Вышел на паперть, Гаврю подозвал.

– Уследи, Гавря, где живет эта красавица.

Ждал недолго, не такой Кашин городок большой.

Но вот прибежал Гавря, выпалил запыхавшись:

– Дочь она купеческая, а зовут ее Антонидой. Дом неподалеку, за углом…

Было сватовство и поезд с невестой из Кашина. Пол-Твери гуляли на свадьбе. Вошла Антонида в хоромы дворецкого.

Гавре молодая жена дворецкого приглянулась, бахвалился Нюшке:

– Пригожа Антонида и лепна. Добрую жену боярину Семену приглядел я.

* * *

Тверь пробуждалась под звуки пастушьего рожка, щелканье бича, рев стада.

Коров и коз выгоняли на луговые травы, на сочные выпаса. И еще солнце не поднялось, как ударят на одной из колоколен и тут же враз зазвонят по всем тверским церквям.

От кузнечной слободы потянет угольным угаром, и тукнет молот по наковальне, сначала робко, будто пробуя. И пойдет перестук по всей слободе.

Закурится дымок над какой-нибудь банькой, каких множество на бережку Тверцы. Баньки маленькие, в землю вросшие, дерном крытые и топятся по-черному.

Откроются ворота Кремника, проедет впряженная цугом боярская колымага. Проскачет наряд гридней. Потянутся на торжище груженые возы и телеги, спешат, гомонят тверичи, кто к ранней заутрене, а кто по своим делам хозяйственным…

Как-то ранней весной бежал Гавря берегом Тверцы. Свежо. От реки холодом тянуло. Снег сошел, но еще не протряхло. Гавря через лужи перескакивал, места, где посуше, высматривал.

У самого берега реки баньки лепились курные, по-черному топились, полуземлянки. Прыгает Гавря, о своем думает. В Москву князь намерен слать его с грамотой к великому князю Василию.

Из ближайшей баньки дверь нароспашь открылась, и в клубах пара девка в чем мать родила. От жары красная, что рак вареный, и волос, распушенный до колен. Перебежала по щелястым мосткам и ухнула в реку студеную. Гаврю даже холодом обдало, хоть Гавря и сам любил из баньки в снегу побарахтаться.

Поглядел Гавря, по реке еще шуга не вся ушла. Загляделся Гавря на девку, а та уже на мостки выбралась, пританцовывая. Заметила Гаврю, озорно позвала:

– Подь со мной, отрок, ужо я тя и попарю, и косточки разомну!

Засмущался Гавря, а девка уже в баньке скрылась. Отродясь Гавря с девками не миловался. От сказанного девкой кровь у него взыграла. Мысли греховные голову замутили. Вот бы за девкой в баньку кинуться, да, разоблачившись, на полок.

У них, в деревне, банька стояла у озерца, и мужики, и бабы париться ходили поочередно, сначала мужики, потом бабы.

Гавря в Твери сразу обвык, не то, что Нюшка. Нюшка от малого княжича ни шагу. Замешкается, боярыня накричит. Одно и хорошо, Нюшка всегда сыта…

У Гаври день начинался с пробуждения князя. Отрок тащил в опочивальню таз, серебряный кувшин с родниковой водой. Борис умывался, шел в трапезную, где его уже ожидало все семейство.

В то утро князь сказал:

– Настенушка, скоро в Литву поеду к Витовту, ибо литвины совсем заворуются.

Из Твери выбрались после праздника Рождества Пресвятой Богородицы. Погода установилась сухая и теплая. Скрипели колеса княжьего поезда, слышались окрики ездовых. Рассыпавшись, гридни сторожили телеги.

Тверского князя в поездке сопровождали Холмский и Черед. Бояре тряслись в крытом возке. Что до князя, то Борис первые дни проводил в седле, а от Ржева пересел в обтянутую кожей колымагу.

Гавря скакал рядом с колымагой, ведя княжеского коня в поводу.

Откинувшись в кожаных подушках, Борис часто думал, выслушает его Витовт либо прогонит и их разбои признавать откажется.

От Смоленска литовцы в тверские земли приходят, грабят смердов, данью облагают. Борис даже думал, а не встретить ли этих литовцев с дружиной? Но поостерегся, у Витовта сила. Эвон, Смоленск и иные города Литва прочно держит.

Тверской князь понимает, Витовт не станет признавать вины ни за Смоленск, ни за Витебск и иные города, что под великим княжеством Литовским, но пусть понимает, он, князь Борис, готов за земли свои постоять, и коли что, других удельных князей в подмогу призвать. И был тому пример, когда хан Мамай пошел на Русь, московский князь Дмитрий позвал князей, и они сообща одолели Мамая на Куликовом поле…

Колымагу качнуло, подбросило, колесо наехало на булыжник. Борис посмотрел в оконце. Гавря рысил неподалеку. Где-то в этих местах деревня его стояла до того, как ее ордынцы сожгли, а прежде литвины здесь озоровали.

