Читать книгу Код Онегина - Брэйн Даун - Страница 9

«Комитет!» Саша застонал, заворочался на диване и даже укусил сам себя за руку от злобы и ужаса. По интонации прораба Саша понял, разумеется, о какой организации идет речь. А и впрямь – слово «комитет» звучало страшно куда страшней, чем нынешнее ее имя. (Саша в кино всегда восхищался, глядя, как ловко наша контрразведка берет за жабры всяких там врагов и предателей; но едва дело коснулось его самого, как атавистический ужас в нем проснулся.) И Олег тут был ни при чем, а при чем была – рукопись! «Стало быть, они все знают. . Какая-то сволочь уже настучала, что я продать пытаюсь… Интеллигенция, бля! Ни себе ни людям, гады, стукачи, уроды!» Он дрожащей рукою плеснул в стакан виски, поднес ко рту, сморщился, пить не смог. Пытался думать. Но почему – комитет?! Контрабандой культурных ценностей совсем другой комитет занимается – таможенный… У них теперь есть свое дознание и следствие. . Да, но таможенники могут взять человека в оборот лишь после того, как была попытка контрабанды. А хватать за одно лишь намеренье – так поступает известно кто. . «Го споди, какой же я идиот!»

Саша знал теперь, что бумажки – настоящие и очень дорогие. Но делать было нечего. Мысль о том, чтобы поиграть с ФСБ в прятки или догонялки, ни на миг не пришла ему в голову. Он не безумец. В тюрьму он не пойдет ни за что. Придется сдать находку. Прощай, богатство! Волшебный замок растаял. Осталось одно разбитое корыто. Саша подошел к окну, осторожно раздвинул шторы, выглянул. Он был уверен, что увидит их. Но они, наверное, искусно прятались. Какой-то мужик, оглянувшись, вошел в подъезд – зачем он оглядывался?! А, собака, он звал ее. . Но. . Сашу затрясло. Быть может, сдать находку уже поздно… Ордер на арест уже готов… Чистосердечное признание… Хельсинки! Нет, нет… Он понимал, что улететь в Финляндию ему не позволят.

Ему хотелось что-нибудь разбить, поломать, хотелось кричать криком. Он догадывался, откуда пошел звон, – тот жульман-спец, которого взяли! Они нашли у спеца фрагмент рукописи и все поняли, и спец сдал Сашу. Но почему не берут и его, чего ждут? Помучить хотят, страхом истерзать. . Ах нет! Они ждут, когда он выйдет на контакт с покупателем, чтоб и покупателя взять. А покупателя-то нету… Они, наверное, думают, что Саша за этим летит в Хельсинки. . Но он уже никуда не летит. Он прошел в кухню. Окна кухни выходили не на подъезд, а в тихий переулок. Он долго бродил туда-сюда. Было два часа ночи, и никого он не видел больше, кроме мужика с собакой, сколько ни таращился. Его тряс озноб – август был сырой и холодный, – но он никак не мог сообразить, что нужно делать, чтобы согреться: одеяло на плечи натянул, а босые ноги стыли. Худая высокая фигура показалась в дальнем конце переулка; на миг Саше почудилось, что это идет негр, но под фонарем он разглядел, что человек был белый и к тому же – баба. Разноцветный тот негр не шел из головы. Вчера, слушая прораба, Саша соображал очень плохо; должно быть, прорабу показалось, что он не в своем уме. Еще бы не показалось: когда прораб рассказывал о подозрительных визитерах, Саша вдруг перебил его и спросил, был ли среди них негр. Прораб поднял брови и ничего не ответил. Саша теперь и сам не понимал, зачем негр, почему он спросил про негра, откуда в ФСБ могут быть негры.

Он все-таки заставил себя выпить виски и не пожалел об этом: стало теплей и мозги немножко прояснились, а может, напротив, затуманились настолько, чтобы ослаб страх. Ничего еще не потеряно: нужно завтра же пойти на Лубянку и сдать рукопись. Глядишь, еще денег дадут – ведь нашедшему клад полагается процент. Глупо, глупо: какой уж там процент, лишь бы не посадили.

