Читать книгу Василий Темный - Борис Тумасов - Страница 9

Вдовая великая княгиня Софья Витовтовна после смерти великого князя московского Василия Дмитриевича покоя не знала. Хотя и предполагала, что деверь, князь Юрий Дмитриевич, будет оспаривать завещание, сам начнет моститься на великое княжение, откажется присягать племяннику Василию, но чтобы вот так, настырно, даже митрополиту не повиноваться, Софье Витовтовне даже верить не хотелось.

Сына Василия научала:

– Ты, сыне, великий князь московский по закону. Отец так завещал. И коли Юрий суда ханского требует, не уступай, в Орду поедешь. Да не один, а с боярином Всеволжским. Иван изворотливый и речи сладкие сказывать умеет.

Софья Витовтовна годами еще не старая. В кости крупная, лицо мясистое, а подбородок чуть выдался. Чем на отца своего великого князя литовского смахивала.

Накануне зазвала она в палаты боярина Всеволжского, долго с ним рядилась, как честь Василия, князя московского, отстаивать в Орде, у хана.

Боярин Всеволжский перед великой княгиней гнулся, заверял, что непременно возвратится из Орды с ярлыком для Василия на великое княжество Московское.

Всеволжский речи красивые говорил, убедительные, а сам глазки прятал под широкими бровями. И голос у боярина тихий, в душу лез.

Поверила княгиня Всеволжскому.

– Ты, боярин Иван Дмитриевич, все уменье напряги, а без согласия ханского не ворочайся.

Так наказывала Софья Витовтовна. Одного опасалась, как бы у хана не закралась мысль, что молод Василий для великого московского княжения. Вот Юрий Дмитриевич в самый раз.

Не доведи Бог, чтобы Юрий на московское великое княжение уселся. За ним его сыновья потянутся, Дмитрий Шемяка, Васька Косой…

Иногда вдовствующая великая княгиня задумывалась, а не послать ли в Литву к Витовту, чтобы заступился за внука, московского князя Василия, да унял Юрия.

Однако прогоняла такую мысль. Она хорошо знала отца, за услугу он непременно потребует от Московского княжества земель для Литвы.

* * *

Гонец ехал лесами, дорогами через поля, минуя буераки, выискивая мостки и переправы. Гонец ночевал во встречных деревнях и под разлапистыми елями на полянах у костра. Гонец вез письмо князя Юрия из Звенигорода в Галич к воеводе Анисиму, чтобы тот по получении грамоты вел к нему дружину…

Неделю спустя гонец разглядел усадьбу воеводы, белесые березы в зеленых шапках молодой листвы. По малому косогору сбегали избы и домики крестьян и мастерового люда.

На усадьбе гонца встретил воевода Анисим, ворочавшийся от заутрени. Тут только гонец увидел стоявшую за лесом деревянную малую церковь, порядком обветшалую, с одним крестом на остроконечном шпиле.

Боярин Анисим, еще совсем молодой, увидел гонца, слезавшего с седла, подошел.

– С чем прибыл, гридин? – спросил, окинув зорко притомившегося воина и его коня.

– От князя Юрия с письмом.

Принимая грамоту, воевода сказал:

– Коня на конюшню, а сам отправляйся в гридницу, передыхай…

Воеводе на сборы в дорогу мало времени требовалось. В двое суток дружина была готова в путь. Наперед отправился малый обоз, телег в десяток, а следом, под хоругвью и удары бубна, двинулся и весь полк, полторы сотни гридней.

Анисим гадал, к чему князь затребовал дружину в Звенигород? Ему невдомек, что Юрия заботит стол московский. Он никак не мог смириться, что на великом московском княжении уселся племянник Василий.

Князь Юрий решил, как только соберется в Звенигороде вся его дружина, он изгонит из Москвы племянника, а усевшись великим князем, отдаст Галич Василию с матерью его Софьей Витовтовной.

Юрия одна мысль тревожит еще со дня смерти брата, великого князя Василия Дмитриевича, – митрополит Фотий, стоявший на стороне племянника Василия. Фотий заставил московских бояр присягнуть Василию и его, Юрия, к тому принуждал.

Юрий не забывал, как Фотий приезжал к нему, уговаривал и даже грозил.

И прежняя мысль вернулась к Юрию, вот сядет он на московский стол, тогда и решит, быть Фотию митрополитом либо кому другому.

* * *

Иван Дмитриевич Всеволжский – боярин рода древнего. Род свой он вел от князей смоленских и женат был на внучке великого князя нижегородского, почему и был уже в родстве с великим князем московским.

Овдовел он рано, когда дочь была маленькой. Алену воспитывала приставленная мамка из боярынь захудалых. Росла дочь тихой, послушной, и умом ее Бог не обидел, и красотой не миновал.

Иван Дмитриевич Бога молил, чтоб послал Алене мужа и богатого, и доброго.

А когда Софья Витовтовна поговорила с ним, чтоб в Орду с молодым великим князем Василием ехал и там хана улещил, чтоб с ярлыком Василий в Москву воротился на великое княжение, мысль боярина Всеволжского одолела: а не женить ли Василия на Алене? То славно вышло бы…

И решил Иван Дмитриевич, что судьба сама ему в этом потворствует. Дорога в Орду долгая, даст Бог, сумеет боярин потихоньку, исподволь заинтересовать молодого Василия и тот увлечется Аленой. Может, это счастье ее, и будет она великой княгиней московской…

Иван Дмитриевич задумку свою вынашивал долго, не покидала она его. Понимал, задача эта нелегкая, убедить хана, чтобы не отдал ярлык князю Юрию. А что Юрий будет отстаивать свое право по старшинству, Всеволжский уверен.

