Читать книгу Лавка древностей - Чарльз Диккенс, Geoffrey Palmer, Miriam Margolyes - Страница 3

Желание снова посетить то место, откуда я ушел при описанных выше обстоятельствах, наконец одержало надо мной верх, промучив меня почти всю следующую неделю; однако на сей раз я решил побывать там засветло и отправился в ту часть города в первой половине дня.

Я миновал лавку и несколько раз прошелся от угла к углу, борясь с чувством нерешительности, знакомым каждому, кто боится, что его неожиданное посещение будет некстати. Дверь дома была затворена, и, следовательно, меня не могли увидеть оттуда, сколько бы ни продолжались мои прогулки взад и вперед по тротуару. Наконец оставив колебания, я вошел в лавку торговца древностями.

Хозяин и еще какой-то человек стояли в глубине ее и, вероятно, вели не совсем приятный разговор, так как при моем появлении их громкие голоса сразу смолкли, а старик поспешил мне навстречу и взволнованно пробормотал, что очень рад меня видеть.

– Вы весьма кстати прервали наш спор, – сказал он, показывая на своего собеседника. – Этот человек когда-нибудь убьет меня. Он давно бы это сделал, да только не смеет.

– А, перестаньте! Будь на то ваша воля, вы бы сами давно отправили меня на виселицу, – огрызнулся незнакомец, предварительно бросив в мою сторону дерзкий взгляд из-под нахмуренных бровей. – Это всем известно.

– Да, пожалуй, ты прав! – в бессильной ярости воскликнул старик. – Я дам любую клятву, сотворю любую молитву, лишь бы отделаться от тебя! Твоя смерть была бы для меня избавлением!

– Знаю, все знаю, – сказал незнакомец. – О том я и толкую! Но ни ваши клятвы, ни ваши молитвы мне не повредят. Я жив и здоров и умирать не собираюсь.

– А мать его умерла! – Старик горестно стиснул руки и устремил глаза ввысь. – Где же она, справедливость!

Незнакомец стоял, поставив одну ногу на табуретку, и с презрительной усмешкой посматривал на старика. Это был молодой человек, примерно двадцати одного года, стройный и бесспорно красивый, хотя в выражении его лица, в манерах и даже одежде чувствовалось что-то отталкивающее, беспутное.

– Не знаю, как там насчет справедливости, – сказал он, – но я, как видите, здесь; и здесь и останусь до тех пор, пока сочту нужным или пока меня с чьей-нибудь помощью не выставят за дверь, чего вы, конечно, не сделаете. Повторяю еще раз: я хочу видеть свою сестру.

– Сестру! – с горечью воскликнул старик.

– Да! Родство есть родство, тут уж ничего не попишешь. Вы давно бы его похерили, будь это в ваших силах, – сказал молодой человек. – Я хочу видеть сестру, которую вы держите взаперти и только портите, впутывая в свои тайные дела! Да еще прикидываетесь, будто любите ее, а на самом деле готовы вогнать ребенка в гроб ради того, чтобы наскрести еще несколько жалких грошей в придачу к своим несметным богатствам. Я хочу видеть ее – и увижу.

– Полюбуйтесь на этого праведника! И он говорит о том, что я порчу Нелл! Он, щедрая душа, пренебрегает лишним грошом! – воскликнул старик, поворачиваясь ко мне. – Этот беспутный человек, сэр, потерял всякое право требовать что-либо не только от тех, кто имеет несчастье быть с ним в кровном родстве, но и от общества, которое видит от него одно лишь зло. И, кроме того, это лжец! – добавил он, понизив голос и подходя ко мне вплотную. – Ему ли не знать, как я люблю ее, и все-таки он старается оскорбить меня в моих лучших чувствах, пользуясь присутствием постороннего.

– Я, дедушка, посторонними людьми не интересуюсь, – сказал молодой человек, расслышав его последние слова. – И надеюсь, они мной тоже. Пусть занимаются своими делами и оставят других в покое, это будет самое лучшее. Меня дожидается один приятель, и, с вашего позволения, я приглашу его сюда, так как мне, видимо, придется задержаться здесь.

С этими словами он вышел за дверь и, посмотрев направо и налево, замахал рукой какому-то невидимке, которого (судя по горячности этой сигнализации) не так-то легко было подманить. Но вот на другой стороне улицы – якобы совершенно случайно – появилась фигура, сразу бросавшаяся в глаза своим костюмом, затасканным, но с поползновением на щегольство. Фигура эта долго гримасничала и мотала головой, отказываясь от приглашения, но в конце концов пересекла дорогу и вошла в лавку.

– Ну, вот. Это Дик Свивеллер, – сказал молодой человек, подталкивая его вперед. – Садись, Свивеллер.

– А как старичок, не противится? – вполголоса спросил мистер Свивеллер.

– Садись, – повторил его приятель.