Как на расстрел собирался: выбрился, костюм, галстук… Потом подумал, что слишком хороший костюм произведет на комитетчиков дурное впечатление, и оделся демократически, в джинсы и старый пуловер. Хотя чего уж там. Они и так знают все о его доходах и матерьяльном положении. Он снова надел костюм, только галстука не стал повязывать. На руке он всегда носил перстень – скромный такой, не кричащий, подарок Олега ко дню рождения; Саша раньше думал, что мужики не дарят друг другу украшений, хотел обидеться, но Олег объяснил, что это не украшение, а сувенир и знак дружбы. Перстень был, конечно, неуместен. Не исключено, что перстень краденый, – до того, как Олег занялся торговлей тренажерами, был в его жизни какой-то темный период лет в пять, когда Саша с ним не видался. . Еще цепь с крестом – не такие, как в анекдотах про НР, а скромные, пристойного размера и толщины. Крест произведет хорошее впечатление, а может, никакого не произведет.

Он взял рукопись, взял на всякий случай и копию. Машину оставил, на метро поехал – совсем рехнулся со страху… Со стороны серой громады доносилось хоровое пение. Саша подумал, что у него уже глюки пошли, но потом вспомнил, что у комитетчиков есть своя церковь, храм Софии Премудрой, Олег рассказывал, Олегу даже как-то удалось по знакомству туда попасть; он сперва хотел так, без знакомства, но ему секьюрити сказали «Пошел вон, засранец», а вот по знакомству – пустили. Олегу в этой церкви страшно понравилось, и понравилось, как понимал Саша, в основном то, что простых людей туда не пускают, а говорят «засранец» и «пошел вон», то есть сам факт допущения Олега в ихнюю церковь как бы удостоверял, что он не засранец и не простой. А Саша даже съязвил тогда – он иной раз посмеивался над Олегом, они ведь на равных были, – что у комитетчиков и Бог-то, наверное, свой, отдельный. А Олег усмехнулся и сказал, что Бог не Бог, а свой специальный святой есть – великий князь Александр Невский. . Олег регулярно ходит в церковь, он и Сашу к этому приобщил: перед серьезными переговорами надо непременно пойти помолиться, а после заключения удачной сделки – снова пойти, поставить свечку. Олег говорит, Бог уважает тех, кто трудится. А как хорошо иногда в ХСС зайти, потусоваться, чтоб тебя заметили, когда ручку жмешь какому-нибудь депутату. . А Катя называет церкви «памятниками истории и архитектуры», Катя не религиозна (медичка!), Саша пытался ее образумить, но покамест не преуспел. Сейчас Саше очень хотелось в церковь, но он не знал, о чем молиться, можно ли молиться, чтоб тебя не посадили за контрабанду культурных ценностей, или это дурной тон?

Он все же решил помолиться, а может, ему просто хотелось потянуть время. На Лубянке была еще какая-то церковь. Он пошел туда. Он прошел мимо антикварного магазина, куда заходил на следующий день, как нашел рукопись. На дверях была табличка «Закрыто». Суббота, половина двенадцатого утра, час покупок – зачем, почему закрыто? Закрыто наверняка было по какой-нибудь очень обыкновенной причине, но Саше опять стало холодно, и он застегнул пиджак. Как ему не повезло с этой рукописью! Ежели б он сразу знал, как пришел в Ленинку, что этот Каченовский может согласиться войти в долю! А он сперва голову морочил, а потом взял и помер, сволочь.

Саша не пошел в церковь. И сдаваться не пошел. Как-то холодно было и гадко, и в уборную хотелось, а общественными уборными он брезговал. Он решил, что вернется домой, отдохнет, чуток выпьет для храбрости и снова поедет на Лубянку, только уже не на метро, а на машине, как нормальный человек. Он вернулся, выпил, но тут ему и вовсе расхотелось сдаваться, да и молиться тоже. Завтра. А то и вовсе обождать, пускай события развиваются естественным порядком. Они будут пасти его в Хельсинках, убедятся, что он не пытается продать рукопись – он ее и брать с собой не станет! – поймут, быть может, что он честный гражданин. Когда он это решил, ему стало полегче, и он почти перестал дрожать. Но он не знал, куда девать себя до понедельника, и поехал в Остафьево, чтоб еще раз поговорить с прорабом, вдруг тот скажет, что пошутил и никто Сашу не пасет.

– Валера где?

– Он эта… на фирму поехал, – ответил молдаван. – Ну, эта… которые витражи нам… вам делают. Ругаться поехал. Они с утра стекло привезли, а стекло с дыркой.

Саша тяжело вздохнул. Молдаваны, конечно, ему не расскажут о комитетчиках, у них классовая ненависть, они думают «посадят тебя – и так и надо, наворовал». Не сказала же ничего домработница Ольга Петровна, а он к ней так хорошо относился, даже подарил Наташкины старые кофточки и косметику, когда та сбежала. Да, может, они и не поняли ничего.

