Читать книгу Лавка древностей - Чарльз Диккенс, Geoffrey Palmer, Miriam Margolyes - Страница 10

Доверившись миссис Квилп, Нелли лишь в слабой степени описала свою тревогу и горе, лишь намеками дала понять, какая туча нависла над их домом, бросая темные тени на его очаг. Трудно рассказывать постороннему человеку о том, как одинока и безрадостна твоя жизнь. Но не только это сдерживало сердечные излияния Нелл: постоянный страх, как бы не выдать, не погубить нежно любимого деда, не позволил ей даже вскользь упомянуть о главной причине своих тревог и мучений.

Не однообразные дни, которые ничто не скрашивало – ни развлечения, ни дружба; не унылые, холодные вечера и одинокие длинные ночи; не отсутствие бесхитростных удовольствий, столь милых сердцу ребенка; не сознание собственной беспомощности и легкая уязвимость души – единственное, чем дарило ее детство, – не это исторгало жгучие слезы из глаз Нелл. Она чувствовала, что старика гнетет какое-то тайное горе, замечала его растущую растерянность и слабость, по временам дрожала за его рассудок, ловила в его словах и взглядах признаки надвигающегося безумия, видела, как день ото дня ее опасения подтверждаются, знала, что они с дедом одни на свете, что в беде им никто не поможет, никто их не спасет, – вот причины волнения и тоски, которые могли бы лечь камнем и на грудь взрослого человека, умеющего подбодрить и отвлечь себя от тяжелых раздумий. Каково же было нести такую ношу ребенку, когда он не знал избавления от нее и видел вокруг только то, что непрестанно питало его мысли тревогой.

А старик не замечал никаких перемен в Нелли. Если мираж, застилавший ему глаза, рассеивался на мгновение, он видел перед собой все ту же улыбку своей маленькой внучки, слышал все тот же проникновенный голос и веселый смех, чувствовал ее ласку и любовь, которые так глубоко запали ему в душу, словно были неразлучны с ним с первого дня жизни. И он довольствовался тем, что читал книгу ее сердца не дальше первой страницы, не подозревая, какая повесть раскрывается за ней, и думая: ну что ж, по крайней мере ребенок счастлив!

Да, она была счастлива когда-то. Она бегала, напевая, по сумрачному дому, легко скользила среди его покрытых пылью сокровищ, подчеркивая их древность своей юностью, их суровое, угрюмое безмолвие – своим беззаботным весельем. А теперь в доме стоял холод и мрак; и когда она выходила из своей каморки, в надежде хоть как-то скоротать долгие часы ожидания в одной из этих комнат, все ее тело сковывала такая же неподвижность, какую хранили их безжизненные обитатели, и ей было боязно будить здесь эхо, охрипшее от долгого молчания.

Погруженная в свои мысли, девочка часто засиживалась допоздна у окна, выходившего на улицу. Кому лучше знать муки неизвестности, как не тем, кто ждет – тревожится и ждет? В эти часы печальные видения роем толпились вокруг нее.

Она сидела у окна в сумерках, следя за прохожими и за соседями в окнах напротив, и думала: «Неужели в тех домах так же пустынно, как и в нашем? Почему эти люди выглянут на минутку и снова спрячутся? Может быть, им веселее, когда я сижу здесь?» На одной из крыш по ту сторону улицы неровной линией торчали трубы, и если она подолгу смотрела на них, ей начинали чудиться там страшные лица, которые хмурились, глядя на нее, и все старались заглянуть к ней в комнату. И девочка радовалась, когда наступающая темнота скрывала их, – радовалась и вместе с тем печалилась, потому что фонарщик зажигал фонари, – значит, ночь была близка, а ночью в доме становилось еще тоскливее. Она озиралась по сторонам, убеждалась, что в комнате все недвижимо, все стоит на своих местах, и, снова выглянув на улицу, видела иной раз человека, который в сопровождении двух-трех молчаливых спутников нес на спине гроб в какой-нибудь дом, где лежал покойник. Она вздрагивала, перед ней снова вставало изменившееся лицо деда, и это наводило на новые размышления, рождало новые страхи. Что, если он умрет – заболеет внезапно и больше не вернется домой живым; или придет ночью, поцелует, благословит ее, как всегда, она ляжет спать, заснет, пожалуй, будет видеть сладкие сны, улыбаться им, – а он наложит на себя руки, и его кровь медленной, медленной струйкой подберется к двери ее спальни.

