Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1 - Борис Яковлевич Алексин - Страница 4

Когда Болеслав Павлович и Мария Александровна приехали в Рябково, нашли там вполне удобное жильё, прекрасный сад и чудесный воздух. Для Маши эти места были очень дороги и хорошо знакомы: здесь прошло её детство, сюда уже девушкой она вместе со всей семьёй почти каждый год приезжала на лето, и только последние три года после смерти матери они перестали бывать в Рябково. Но тем приятнее было оказаться здесь снова.

Во дворе стоял небольшой флигелёк, окружённый высокими толстыми елями. В нём жил со своей падчерицей Дашей бывший управляющий имением Шиповых Павел Павлович Николаев, или, как его звали все в доме, Пал Палыч. После отмены крепостного права, а затем постепенной продажи земли и лесов, принадлежавших имению, и превращения его в одинокий дом с садом, Пал Палыч продолжал жить всё в том же флигельке, в котором прожил без малого сорок лет. Он уже не получал никакого жалования и, чтобы иметь какие-то средства к существованию, занялся врачеванием крестьян. В молодости он учился на фельдшера и кое-какие познания в медицине имел. Кинешемское уездное земство было радо и такому медику и потому утвердило его в должности фельдшера рябковского фельдшерского пункта.

Надо сказать, в волости ни для кого не было секретом, что ремонтировались старые дома и строилась адищевская больница для нового «столичного» доктора. Способствовал этому и сам Пал Палыч, который говорил некоторым больным, заслуживающим, по его мнению, большего внимания:

– Погодите, вот скоро учёный доктор из Петербурга приедет, он уж вас обязательно вылечит.

И многие ждали приезда Болеслава Павловича как спасителя от всех болезней.

Мы ещё почти ничего не сказали о Рябково, а оно заслуживает того, чтобы о нём рассказать подробнее.

К началу XIX столетия это было большое поместье, имевшее более трёх тысяч десятин пахотной земли и лесных угодий и около тысячи душ крепостных. Располагались земли и леса его, а также и сам помещичий дом на левом берегу реки Волги, в двух верстах от неё, между двух уездных городов – Кинешмы, до которой около 20 вёрст, и Судиславля в шести верстах. Рябковский помещик в своё время владел четырьмя деревеньками и большим селом Рябково. В нём была церковь и приходская школа. Большинство крестьян Рябково занималось промыслами, связанными с рекой, и поэтому почти все они были на оброке.

Никто не знает, село ли было названо по имению или имение по селу – одно только известно, что рябчиков в окружающих лесах было неисчислимое множество. Может быть, от них и пошло название Рябково.

Мы уже говорили о том, что в распоряжении рябковского барина, как его ещё продолжали называть местные крестьяне, Шипова, от всего прежнего богатства остался дом с надворными постройками, флигелем, садом и небольшим огородом.

Сад был запущен. От былого великолепия его остались могучие дубы, клёны и липы, посаженные ещё очень давно и разросшиеся до того, что кронами они совсем переплелись и образовали густой зелёный шатёр, закрывавший и веранду, и часть аллей, идущих от неё вглубь сада. Бывшая когда-то украшением сада оранжерея развалилась, и все растения в ней погибли.

В то время, когда приехали Пигуты – молодые хозяева, весь сад был покрыт высокими сугробами снега, и лишь одна дорожка от крыльца флигеля до веранды была расчищена.

Дом, построенный ещё прадедом Александра Павловича, был собран из толстенных еловых брёвен, оштукатуренных изнутри, в некоторых местах обитый тёсом снаружи. Он имел два фасада: один, главный, выходил во двор, обращённый к проезжей дороге, идущей из г. Галича в г. Кострому, другой выходил в уже описанный сад. На фасаде, обращённом во двор, было большое крыльцо, окружённое рядом колонн, искусно вытесанных из толстых сосновых брёвен и покрашенных «под мрамор».

Почти каждый из следующих владельцев дома внёс свою лепту в его архитектуру. И творение какого-то довольно известного зодчего, привезённого прадедом Александра Павловича за огромные деньги чуть ли не из самой Италии, постепенно превратилось в бесформенное строение, со множеством пристроек, переходов и коридоров. Дом был одноэтажный, но затем в средней его части кто-то придумал построить трёхкомнатный мезонин, который изуродовал его ещё больше. Когда семья Шиповых жила в Рябково, то в этом мезонине жили девочки, в том числе и Маша, он и получил название «девичий».