Боярин молил у Бога милости. Не для себя просил, для Алены. Об Алене с великим князем Василием разговор не заводил, дорога в Орду далекая, еще выпадет такой случай.

А уж как боярину Всеволжскому хотелось, чтобы Василий как-нибудь завернул к нему на подворье. Тогда бы боярин при удобном случае и показал ему свою дочь. Всеволжский убежден, Алена великому князю приглянется, в душу западет.

* * *

В Москву из Звенигорода приехал дьяк Варсонафий. К митрополиту, по делам приходским.

Въехал в Москву к вечеру, на пустынном торгу решил ночь переждать. Кобылу к задку телеги привязал, сенца подложил.

Жует кобыла, а дьяк в телеге улегся, в небо уставился, в звездах родичей покойных выискивает. Да как их сыскать, эвон, звезд великое множество.

Сомкнул Варсонафий глаза и не приметил, как и заснул. А когда пробудился, день уже начался, звезды погасли и заалело.

Умылся дьякон из лужицы, волосы пригладил и через открытье ворота Кремля, минуя Чудов монастырь и дворец великого князя, направился на митрополичье подворье.

У крыльца дьякона долго не впускали, велели дожидаться.

Только к обеду иеромонах покликал:

– Проходи, дьякон, митрополит ждет.

И повел Варсонафия в библиотечную хоромину. Фотий стоял у резного стола, благословил Варсонафия. Полюбопытствовал о звенигородском приходе, посокрушался о малочисленности прихожан. Вспомнил князя Юрия.

– Владыка, – промолвил Варсонафий, – князь Юрий в церковь не ходит и вот уже почти год, как не исповедался.

У митрополита седые брови поднялись, сказал с горечью:

– Ретивое играет у князя Юрия, что возымел. – Покачал головой. – Ах, Юрий, Юрий, пошлю я к нему тверского Вассиана, дабы он гордыню князя усмирил.

Помолчал, поглядел на Варсонафия.

– Скажи благочинному Кириллу, чтобы тот князя Юрия на ум наставлял. Ты же, дьякон, отправляйся к казначею, за приход звенигородский отчитайся…

Покинул Варсонафий подворье митрополичье, постоял, огляделся. Дворец великого князя о двух ярусах, с переходами, оконца в решетках узорных, италийскими стекольцами поблескивают, несколько теремов боярских, соборы Успенский, Благовещенский.

Малолюдно в Кремле, только у ворот, где монастырь Чудовский, монахи собрались. К чему, Варсонафий не понял…

Поплелся дьякон на торжище, где клячонку свою оставил. Стоит, все сено пережевывает. И никто на его лошадку не пожаждился, и телегу не увели. Да и кому она была бы нужна, старая, разбитая.

Клячонка на Варсонафия покосилась, заржала тихонько.

– Ну, милая, – сказал дьякон, – пора в обратную дорогу…

Упал в телегу, тронул конягу и, гремя по бревенчатому настилу, через Китай-город и Белый выбрался из Москвы.

Солнце клонилось к закату.

* * *

Передохнувшая клячонка попервах трусила резво, но к ночи едва плелась. Варсонафий ей доверился, и вскоре его храп уже разносился по всему подмосковному лесу.

Телега катилась и катилась со скрипом, но как далеко Варсонафий отъехал от Москвы, он не знал, потому как спал.

И чего только не увидел он во сне, благочинного Кирилла, дьяконицу свою благоверную, она его пышками драными кормила. И были они горячие, Варсонафий квасом их запивал…

Но что это, благочинный Кирилл руки тянет и щупает его дьяконицу. Варсонафий пробудился в гневе. Телега стояла, а бородатый мужик его обыскивает. Тут второй с факелом вдруг рассмеялся:

– Мирон, ась Мирон, это же дьякон звенигородский. Какая от него пожива. У него, поди, и краюхи хлеба не отыщется.

Дьякон понял, мужички-то разбойники.

Тут один из мужиков закричал сердито:

– Катись-ка ты, дьякон, своей дорогой, пока кости твои не переломали.

И, отпустив, конягу, гаркнули:

– Пошла, Карюха!

Кто-то из разбойников засвистел лихо, и коняга побежала резво.

Варсонафий как стоял в телеге на коленях, так и продолжал ехать, крестясь:

– Спасибо, воры, разбойнички, что души не лишили. – Дьяконицу помянул. – Осиротела бы, голубица моя…

Клячонка перешла на шаг, телега, переваливаясь со пня на пень, с коряги на корягу, едва катилась. Дьякон сел, спустив ноги, осмотрелся. Лес по ту и другую сторону дороги и никого.

Тогда, будто очнувшись от страха, Варсонафий закричал:

– Тати, тати, душегубцы!

Выкричался дьякон, вздохнул облегченно:

– Спаси Бог, пронесло лихо… Хорошо жить, коли смерть миновала…

Дьякон Варсонафий еще в Звенигород не въехал, а из Москвы от митрополита в Тверь отправился чернец к епископу Вассиану. Писал Фотий, что тверскому владыке надлежит отправиться к князю Юрию Дмитриевичу и похоть его на великое княжение обуздать. Коли же спор княжий решать, то, как и уговорились, у великого хана, в Орде. Настанет час, отправятся Юрий и великий князь Василий в Сарай-город на суд ханский…

Дописав ту грамоту, Фотий посыпал строки песком и, встряхнув, вздохнул:

– До чего сами себя доводим, суда ханского ищем. Запамятовали князья наши, как на Куликовом поле Мамая били. Им бы и ноне за едино стоять, ан, не емлется, кому на великом столе сидеть. – Лицо Фотия передернулось в гневе. – Бога забыл князь Юрий, а ему и всем князьям российским помнить бы слова Господа: терпением вашим спасайте души ваши.