Вот за этого Гаврю да Нюшку и иных смердов, каких литвины мордовали, надо бы спросить Витовта…

* * *

У Витебска настиг тверского князя гонец от князя Репнина. Уведомлял воевода, что его суда вышли к Нижнему Новгороду, где их уже ждало нижегородское воинство. Теперь они сообща двинутся на Казань…

Известие подняло настроение Бориса. Хоть и не совсем был уверен князь в успехе ополчения Репнина, но все же теплилась надежда, авось будет удача.

Открыв дверцу, в колымагу протиснулся Холмский, уселся напротив князя Бориса.

– С какой вестью Репнин гонца прислал?

– Князь уведомляет, воинство наше к Нижнему подошло и на Казань намерилось.

– Слава Богу, – перекрестился Холмский.

– Казань коли и не одолеем, то заставим хана в разум взять, что Русь была и будет. И путь торговый ей перекрывать не дозволим, а тем паче в набеги на земли наши ходить.

Долго ехали молча, но вот князь Борис сказал:

– Ордынцы нам недруги вековые, но литва и ляхи бед Руси причинили и чинят не мене, а может, и поболе, чем ордынцы. Сколько городов наших захватили, княжеств удельных под себя подмяли, разбои чинят. – Борис в оконце показал. – Вон, Гавря отчего в Тверь бежал? И Нюшка? А сколько их таких по свету мыкаются. В княжествах русских, какие под Литвой и Речью Посполитой, люд принуждают и веру чужую принять. – Вздохнул. – С нашими недругами не словом Божьим говорить надобно, а силой. Но она у нас в разброде.

– Воистину, княже, – кивнул воевода, – ноне и вы с Василием московским без согласия живете. Ни московские князья, ни тверские своей властью не поступитесь.

Борис насупился:

– Ты, Михайло, может, и прав, но не мы, тверичи, распри учинили. Поди забыл, что разброду начало положили московцы. Запамятовал, как у великого князя Михаила, прадеда моего, власть вырвали?

– Помню и знаю, но сколь вы, князья тверские, злобствовать будете? – усмехнулся Холмский.

– Довольно, воевода Михайло, – раздраженно оборвал Борис. – Пойди скажи боярину Дмитрию, чтоб сыскал место для привала, пора людям и коням роздых дать.

* * *

Вильно Гавря увидел издалека. Город в долине, улицы густые, церковь, холм, что гора, на ней замок Витовта.

Ехали берегом реки, мимо домиков городского люда. Миновали пустынную площадь, у каменного строения остановились. Боярин Черед оказал:

– Здесь жить нам надлежит, пока Витовт князя Бориса выслушает…

Это был тот гостиный двор, где останавливались князь с Руси и торговые славяне.

Днями Гавря блуждал узкими мощеными булыжником улицами, дивился домиком из камня, таким же каменным забором, зеленому, ползущему по стенам, плющу, лавочкам на торгу, мастеровым чеботарям, бронникам, золотых и серебряных дел умельцам.

В Вильно малолюдно, но зато полно жолнеров²¹. Они оружные ходили по городу, толпились у замка.

На торгу, на деревянных полках, калачники продавали хлебы и пышки, женщины-пирожницы выносили корзины с пирожками. Гавря к женщинам литовкам приглядывался. Белокурые, в чепчиках, сарафанах, а поверх фартуки полотняные, на ногах ботинки кожаные.

Не такие в Вильно пирожницы, как в Твери. В Твери кричат, зазывают, а здесь в Вильно молчаливые, редко переговаривались, на Гаврю никакого внимания.

Из корчмы, из дверей щелястых тянуло мясом жареным, иногда квашеной капустой. В корчму зайти Гавря не осмелился, да и денег не было…

Вот уже два месяца, как тверичи в Вильно, то Витовт был в Кракове, то в Варшаве. Холмский недоумевал:

– Этак он нас до зимы продержит…

Витовт вернулся к концу осени, и засветился огнями виленский замок. Ожил. Вечерами до полуночи играла музыка, будоража весь город. Съезжались в замок паны литовские.

Борис тверской был в ярости. У него созрело желание покинуть Вильно, когда его наконец позвали к Витовту. Литовский князь принимал тверского в тронном зале, сидя в высоком резном кресле, в окружении знати. Он слушал тверича, не перебивая, казалось, весь внимание, а когда тверской князь замолчал, Витовт заговорил с усмешкой, постукивая ладонью по креслу; что князья удельные, какие его власть приняли, не силой, а добром в княжестве Литовском живут. Что до Смоленска, так это отчина его жены, княгини Анны.

Говоря, Витовт теребил седые усы… Прищурился, повел рукой по толпившимся вельможам.

– А я, князь Борис, неволить никого не желаю и в католичество православных не зову. Однако не отрицаю, католики у меня первое место в Думе занимают и в Сейме. А почему? Веры у меня к ним больше…

Но ты, князь Борис, прав, жолнеры мои вольности допускают, когда в земли твои захаживают. Отныне я буду их за это сурово наказывать…

Вышел князь Борис из замка, у мостика его Холмский дожидался. Догадался Михайло, как принял Витовт князя тверского. Борис рукой махнул.

– Завтра в Тверь ворочаемся.