– Вас эта… сосед спрашивал, – сказал молдаван. – Два раза приходил.

– Чего ему надо? – хмуро спросил Саша.

– Не говорит. – Молдаван пожал плечами. – Хозяин, они эта… опять приходили. Сторож говорит, ночью все ходили, смотрели. Потом через забор полезли, он думал – воры, хотел стрелять. А они ему сказали молчать. И все доски обшарили, все…

– Тебе Валера сказал? Про них?

– И так понятно. Чего не понять. Нам бы аванс… – Молдаван беспокоился, что после ареста хозяин не сможет расплатиться с рабочими.

– Да-да, – сказал Саша. Он привез деньги. – Возьми. Деньги надо было отдавать прорабу, но Саша не хотел дожидаться его. Пускай делят сами как хотят. Он покрутился немного в недостроенном доме, еще пуще расстроился. Пошел к соседу. Ему тяжко было оставаться одному.

Опять накрапывал дождик, так что сосед был дома. Лежал на диване и смотрел новости по телевизору. Телевизору было лет сто. И кот лежал на диване и смотрел телевизор. А жены никакой опять не было. Саша спросил соседа:

– Что хотел, Лева?

Сосед поднялся, сунул ноги в тапочки, выключил телевизор. У него даже пульта не было. Сосед глядел недоброжелательно, мрачно и все сглатывал слюну. Кадык ходил туда-сюда. Шея у соседа была тощая, как у гусенка, четыре таких шеи поместилось бы в одну Сашину.

– Не знаю, с чего и начать, Александр…

– Начинай с начала, – посоветовал ему Саша.

– Я вам дал телефон моего знакомого, то есть родственника жены… Вы были у него?

– Ну.

– Я ваших дел не знаю и знать не хочу… Но впутывать моих знакомых… Я не верю, что это простое совпадение… Вы, возможно, не могли предполагать столь ужасного исхода, но… Я сам виноват… Я считаю своим долгом… Я должен…

– Куда впутывать-то?

– А я не знаю, куда вы его хотели впутать, – огрызнулся сосед. Он теперь еще хуже глядел на Сашу: с ужасом и ненавистью. – Как там у вас называется: разборки…

– Да что ты мямлишь? – разозлился Саша. – Что, взяли его?! («Они берут всех, кому я показывал рукопись… И антиквар…»)

– Он убит! – тоненько выкрикнул сосед. – Убит при аресте! При попытке к бегству! Застрелен на улице, как бандит какой-нибудь! Тихий, мирный, порядочный человек! Бегство! Арест! За что?! Вы – как гниль, как грязь, как проказа! (Саша понял, что сосед считает его уголовником, – глупый, глупый человек…) Губите все, к чему прикасаетесь! Спортсмены! Вся ваша мафия…

– Не ори, – попросил Саша.

Го лова у него шла кругом. Он огляделся и сел на стул. «За что ж убивать-то?!» Руки его задрожали. «Каченовский попал под машину… Антиквар – куда делся?! Да и спец-жулик. . Живой ли? Кто знает. Ну, я попал. . Но за что, за что? Я ж ее еще не продал, даже не пытался толком… Разве за это – мочат?! Или… Бандиты?! От спеца узнали про рукопись и мочат? Нет, какие бандиты – при аресте… Зачем?!! Почему?!! Господи, да сколько ж она стоит, если из-за нее – такое? Миллион? Миллиард?!! Это же все-таки не ЮКОС… За яйцо Фаберже небось не мочат. . Или мочат, да нам не докладывают?!»

– Валить надо… – сказал он то ли сам себе, то ли соседу.

– Кого? – испугался сосед.

– Не кого, а куда…

Саша повернулся и пошел прочь. Он шел как слепой и чуть не сшиб стул. Сосед вышел за ним во двор. Они стояли под дождем на улице и мокли оба. И Саша рассказал соседу про рукопись. Он понимал, что это глупо, но не мог больше держать все в себе. Сосед слушал, не скрывая недоверия. А потом и прямо сказал, что не верит, так и сказал:

– Вы лжете или недоговариваете. Незаконный вывоз культурных ценностей – это, конечно, преступление. Но за это не убивают. Даже они. – Саша понял, что сосед, хоть и говорит с такой гадливостью про «мафию», вовсе не питает уважения к комитету и его методам. – Вы связаны с мафией…

– Мафия на Сицилии, – сказал Саша, – у нас – организованные преступные группировки. Но я с ними не связан. И не сидел я, и ни с каким спортсменами особо не дружу, да и не все спортсмены рэкетом занимаются, зря ты так о спортсменах. Я просто продаю тренажеры. То есть лично я не продаю, а закупаю. Любой может прийти и купить тренажер в наших салонах, не обязательно спортсмен, ты тоже можешь. И налоги мы платим.