Мистер Свивеллер повиновался и, с заискивающей улыбкой оглядевшись по сторонам, сообщил, что на прошлой неделе погода была хороша для уток, а на этой неделе им хуже – ни одной лужи, и что, стоя на перекрестке у фонарного столба, он видел свинью, которая вышла из табачной лавки с соломинкой во рту, – а значит, уткам на следующей неделе опять будет раздолье, ибо без дождя не обойдется. Далее сей джентльмен извинился за некоторую небрежность своего туалета и, объяснив ее тем обстоятельством, будто бы вчера вечером он основательно «заложил за галстук», таким образом в самой деликатной форме дал понять своим слушателям, что был мертвецки пьян накануне.

– Но какое это имеет значение, – со вздохом заключил мистер Свивеллер, – покуда нас на пир зовет веселый звон стаканов и осеняющие нас крылья дружбы не роняют ни перышка! Какое это имеет значение, покуда в крови кипит искрометное вино и мы упиваемся блаженством и страданьем!

– Перестань развлекать общество, – буркнул его приятель.

– Фред! – воскликнул мистер Свивеллер, пощелкивая себя пальцем по носу. – Умному человеку достаточно лишь намекнуть. Зачем нам богатства, Фред? Мы и без них будем счастливы. Ни слова больше! Я поймал твою мысль на лету: держать ухо востро. Ты только шепни мне: старичок благоволит?

– Отвяжись, – последовал ответ.

– Опять же правильно, – согласился мистер Свивеллер. – Приказано быть начеку, и будем начеку. – Он подмигнул, скрестил руки на груди, откинулся на спинку стула и с необычайно глубокомысленным видом уставился в потолок.

Из всего вышеизложенного резонно было бы заключить, что мистер Свивеллер еще не совсем пришел в себя от необычайно сильного воздействия искрометного вина, на которое он сам ссылался, но если бы даже таких подозрений не вызывали речи этого джентльмена, то взлохмаченные волосы, осоловелые глаза и землистый цвет лица свидетельствовали бы не в его пользу. Намекая на некоторую неряшливость своей одежды, мистер Свивеллер был прав, ибо она не отличалась чрезмерной опрятностью и наводила на мысль, что ее обладатель проспал ночь не раздеваясь. Костюм его состоял из коричневого полуфрака с множеством медных пуговиц спереди и одной-единственной сзади, шейного платка в яркую клетку, жилета из шотландки, грязно-белых панталон и шляпы с обвислыми полями, надетой задом наперед, чтобы скрыть дыру на самом видном месте. Полуфрак был украшен нагрудным карманом, откуда выглядывал самый чистый уголок очень большого и очень непрезентабельного носового платка; грязные манжеты рубашки, вытянутые до отказа, прикрывали обшлага. Мистер Свивеллер обходился без перчаток, но зато был при желтой тросточке с набалдашником в виде костяной руки, поблескивавшей чем-то вроде колечка на мизинце и сжимавшей черный шарик.

Итак, сей джентльмен развалился на стуле во всеоружии своих чар (к коим следует прибавить также сильный запах табачного дыма и весьма потрепанный вид), вперил глаза в потолок и, предварительно попробовав голос, угостил общество несколькими тактами крайне заунывной песни, потом вдруг оборвал свои рулады и снова погрузился в молчание.

Старик сидел со сложенными на груди руками и поглядывал то на внука, то на его странного приятеля, зная, должно быть, что ему не обуздать их. Фред привалился спиной к столу неподалеку от своего дружка и делал вид, будто ничего не произошло, а я, зная, насколько трудно постороннему вмешиваться в чужие дела, притворился, будто рассматриваю вещи, выставленные на продажу, и ни на кого не обращаю внимания, хотя старик с первой же минуты взывал к моей помощи и словами и взглядами.

Впрочем, молчание не затянулось, ибо мистер Свивеллер, предварительно поведав нам нараспев, что в горах его сердце, доныне он там и что для свершения доблестных, героических деяний ему не хватает только арабского коня, отвел взгляд от потолка и снова вернулся к презренной прозе.

– Фред, – вдруг обратился он к приятелю громким шепотом, словно пораженный какой-то внезапной мыслью. – Скажи, старичок благоволит?

– Какое тебе дело? – огрызнулся тот.

– Нет, а все-таки?

– Да, да, вполне. Впрочем, на это наплевать.

Ободренный таким ответом, мистер Свивеллер решил завести разговор на более общие темы и во что бы то ни стало завоевать наше внимание.