Большинство окон дома было закрыто ставнями, не открывавшимися несколько лет, комнаты его числом более тридцати не убирались тоже давным-давно. Часть мебели в своё время была вывезена в Петербург, часть пришла в совершенную негодность, а то, что ещё можно было употребить, заботливый Пал Палыч велел снести в комнаты, приготовленные для молодых хозяев.

Внешний, да и внутренний вид огромного, холодного, пустого и из-за закрытых ставень мрачного дома производил тягостное впечатление, такое же, какое производит старый одинокий бобыль, не имеющий никого близких и доживающий свой век, заброшенный и всеми забытый.

Особенно грустное чувство вызвал этот вид у Маши, ещё живо помнившей, как в дни её детства было здесь шумно и весело, а в многочисленных комнатах всегда полно народу – родственников, гостей, постоянно то приезжавших, то отъезжавших.

Резкий контраст со всем домом представляло южное крыло его, пристроенное сравнительно недавно, большую часть которого (пять комнат, веранду, выходящую в сад, и боковое крылечко, спускающееся во двор) в течение последнего года старательно ремонтировали и подготавливали к приезду молодожёнов. Кроме пригодной мебели, туда были снесены и все ковры, и гобелены, и картины, которых оставалось после отъезда в Петербург ещё порядочно.

Стараниями Даши в одну из комнат были собраны все уцелевшие от времени и мышей книги. Получилась довольно интересная старинная библиотека.

Когда почтовая тройка, привезшая молодую чету, остановилась у бокового крыльца дома, с него спустился Пал Палыч, а следом за ним сбежала и Даша. Пал Палыч, поздоровавшись с господином доктором и Машенькой, как он называл Марию Александровну, так как знал её с пелёнок, сейчас же приступил к рассказу о новой больнице, которой он, по-видимому, был увлечён с головой. Маша и Даша, в прошлом закадычные подруги, обнялись и быстро скрылись в дверях дома, одна – чтобы скорее показать, что тут удалось сделать, другая – чтобы скорее осмотреть своё будущее жилище. Обе они опасались, понравится ли оно Болеславу Павловичу.

Все вещи в обновлённой квартире были приведены в порядок и расставлены под наблюдением Пал Палыча и Даши с таким вкусом, чтобы Маша, увидев с детства знакомое бабушкино кресло в столовой, в гостиной – огромные стоячие часы, за которыми они с сестрой любили прятаться, и многое другое, – была тронута до слёз.

В этом же крыле дома помещалась и кухня, отремонтированная и перестроенная на новый лад. В ней вдобавок к большой русской печке, занимавшей добрую треть помещения, была сложена городская плита – вещь новая, на которую приходившие в кухню крестьяне смотрели с изумлением и недоверием, не понимая, для чего нужна эта «штуковина», когда рядом стоит такая добротная и вместительная печь.

Были отремонтированы также надворные постройки первой необходимости, баня, был вычищен и колодец.

Понравилась квартира и Болеславу Павловичу, хотя, по правде сказать, в эти первые минуты и часы по приезде он не очень-то разглядывал её. Все его мысли были поглощены новой больницей. В голове у него уже роилось множество планов и предположений о будущей работе.

Павел Павлович вёл амбулаторный приём в одной из комнат своего флигеля. Болеслав Павлович, осмотрев его, решил, что часть своего приёма он будет вести здесь же, но главный приём будет производиться в амбулатории, построенной при адищевской больнице, куда вскоре он и помчался.

Подруги остались одни. Пока они делятся своими маленькими женскими секретами, познакомимся немного с Дашей.

Даше исполнился всего год, когда умер её отец, работавший в бухгалтерии одной из кинешемских текстильных фабрик. Через год после этого её мать вышла замуж за Павла Павловича Николаева. Лет пять тому назад умерла и мать её: Даша осталась круглой сиротой. Прожив всю свою недолгую жизнь в Рябково и полюбив Пал Палыча как родного отца, она осталась с ним жить и после смерти матери, не желая оставлять старика одного.

В детстве Даша воспитывалась вместе с детьми Шиповых, затем училась в судиславльской гимназии, но после смерти матери вынуждена была оставить её и заняться домашним хозяйством.