– Ну, не знаю, – сказал сосед.

– Вот и я не знаю. Не знаю, что делать. У меня на понедельник билет до Хельсинок…

– Хельсинки не склоняются. Это имя собственное. – А Химки почему склоняются? Они тоже имя собственное.

– О чем мы говорим?! – вскричал возмущенно сосед, хотя сам же завел дискуссию о Хельсинках, а вовсе не Саша. – Послушайте, Александр. . – Он как будто начал относиться к Саше чуть получше. – Вам надо в милицию обратиться. Пусть сажают.

– Ничего себе «пусть»! Тебе легко говорить.

– Все лучше, чем попасть к тем.

– Те попросят – менты отдадут… А ты-то за что тех не любишь? Диссидент, что ли? Или из репрессированных?

Сосед этот вопрос проигнорировал.

– Хельсинки вас не спасут, – сказал он, – даже не надейтесь.

– Да знаю я… Они ночью дом шмонали. А что там шмонать? Стройка, разор полный…

– Как вы узнали?

– Рабочие сказали. Они у меня надежные. . – вздохнул Саша: вопреки всему он хотел думать, что молдаван рассказал ему об обыске из человеческой симпатии, а не потому, что боялся за свой аванс. – Да я и сам бы догадался, без них. У меня там в комнате – в зале, где камин, – чемоданы с барахлом моим. Старое, паршивое барахло, в квартире держать негде, так я сюда свез. Рабочие не тронут. И не трогали никогда. А сегодня вижу – все не так. Которая сумка была не застегнута – та застегнута, а которая была застегнута – та плохо застегнута. .

– Вы наблюдательны, – сказал сосед. Ему, кажется, понравилось, что Саша наблюдателен.

– Ничего не наблюдателен, – буркнул Саша. Отродясь не был он наблюдательным. – Просто знаю свои вещи.

Они поговорили еще немного, стоя во дворе, и Саша ушел. Сосед так и не попросил показать ему рукопись, из-за которой такой сыр-бор. Он только сказал о ней, что она, должно быть, очень дорогая. Это Саше и без него было понятно.

О том, что соседа могут убить, Саша подумал только дома, в Москве, когда хорошенько напился, – до этого он не мог думать не только о судьбе соседа, но даже и о собственной. Он вообще думать не мог. Боялся только. Мозги как кисель, руки ледяные, живот то и дело скручивает. Ужас в чистом виде. Когда на Варшавке его догнал лиловый «понтиак» и стал прижимать к обочине, Саша даже не сопротивлялся, хотя мог бы пойти на «понтиак» тараном; он просто закрыл глаза и приготовился к смерти… Но смерть не шла долго, секунды две, и он захотел посмотреть, кто его убьет, и увидал за рулем «понтиака» – негра, и тут сердце его провалилось, как в лифте, и горло сдавил такой ужас, какого еще он не испытывал, потому что глаз у негра не было. Черное лицо без глаз на него смотрело.

Негр был в черных очках. Очки смотрели на Сашу, будто запоминали. Потом негр дал газу и умчался.

А Саша на скорости сорок километров потащился дальше. Руки его совсем ослабели, он едва мог держать руль.

Вот он и напился. А когда напился – сообразил, что соседу теперь тоже кранты. Всем кранты, с кем он говорил о рукописи. Ну и черт с ним. До соседа ли ему. Умереть, не повидав даже Катю!

Бежать? От ФСБ? Бесполезно и пытаться. Все его существо противилось мысли о бегстве, даже почему-то больше, чем мысли о смерти. Умереть – это не так уж сложно, застрелят и все, а бежать – без денег, без вещей, без комфорта – такая морока… Убьют так убьют. Саша, собственно, не смерти боялся – чего уж так-то бояться, они с Олегом столько свечей наставили – Москву можно три раза спалить, Бог это оценит, – а разных неудобств, связанных с нею. . Пытки! Если менты пытают, то уж эти. . Он скорчился, ногтями зацарапал обивку дивана. Ах, зачем негр не убил его, ах, зачем.