Читать книгу Город и город - Чайна Мьевиль - Страница 4

Плакаты развесили. В основном рядом с местом, где нашли нашу Фулану, но, кроме того, на главных улицах, в торговых кварталах, в Кьезове, Топише и других подобных районах. Один я даже заметил, выходя из дома.

А ведь мой дом совсем не рядом с центром. Я жил к юго-востоку от Старого города, в квартире на предпоследнем этаже шестиэтажной башни на Вулков-штрас. Это была сильно пересеченная улица: группы домов, а иногда и отдельные дома отделяла друг от друга чужеродность. Местные здания на два-три этажа выше остальных, поэтому крыши Бешеля торчат ввысь неравномерно, и сверху город почти напоминает навесную бойницу.

Церковь Вознесения, покрытая кружевом теней от башен, которые нависали бы над ней, если бы находились здесь, стоит в конце Вулков-штрас. Ее окна защищены сетками из проволоки, но часть витражных стекол все равно разбита. Рядом с ней раз в несколько дней открывается рыбный рынок. Я часто завтракал здесь под крики торговцев, стоявших у ведер со льдом и стоек, на которых разложены живые моллюски. Даже юные девушки, очень фотогеничные, работая здесь, одеваются как их бабушки, вызывая чувство ностальгии. Волосы они завязывают шарфами цвета кухонного полотенца, а их фартуки покрыты серыми и красными узорами, чтобы не так была видна кровь от выпотрошенной рыбы. Мужчины здесь выглядят так, словно только что сошли на берег и ни разу не поставили свой улов на землю, пока не опустили его на брусчатку под моим окном. Покупатели толпятся вокруг торговцев, нюхают товар и тыкают в него пальцами.

Утром по приподнятому над улицей пути проносились поезда. Они были не в моем городе. Я, конечно, никогда не заглядывал в окна их вагонов, но мог бы это сделать – так близко они проезжали от меня – и увидеть глаза чужеземных пассажиров.

Они бы увидели только худого мужчину средних лет в ночной рубашке, который ест на завтрак йогурт, пьет кофе и, встряхивая, складывает газету – «Инкьистор», «Ий деурнем» или же «Бешель джорнал» с расплывающимся шрифтом (я читал его, чтобы практиковаться в английском). Обычно мужчина был один, но иногда рядом могла быть женщина приблизительного того же возраста. (Преподавательница истории экономики Бешельского университета или журналистка, пишущая об искусстве. О существовании друг друга они не знали, но в любом случае не стали бы возражать.)

Когда я вышел из дома, с доски объявлений у входа на меня смотрело лицо Фуланы. Хотя ее глаза были закрыты, фотографию обрезали и изменили так, что женщина выглядела не мертвой, а ошеломленной. «Вы знаете эту женщину?» – спрашивал черно-белый плакат, напечатанный на матовой бумаге. «Позвоните в Отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями», и наш номер. Наличие плаката, возможно, означало, что местная полиция действует особенно эффективно. Возможно, их расклеили по всему кварталу. А может, полицейские хотели, чтобы я от них отвязался, и поэтому повесили пару плакатов в стратегически выбранных местах – так, чтобы я непременно их увидел.

От дома до базы ОБОТП было несколько километров. Я пошел пешком – мимо кирпичных арок; наверху, там где рельсы, они находились в другом месте, но не у всех арок были чужеземные основания. Среди тех, которые я мог увидеть, ютились магазинчики и сквоты, разрисованные граффити. В Бешеле это тихий район, но на улицах толпились люди из других мест. Я их развидел, но на то, чтобы пробуриться сквозь толпу, понадобилось время. Не успел я добраться до поворота на виа Камир, как мне на мобильник позвонила Ясек.

– Мы нашли фургон.

* * *

Я сел в такси, и оно рывками повезло меня по пробкам. Мост Понт-Махест был забит народом – и здесь, и там, поэтому я, пока мы ползли к западному берегу реки, несколько минут смотрел на мутную воду, на дым и на грязные корабли в доках в свете, который отражался от чужеземных зеркальных зданий на чужеземной набережной – в вызывающем зависть финансовом квартале. Бешельские буксиры качались на волнах, которые подняли водные такси. Фургон криво стоял между зданиями – не на парковке, а в канале между экспортно-импортными компаниями и офисным зданием, в заваленном мусором и волчьим дерьмом огрызке пространства между двумя крупными улицами. С обеих сторон место изолировала полицейская лента – это было против правил, ведь в переулке находилось много пересечений, но ходили по нему редко, и поэтому в таких случаях полиция часто применяла ленту. Мои коллеги собрались около машины.

– Босс, – сказала Ясек.

– Корви уже едет?

– Да, я дала ей всю инфу.

Ясек не стала комментировать тот факт, что я где-то реквизировал младшего сотрудника полиции, а просто повела меня к фургону – старому, обшарпанному «Фольксвагену», скорее белому, чем серому, но потемневшему от грязи.

– С отпечатками закончили? – спросил я у мехтехов, надевая резиновые перчатки. Мехтехи кивнули и сместились так, чтобы не мешать мне.

– Он не был заперт, – сказала Ясек.

Я открыл дверь и потыкал в расползшуюся обивку сиденья. На приборной панели амулет – пластиковый святой, танцующий «хула». В бардачке ничего, кроме потрепанного дорожного атласа и пыли. Я полистал страницы, но внутри ничего не обнаружил. Это был классический справочник для водителя в Бешеле, достаточно древнее издание, еще черно-белое.