Такие мысли были невыносимы, и, ища спасения от них, она снова обращала взгляд на улицу, которая с каждой минутой становилась все темнее, тише и безлюднее. Лавки закрывались одна за другой, соседи шли спать, и в окнах верхних этажей там и сям вспыхивали огоньки. Но вот и они гасли или уступали место мерцающей свече, которая будет гореть до утра. Лишь невдалеке из одной лавки все еще падали на мостовую красноватые блики… в ней было, наверно, так светло, уютно! Но вот и она закрывалась, свет потухал, улица умолкала, мрачнела, и тишину ее нарушали только шаги случайных прохожих или громкий стук в дверь у соседей, когда кто-нибудь из них, против обыкновения, поздно приходил домой и старался разбудить крепко спящих домочадцев.

В поздний ночной час (так уж повелось за последнее время) девочка закрывала окно и бесшумно спускалась по лестнице, замирая от страха при мысли: а вдруг эти чудища в лавке, не раз тревожившие ее сны, выступят из мрака, озаренные изнутри призрачным светом! Но яркая лампа и сама комната, где все было так знакомо ей, гнали прочь эти страхи. Не сдерживая рыданий, она горячо молилась за старика, просила в своих молитвах, чтобы покой снова снизошел на его душу и к ним снова вернулось прежнее безмятежное счастье, потом опускала голову на подушку и в слезах засыпала, но до рассвета еще не раз вскакивала, напуганная почудившимися ей сквозь сон голосами, и прислушивалась, не звонят ли.

На третий день после встречи Нелли с миссис Квилп старик, с утра жаловавшийся на слабость и недомоганье, сказал, что никуда не пойдет вечером и останется дома. Девочка выслушала деда с загоревшимися глазами, но радость ее померкла, как только она присмотрелась к его болезненно осунувшемуся лицу.

– Два дня! – сказал он. – Прошло ровно два дня, а ответа все нет! Что он говорил, Нелли?

– Дедушка, я передала тебе все слово в слово.

– Да, правда, – чуть слышно пробормотал он. – Но расскажи еще раз, Нелл. Я не надеюсь на свою память. Как он сказал? «Зайду через день, другой», и больше ничего? Так было и в записке.

– Больше ничего, – ответила Нелли. – Хочешь, дедушка, я завтра схожу к нему? С самого утра? Я успею вернуться до завтрака.

Старик покачал головой и с тяжким вздохом привлек ее к себе.

– Это не поможет, дитя мое, ничему не поможет. Но если он отступится от меня, Нелл, отступится теперь, когда с его помощью я мог бы вознаградить себя за потерянное время, деньги и те душевные пытки, после которых во мне не осталось ничего прежнего, тогда я погибну… и, что еще страшнее, погублю тебя, ради кого рисковал всем. Если нас ждет нищета…

– Ну и что же! – бесстрашно воскликнула Нелли. – Зато мы будем счастливы!

– Нищета и счастье! – сказал старик. – Какой ты еще ребенок!

– Дедушка, милый! – продолжала Нелли, и щеки у нее вспыхнули, голос задрожал, душевный жар сказывался в каждом движении, – Это не ребячество, нет! Но даже если так, знай: я молю Бога, чтобы он позволил нам просить милостыню, работать на дорогах или в поле, перебиваться с хлеба на воду! Все лучше, чем жить так, как мы живем!

– Нелли! – воскликнул старик.

– Да, да! Все лучше, чем жить так, как мы живем! – еще горячее повторила девочка. – Если у тебя есть горе, поделись им со мной. Если ты болен, я буду твоей сиделкой, буду ухаживать за тобой, – ведь ты теряешь силы с каждым днем! Если ты лишился всего, будем бедствовать вместе, но только позволь, позволь мне быть возле тебя. Видеть, как ты изменился, и не знать причины! Мое сердце не выдержит этого, и я умру! Дедушка, милый! Уйдем отсюда, уйдем завтра же, оставим этот печальный дом и будем жить подаянием.