С детства и юности обе девушки дружили, они были ровесницами. В своё время вместе облазили все окружные овраги, знали наперечёт все грибные и ягодные места в ближайших рощах и перелесках и все укромные места на Волге, куда бегали купаться, вместе учили неправильные глаголы, задаваемые француженкой, вместе овладевали правилами первых грамматических упражнений и арифметических задач, которым их учил гувернёр, и вместе же ненавидели его всей душой. Дружба их продолжалась и в последующее время, когда Маша приезжала в Рябково на каникулы.

Подруги не виделись последние три года, и, как мы знаем, за это время в жизни Маши произошло много перемен, в Дашиной же жизни всё осталось по-старому.

Если Маша успела превратиться в самостоятельную даму, потерявшую мать, брата, вынужденную покинуть Смольный и заняться совершенно незнакомым ей до того делом – ведением домашнего хозяйства, претерпеть все перипетии родственных неудовольствий и ссор из-за своего брака, что не могло не наложить на её внешность печать озабоченности и серьёзности, то Даша по-прежнему жила в своём доме вместе со стариком-отчимом. И хотя ей приходилось вести хозяйство в гораздо более трудных условиях, она оставалась весёлой и беззаботной девушкой.

Менее чем через двадцать минут после выезда из Рябково Болеслав Павлович и сопровождавший его Пал Палыч были в Адищево и входили в здание новой больницы.

В доме пахло смолистым деревом и свежей масляной краской. В маленьких палатах уже стояли железные солдатские койки, покрытые серыми суконными одеялами, у кроватей были тумбочки. Этот инвентарь был отпущен земством. Больше пока не было ничего.

На другой стороне была амбулатория, состоявшая из большой ожидальни с лавками по стенам, кабинета врача, комнатки для фельдшера и маленького помещения для аптеки. Кое-какой инвентарь и для этих помещений имелся. Пал Палычу его тоже удалось выпросить у земства, но всего было очень мало. Главное же, совсем не было никакого медицинского имущества и инструментария, не было его или почти не было и в рябковской фельдшерской амбулатории. Так что по существу работать было нечем, и потому первоочередной задачей явилась необходимость поездки Болеслава Павловича в Кинешму, чтобы выхлопотать средства для приобретения хотя бы самого нужного.

Когда он вернулся домой, было уже совсем темно. Маша была одна и, конечно, обижена, что в первый же день приезда муж оставил её и умчался по делам. Однако вернувшийся Болеслав с такой горячностью и энтузиазмом обрисовал ей положение дел, с таким восторгом рисовал ей будущие радужные перспективы своей работы, что Маша невольно увлеклась вместе с ним и забыла про свою обиду.

Болеслав Павлович готов был хоть завтра же ехать в Кинешму, но ему – нет, правильнее им обоим, предстояло совершить ещё одно небольшое дело, как выразился молодой супруг. Вот бы слышали это выражение Машины родственники!

Болеславу Павловичу Пигуте и Марии Александровне Шиповой, нужно было всего-навсего только… повенчаться! Да, да, повенчаться! Дело в том, что по вероисповеданию Пигута был католик. Собственно, в душе-то он был атеист, но по имеющимся у него документам числился католиком, хорошо ещё, что об этом, кроме отца Маши, никто из родственников не знал, а то бы ещё больший скандал был.

Он не отказывался венчаться в любой церкви, в том числе и в православной, но в Петербурге русское духовенство требовало, чтобы инаковерующие перед венчанием крестились в православную веру. А на это он не соглашался.

С другой стороны, и Маша, хотя она и не была никогда особенно религиозной и многие обряды православной Церкви считала просто нелепыми, не хотела переходить в католическое вероисповедание, чтобы обвенчаться в костёле, который в Петербурге был. Да и отец этого никогда бы не разрешил. Их жизнь могла, таким образом, поломаться, даже не начавшись.

Но Александр Павлович, получив согласие Болеслава Павловича на венчание в православной церкви, сумел помочь им и в этом деле. Во время пребывания в Рябково он уговорил старенького отца Петра, крестившего всех его детей и венчавшего его самого, чтобы тот повенчал молодых, не интересуясь вероисповеданием жениха. Очевидно, что помимо хорошего отношения Александра Павловича с рябковским священником успеху переговоров способствовало и солидное приношение, которое пришлось сделать на благолепие храма. Словом, согласие было получено, тем более что все Шиповы венчались и выходили замуж в Рябково.

И на следующий же день в рябковской церкви с некоторым нарушением порядка, без предварительного оглашения, без лишних свидетелей состоялось скромное венчание. Машенька Шипова стала наконец по-настоящему Марией Александровой Пигутой.