Для начала он заявил, что содовая вода – вещь сама по себе недурная – может застудить желудок, если ее не сдобрить элем или небольшой порцией коньяка, причем последний предпочтителен во всех смыслах, кроме одного – сильно бьет по карману. Так как никто не рискнул оспаривать это положение, мистер Свивеллер сообщил нам, что волосам человека свойственно долго сохранять запах табачного дыма и что юные воспитанники Итона и Вестминстера поглощают огромное количество яблок, дабы отбить запах сигар, и все же изобличаются в курении своими рачительными друзьями, ибо, как уже было сказано, волосы обладают этой удивительной особенностью. Отсюда вывод: если б Королевское общество заинтересовалось вышеизложенным обстоятельством и изыскало в недрах науки способ предотвратить подобного рода нежелательные разоблачения, члены его заслужили бы славу благодетелей рода человеческого. Не встретив возражений и на сей раз, он уведомил нас далее, что ямайский ром – напиток душистый, отменного букета – имеет один весьма существенный недостаток, а именно: на другой день после него остается неприятный вкус во рту. Поскольку среди присутствующих не нашлось смельчаков, которые отважились бы опровергнуть это, мистер Свивеллер окончательно разошелся и стал еще словоохотливее и откровеннее.

– Куда это годится, джентльмены, когда между родственниками начинаются ссоры и дрязги! – воскликнул он. – Если крыльям дружбы не пристало ронять ни перышка, то крылья родственных уз и подавно должны быть всегда распростерты над нами в безмятежном покое; и горе тому, кто окорнает их! Почему дедушка и внук с остервенением грызутся между собой, вместо того чтобы блаженствовать в обоюдном согласии? Почему бы им не протянуть друг другу руку и не предать прошлое забвению?

– Да замолчи ты! – крикнул его приятель.

– Сэр! – обратился к нему мистер Свивеллер. – Прошу не перебивать председателя. Джентльмены! Обсудим, как обстоит дело. Вы видите перед собой милейшего старенького дедушку – произношу эти слова с чувством глубокого почтения к нему – и его непутевого внука. Милейший старенький дедушка говорит своему непутевому внуку: «Я растил и учил тебя уму-разуму, Фред. Я поставил тебя на ноги, а ты взял да и свихнулся, как это часто случается с молодыми людьми, и теперь больше ко мне не суйся». На что непутевый внук возражает ему следующее: «Вы, дедушка, из богачей богач и не так уж много на меня потратились. Деньги вы копите для моей маленькой сестрички, которая живет у вас в заточении, настоящей затворницей, и даже понятия не имеет об удовольствиях. Так почему бы вам не уделить ну хоть самую малость вашему взрослому внуку?» А милейший старенький дедушка отвечает и говорит, что он отнюдь не намерен раскошелиться с той охотой и с тем благодушием, которые производят столь выгодное и отрадное впечатление в человеке его лет. Более того! Он грозит при каждой встрече устраивать внуку головомойку, пилить его и всячески порочить. Итак, спрашивается: не прискорбно ли такое положение вещей и не лучше ли было бы почтенному джентльмену откупиться умеренной суммой и поладить на этом ко всеобщему удовольствию?

Произнеся эту торжественную речь, сопровождавшуюся выразительным помахиванием рук, мистер Свивеллер вдруг сунул в рот набалдашник, очевидно для того, чтобы ни одним лишним словом не испортить впечатления от своего монолога.

– Боже мой, Боже! – воскликнул старик и повернулся к внуку. – Зачем ты преследуешь и терзаешь меня? Зачем ты водишь сюда своих беспутных приятелей? Сколько раз мне повторять, что я бедняк, что жизнь моя полна забот и лишений?

– А мне сколько раз повторять, что это неправда? – сказал молодой человек, холодно глядя на деда.

– Ты избрал себе путь. Так следуй же этим путем, оставь меня и Нелл в покое, мы с ней труженики.

– Нелл скоро будет взрослой девушкой, – возразил ему внук. – Под вашим влиянием она совсем отступится от брата, если он перестанет навещать ее хоть изредка.

– Смотри, как бы она не отступилась от тебя, когда тебе меньше всего захочется этого! – сверкнув глазами, воскликнул старик. – Смотри, как бы не настал день, когда ты будешь босой скитаться по улицам, а она проедет мимо тебя в пышной карете!

– А день этот наступит, когда ей достанутся ваши деньги? Послушайте, что он говорит, наш бедняк!

– И все-таки мы бедняки, – вполголоса, будто размышляя вслух, пробормотал старик. – И нам так трудно живется! Ведь все во имя ребенка, невинного, чистого… а удачи нет! Надейся и терпи! Надейся и терпи!

Эти слова были сказаны совсем тихо, и молодые джентльмены не расслышали их. Мистер Свивеллер, вообразив, что они служат выражением душевной борьбы, начавшейся под могучим воздействием его речи, ткнул приятеля тростью и, шепнув: «Проняло!» – потребовал процентов с ожидаемой поживы. Впрочем, когда ошибка обнаружилась, он немедленно осовел, надулся и стал намекать на то, что сейчас самое время удалиться, – как вдруг дверь отворилась и в комнату вошла Нелли.