Старик закрыл лицо руками и уронил голову на подушку.

– Просить милостыню не страшно, – говорила девочка, обнимая его. – Я знаю, твердо знаю, что нам не придется голодать. Мы будем бродить по лесам и полям, где нам захочется, спать под открытым небом. Перестанем думать о деньгах, обо всем, что навевает на тебя грустные мысли. Будем отдыхать по ночам, а днем идти навстречу ветру и солнцу и вместе благодарить Бога! Нога наша не ступит больше в мрачные комнаты и печальные дома! Когда ты устанешь, мы облюбуем какое-нибудь местечко, самое лучшее из всех, и я оставлю тебя там, а сама пойду просить милостыню для нас обоих.

Ее голос перешел в рыдания, головка склонилась к плечу деда… и плакала она не одна.

Слова эти не предназначались для посторонних ушей, и посторонним глазам не следовало бы заглядывать сюда. Но посторонние глаза и посторонние уши жадно вбирали все, что здесь делалось и говорилось, и обладателем их был не кто иной, как мистер Дэниел Квилп, который прошмыгнул в комнату незамеченным в ту минуту, когда девочка подошла к деду, и, движимый несомненно присущей ему деликатностью, не стал вмешиваться в их разговор, а остановился поодаль, по привычке осклабившись. Однако стоять было несколько утомительно для джентльмена, только что совершившего длинную прогулку, и карлик, который везде чувствовал себя как дома, углядел поблизости стул, вспрыгнул на него с необычайной ловкостью, уселся на спинку, ноги поставил на сиденье и теперь мог смотреть и слушать с удобством, в то же время утоляя свою страсть ко всяческим нелепым проделкам и кривлянью. Он небрежно положил ногу на ногу, подпер подбородок ладонью, склонил голову к плечу и скорчил довольную гримасу. И в этой-то позе старик, случайно посмотрев в ту сторону, и увидел его, к своему безграничному удивлению.

Девочка ахнула, пораженная столь приятным зрелищем. В первую минуту они с дедом не нашли, что сказать от неожиданности, и, не веря своим глазам, с опаской смотрели на карлика. Нисколько не обескураженный таким приемом, Дэниел Квилп не двинулся с места и лишь снисходительно кивнул им. Наконец старик обратился к нему и спросил, как он попал сюда.

– Вошел в дверь, – ответил Квилп, ткнув пальцем через плечо. – Я не так мал, чтобы проникать сквозь замочные скважины, о чем весьма сожалею. Мне надо поговорить с вами, любезнейший, по секрету и наедине, без свидетелей. До свидания, маленькая Нелли!

Нелл посмотрела на старика, он отпустил ее кивком головы и поцеловал в щеку.

– Ах! – сказал карлик, причмокнув губами. – Какой сладкий поцелуй! И в самый румянец! Ах, какой поцелуй!

Нелл не стала медлить после столь лестного замечания. Квилп проводил девочку восхищенным взглядом и, когда она затворила за собой дверь, рассыпался в комплиментах по ее адресу.

– Какой она у вас бутончик! И какая свеженькая! А уж скромница-то! – говорил он, играя глазами и покачивая своей короткой ногой. – Ну что за бутончик, симпомпончик, голубые глазки!

Старик ответил ему принужденной улыбкой, явно стараясь подавить вдруг охватившее его острое, мучительное нетерпение. Оно не укрылось от глаз Квилпа, который с восторгом издевался над всеми, над кем только мог.

– Она у вас такая маленькая, – не спеша говорил он, притворяясь, будто ни о чем другом и думать не может. – Такая стройненькая, личико беленькое, а голубые жилки так и просвечивают сквозь кожу, ножки крохотные… А уж как обходительна, как мила!.. Господи! Чего вы волнуетесь, любезнейший? Да что это с вами? Вот уж не думал, – продолжал карлик, сползая со спинки стула на сиденье и проявляя при этом величайшую осторожность, не имевшую ничего общего с тем проворством, с каким он вспрыгнул на него, никем не замеченный, – вот уж не гадал, что стариковская кровь такая быстрая да кипучая. С чего бы это? Ведь ей надо бы струиться по жилам медленно, еле-еле. Уж не больны ли вы, любезнейший?

