Читать книгу Интимная жизнь наших предков. Пояснительная записка для моей кузины Лауретты, которой хотелось бы верить, что она родилась в результате партеногенеза - Бьянка Питцорно - Страница 9

В главном зале не было никого, кроме докладчиков, да и те далеко не все: председатель извинялся, что некоторые еще не успели приехать. Впрочем, заседание открылось по расписанию, с типичной для университетского мира пунктуальностью. Официальным языком конгресса был английский, который все понимали и на котором могли более-менее бегло объясняться.

Сперва слово предоставили испанскому библеисту. Тот начал с риторического вопроса: разве можно столь легкомысленно подходить к такой ужасной теме, как путешествие в мир теней для разговора с мертвыми? Ведь мы, живые, делаем это ради собственной выгоды или любопытства, не заботясь о страданиях, которые приносим мертвым, пробужденным от бесконечного забытья. Ада скривилась: почему же легкомысленно? К таким вопросам ученые всегда относились с крайней серьезностью.

Древним евреям, продолжал библеист, было строго-настрого запрещено вызывать мертвых: еще царь Саул безжалостно изгнал из Израиля всех магов и некромантов, но в момент крайней необходимости, перед решающей битвой с филистимлянами, сам же и нарушил свой запрет. Сменив царские одежды на простонародное платье, Саул отправился в селение Аэндор, где, как он знал, жила старуха-волшебница, избежавшая изгнания, и умолял ее призвать дух недавно умершего пророка Самуила, чтобы спросить у того совета.

Становилось жарковато. За окнами жужжали пчелы. Ада постоянно отвлекалась, она все еще думала об Эстелле. Но словосочетание «аэндорская волшебница» заставило очнуться: словно прямо в лицо вдруг плеснули холодной водой. Ее тотчас же затянуло в омут воспоминаний. Вот она девятилетней девочкой сидит на полу в узком простенке между окном и сервантом, жадно вчитываясь в найденный в библиотеке кузины Грации Аликандиа роман канадской писательницы Люси М. Монтгомери (только во взрослом возрасте Ада обнаружила, что М. означает Мод) «Волшебство для Мэриголд», который ей настолько понравился, что она читала и перечитывала его, пока не запомнила наизусть каждую строчку. Ни одна другая приключенческая книга из имевшихся дома и вроде бы лучше подходивших ее натуре не привлекала Аду больше, чем «Мэриголд» (что она осознала лишь много лет спустя, да и то с помощью психоаналитика).

Лесли, семья Мэриголд, ужасно напоминали Бертран-Ферреллов: зажиточные горожане с аристократическими замашками, снобы и ретрограды; псевдоантичные виллы среди бескрайних полей, ростовые восковые портреты умерших дочерей под стеклянными колпаками; бесконечные обеды, мраморные лестницы, дальние комнаты, где жили одинокие пожилые родственники… Клондайк, дядя Мэриголд, напоминал маленькой Аде дядю Танкреди, Молодая Бабушка могла с легкостью сойти за портрет бабушки Ады. А у Старой Бабушки, которая перед смертью просила внучку пожарить ей яичницу, была загадочная черная кошка, которую звали… Аэндорская Волшебница! Незнакомой еще с Библией маленькой читательнице это имя тогда ни о чем не говорило, но образ оказался настолько ярким, что неизгладимо отпечатался в памяти.

Как же Ада скучала по тем временам, по тому чтению! Став взрослой, она часто спрашивала себя, была ли в детстве счастливее, чем сейчас. Нет, пожалуй, совсем наоборот. Но тогда она, по крайней мере, считала, что может быть счастлива в будущем, и еще не утратила надежду.

К жужжанию пчел теперь примешивался далекий треск газонокосилки университетского садовника. Из открытого окна пахло свежескошенной травой. Помнится, воображаемая подруга девочки Мэриголд, которая являлась ей только весной, была на самом деле цветущим кустом боярышника.

Когда воспоминания покинули Аду и она обратила внимание на происходящее в зале, выступал уже другой оратор. Он говорил о XXIII песни «Илиады», в которой мертвый Патрокл во сне является Ахиллу и просит его похоронить. Ничего нового, если не считать удовольствия послушать цитаты: докладчик произносил их по-гречески, а Ада сразу же радостно вспоминала в переводе Монти, который читала еще в средней школе, готовясь отвечать «прозаический пересказ». Сколько раз она слышала их от дяди Танкреди, имевшего обыкновение цитировать классику применительно к повседневной жизни и вечно придававшего древним максимам иронический подтекст!

«Спишь, Ахиллес! неужели меня ты забвению предал? Не был ко мне равнодушен к живому ты, к мертвому ль будешь?»[22] – укоризненно говорил он на кладбище, обнаружив, что порог семейного склепа зарос сорняками. Или, например: «И взаимно с тобой насладимся рыданием горьким!» – это всегда говорилось, когда Ада или Лауретта, совсем еще малышки, плакали навзрыд, ударившись лбом об угол стола в игровой, или хлюпали носом, если бабушка Ада ставила их в угол. «Насладимся рыданием горьким» – двум девчонкам четырех-пяти лет от роду! В итоге они с кузиной выросли в атмосфере романтики и античного героизма, словно пришедших из романов Д’Аннунцио (по крайней мере, на словах). Даже о возлюбленном, появившемся у Ады в подростковом возрасте, ее родные говорили: «Там твой Патрокл пришел».

Свое выступление второй докладчик закончил вопросом: а есть ли для исследователя практическая разница между катабасисом[23], вызовом духов и явлением призрака, и если да, то в чем она заключается? Нужно ли разделять явления мертвых, «поднимающихся» из преисподней поговорить с живыми по собственной инициативе, и случаи, когда живые «спускаются» в Аид, чтобы побеспокоить его обитателей своими проблемами? Потом он внезапно добавил: «А как насчет общения с душами умерших, всех этих спиритических сеансов, столь модных в прошлом веке? С ними-то как быть?»

Ада раздраженно поморщилась. Как уже говорилось, она была рациональной до мозга костей и всегда считала спиритические сеансы всего лишь недостойным обсуждения на конгрессе серьезных ученых прикрытием для разного рода мошенников на доверии и прочих шарлатанов. Будучи по натуре исследователем, а значит, ничего не принимая на веру, она не могла простить Виктору Гюго его многолетние нездоровые попытки общения на острове Джерси с духом утонувшей Леопольдины[24]. Она и «Волшебную гору» Манна не смогла дочитать из-за отрывка, где вызывают тень двоюродного брата Ганса Касторпа, Иоахима, и та появляется. История была трогательной, но Ада разделяла мнение автора, не случайно назвавшего следующую главу «Очень сомнительное».

(Я упоминаю об этих мелких деталях, кажущихся на первый взгляд бессмысленными и незначительными, чтобы читатель как можно лучше понимал внутренний мир Ады, ее душу или, если определять, как сейчас принято, более наукообразно, личностный склад – конечно, не так полно, как психоаналитик, которого она, как-никак, посещала несколько лет, но вполне достаточно, чтобы считать ее реальным человеком с настоящим жизненным опытом, а не персонажем, придуманным автором, то есть мной, для демонстрации некой теории. В противном случае мне было бы проще написать монографию вроде дипломной работы Эстеллы Йодиче.)