– Я сам того боюсь, – простонал старик, сжимая голову обеими руками. – Вот здесь жжет, как огнем, а потом вдруг такое начнется, о чем и говорить страшно.

Карлик выслушал это молча, в упор глядя на своего собеседника, а тот беспокойно прошелся взад и вперед по комнате, снова вернулся к кушетке, свесил голову на грудь, просидел так несколько минут и вдруг воскликнул:

– Говорите же! Говорите сразу! Принесли вы деньги или нет?

– Нет! – отрезал Квилп.

– Значит, – прошептал старик, в отчаянии стиснув руки и подняв глаза к потолку, – значит, мы с внучкой погибли!

– Слушайте, любезнейший! – сказал Квилп и, строго насупив брови, похлопал ладонью по столу, чтобы привлечь к себе блуждающий взгляд старика. – Будем говорить напрямик. Я человек порядочный, не вам чета. Вы небось своих карт не открывали, держали их ко мне рубашкой. Я знаю вашу тайну.

Старик посмотрел на него и задрожал всем телом.

– Не ожидали? – усмехнулся Квилп. – Ну что ж, оно и понятно. Итак, я вашу тайну открыл. Теперь я знаю, что все деньги, все ссуды и займы, которые вы от меня получали, все пошло на… сказать куда?

– Говорите! Говорите, если вам так уж хочется!

– На игорный стол! – сказал Квилп, – На игорный стол, к которому вас тянуло каждую ночь. Вот он, ваш вернейший способ разбогатеть, – правильно? Вот тайный кладезь наживы, куда я, с вашей помощью, чуть было не ухнул все свои деньги, если бы и вправду был таким простачком, за какого вы меня принимали! Вот она, ваша неиссякаемая золотая жила, ваш эльдорадо!

– Да, да! – крикнул старик, и глаза у него засверкали. – Так было. Так есть. И так будет, пока я жив!

– Подумать только! – сказал Квилп, смерив его презрительным взглядом. – Кто меня провел? Жалкий картежник!

– Я не картежник! – гневно крикнул старик. – Призываю небо в свидетели, что я никогда не играл ради собственной выгоды или ради самой игры! Ставя деньги на карту, я шептал имя моей сиротки, молил у неба удачи… и так и не дождался ее. Кому оно слало эту удачу? Кто они были, мои партнеры? Грабители, пьяницы, распутники! Люди, которые проматывали золото на дурные дела и сеяли вокруг себя лишь зло и порок. Мои выигрыши оплачивались бы из их карманов, мои выигрыши, все до последнего фартинга, пошли бы безгрешному ребенку, скрасили бы его жизнь, принесли бы ему счастье. Если бы выигрывал я, разврата, горя и нищеты стало бы меньше на свете! Кто не загорелся бы надеждой на моем месте? Скажите, кто не лелеял бы ее так, как я?

– Когда же вы поддались этому безумству? – спросил Квилп уже не таким насмешливым тоном, ибо отчаяние и горе старика поразили даже его.

– Когда поддался? – повторил тот, проводя рукой по лбу. – Да… когда же это было? Ах! Когда же, как не в те дни, когда я впервые понял, что денег скоплено мало, а времени на это ушло бог знает сколько, что жизнь моя подходит к концу и после моей смерти Нелл будет брошена на произвол суровой судьбы – и с чем? С какими-то жалкими грошами, которые не уберегут ее от несчастий, всегда подстерегающих бедняков. Вот тогда я впервые и напал на эту мысль.

– После того как вы попросили меня отправить вашего милейшего внука за море? – спросил Квилп.

– Да, вскоре после этого, – ответил старик. – Я думал долгие месяцы, и эти думы не давали мне покоя даже во сне. Потом начал играть… Игра не доставляла мне никакой радости, – впрочем, я и не искал ее. Что мне дали карты, кроме горя, тревожных дней и бессонных ночей, кроме потери здоровья и душевного покоя?

– Значит, вы проиграли сначала все свои сбережения, а потом явились ко мне? Я-то думал, что вы нашли путь к богатству, поверил вам! А вы катились к нищете! Ай-ай-ай! Но ведь ваши долговые записки у меня в руках, а кроме того, и закладная на… на лавку и имущество. – Квилп встал со стула и огляделся по сторонам, проверяя, все ли здесь на месте. – Но неужели вам ни разу не повезло?

– Ни разу! – простонал старик. – Все проиграно!

– А я думал, – с издевательской усмешкой продолжал карлик, – что если играть упорно, так в конце концов будешь в выигрыше или по крайней мере не продуешься в пух и прах.

– Это истина! – вне себя от волнения воскликнул старик, сразу воспрянув духом. – Незыблемая истина! Я сразу же это почувствовал, я знаю, что так бывает, и сейчас верю в это всей душой! Квилп, три ночи подряд мне снится один и тот же сон: будто я выиграл, и выигрыш каждый раз один и тот же. А раньше таких снов не было, как я ни призывал их к себе! Не оставляйте меня, когда счастье так близко! Вы единственное мое прибежище! Помогите мне, не губите этой последней надежды!

Карлик пожал плечами и покачал головой.

– Квилп! Добрый, благородный Квилп! Вот, посмотрите! – Старик дрожащей рукой вынул из кармана какие-то бумажки и схватил карлика за плечо. – Вы только взгляните! Эти цифры – плод сложнейших расчетов и долгого, нелегкого опыта. Я должен выиграть, Квилп. Только помогите мне, дайте хоть немного денег, фунтов сорок, не больше!

– Последний раз вы заняли семьдесят, – сказал карлик. – И спустили все за одну ночь.

– Да, да! В ту ночь мне особенно не везло, и тогда время еще не приспело! Квилп, подумайте, – говорил старик, и бумажки дрожали у него в руках, точно на ветру, – подумайте о сиротке! Будь я один, я с радостью принял бы смерть; может, даже поторопил бы судьбу, которая так неровно распределяет свои дары, приходит к гордецам и счастливцам и сторонится убогих, тех, кто в отчаянии призывает ее. Но я пекусь о своей сиротке. Помогите мне ради Нелли, умоляю вас! Только ради Нелли – мне самому ничего не нужно!

– К сожалению, у меня дела в Сити, – сказал Квилп, с невозмутимым видом вынимая часы из кармана, – а то я посидел бы у вас еще с полчасика, пока вы не успокоитесь, с удовольствием посидел бы.

– Квилп, добрый Квилп! – задыхаясь, прошептал старик, удерживая карлика за полы сюртука. – Мы с вами столько раз говорили о ее несчастной матери. Может быть, с тех пор я и стал бояться, что Нелли тоже ждут лишения. Подумайте об этом и не будьте жестоки! Вы же только наживетесь на мне! Дайте денег, не лишайте меня последней надежды!

– Нет, право, не могу, – с необычной для него вежливостью ответил Квилп. – Но подумайте, как это поучительно: оказывается, даже самый проницательный человек и тот может попасть впросак! Знаете, вы меня так провели своим скромным образом жизни. Никого у вас в доме нет, только Нелли…

– Я же старался скопить побольше денег! Старался умилостивить судьбу и добиться от нее щедрой награды!

– Да, теперь-то все понятно, – сказал Квилп. – Но я вот о чем говорю: вас считали богачом, и вы так меня провели своей скаредностью и уверениями, будто ваши прибыли втрое и вчетверо окупят проценты по ссудам, что я дал бы вам под расписку любую сумму, если бы не узнал ненароком вашу тайну.

– Кто же выдал ее? – в отчаянии воскликнул старик. – Ведь я был так осторожен! Кто он, этот человек, назовите его!

Хитрый карлик сообразил, что, указав на девочку, он ничего от этого не выиграет, так как тогда ему придется открыть и свою уловку, и вместо ответа спросил:

– А вы сами на кого думаете?

– Наверно, Кит, больше некому! Он выследил меня, а вы его подкупили – да?

– Как вы догадались? Да, это был Кит. Бедный Кит! – соболезнующим тоном сказал карлик.

Он дружески кивнул старику на прощанье, а выйдя на улицу, остановился и оскалил зубы в ликующей улыбке.

– Бедный Кит! – пробормотал Квилп. – Кажется, этот самый Кит и сказал, что таких страшных карликов и за деньги не увидишь? Ха-ха-ха! Бедный Кит!

И с этими словами он зашагал прочь, не переставая посмеиваться.