– А откуда мы знаем, что это он? – спросил я. Ясек подвела меня к задней дверце и распахнула ее. Снова пыль и мерзкий, но, по крайней мере, не тошнотворный запах. Ржавчина, плесень, нейлоновый шнур, гора хлама. – Что это все такое?

Я потыкал в кучу мусора. Несколько деталей. Какой-то раскачивающийся маленький двигатель, сломанный телевизор, куски и обломки чего-то не поддающегося определению на слое из тряпок и пыли. Несколько слоев ржавчины и корки оксидов.

– Видите? – Ясек указала на пятна на полу. Если бы я не приглядывался, то, возможно, решил бы, что это масло. – Позвонили пара людей из офиса. Брошенный фургон. Полицейские видят, что двери открыты. То ли они слушали объявления, то ли просто дотошно просматривали ориентировки, но в любом случае нам повезло. – В одном из сообщений, которые должны были зачитать всем бешельским патрулям, их просили досматривать все серые машины и докладывать о них ОБОТП. К счастью, эти полицейские позвонили не только на штрафную стоянку. – В общем, они увидели какую-то грязь на полу, сдали образцы на анализ. Мы еще ее проверяем, но похоже, это кровь той же группы, что и у Фуланы. Скоро получим окончательные результаты.

Я нагнулся, чтобы заглянуть под обломки. Осторожно сдвинул мусор, наклонил его. Моя ладонь стала красной. Я осмотрел все куски один за другим, потрогал каждый, чтобы оценить его вес. Этим мотором можно замахнуться, держа за трубу, и у него было тяжелое основание, которым можно пробить все, что угодно. Но я не увидел на нем ни царапин, ни крови, ни волос. Поэтому предположение о том, что это орудие убийства, показалось мне неубедительным.

– Вы ничего не вынимали?

– Нет. В нем не было ничего, кроме этого добра. Результаты получим через день-два.

– Сколько же здесь дерьма, – сказал я. Приехала Корви. Несколько прохожих остановились в обоих концах переулка и стали наблюдать за работой мехтехов. – Проблема будет не в отсутствии следовых веществ, а в их избытке… – Ну что. Давай строить предположения… Ржавчина с этого хлама попала на нее. Женщина лежала в салоне…

Разводы были у нее и на лице, и на теле, а не только на руках: она не пыталась отпихнуть от себя этот мусор или защитить голову. Когда хлам натыкался на нее, она была без сознания или уже мертва.

– Зачем они возили с собой всю эту дрянь? – спросила Корви.

К вечеру у нас уже появились имя и адрес владельца фургона, а на следующее утро мы получили подтверждение того, что это действительно кровь нашей Фуланы.

* * *

Человека звали Микаэль Хурущ. Он был третьим по счету владельцем фургона – по крайней мере, официально. Полиция уже завела на него досье: он сидел в тюрьме, дважды за нападение и один раз за кражу, последний раз – четыре года назад.

– Смотрите… – сказала Корви. – Теперь мы знаем, что он – «джон».

Его взяли за приобретение секс-услуг: он обратился к женщине-полицейскому, которая работала под прикрытием там, где собирались проститутки. С тех пор он в поле зрения полиции не попадал. Насколько можно было судить из поспешно собранного досье, торговал всякой всячиной на многочисленных городских рынках, а три дня в неделю – в магазине, который находился в Машлине, что в западной части Бешеля.

Мы могли связать его с фургоном, а фургон с Фуланой, но нам хотелось установить прямую связь. Я зашел в свой кабинет и проверил сообщения. Какая-то рутина по делу Стиелима, сообщение от нашего диспетчера насчет плакатов и два сброшенных звонка. Наша телефонная станция уже два года обещала нам поставить определители номеров.

Нам, конечно, звонило много людей, которые, по их словам, узнали Фулану. Но пока что лишь немногие представляли интерес для нас – сотрудники, принимавшие звонки, умели отличать безумцев и злых шутников, и их оценка отличалась удивительной точностью. Погибшая была помощницей юриста в небольшой конторе, расположенной в квартале Гьедар; ее не видели уже несколько дней. Или же она, как настаивал какой-то аноним, «шлюшка Розина-Капризуля, а больше я вам ничего не скажу». Полиция проверяла эти сведения.

Я сказал комиссару Гэдлему, что хочу побеседовать с Хурущем у него дома – чтобы он добровольно дал нам свои отпечатки и слюну, чтобы он сотрудничал с нами. Кроме того, мне нужно было увидеть, как он отреагирует на мои вопросы. Если бы он отказался, мы могли бы вызвать его повесткой и поместить под наблюдение.

– Ладно, – ответил Гадлем. – Но не будем терять времени. Если заупрямится, вези его сюда, в секьестр.

Я бы постарался так не делать, но да, законы Бешеля действительно давали нам право использовать секьестр, «полуарест», то есть на шесть часов задержать свидетеля или «лицо, имеющее отношение к делу» для предварительного допроса. Правда, мы не могли забирать у него вещественные доказательства или делать выводы из его молчания или отказа сотрудничать. По традиции данный метод использовался для того, чтобы получить чистосердечное признание у подозреваемых, против которых не удалось собрать веские улики. Кроме того, он позволял потянуть время в тех случаях, когда полиция полагала, что подозреваемый может бежать. Однако в последнее время судьи и адвокаты стали неодобрительно относиться к подобной тактике, и если «наполовину арестованный» ни в чем не признался, обычно это усиливало его позиции в ходе судебного процесса, поскольку наши действия казались слишком рьяными. Гэдлему, человеку старой закалки, на это было плевать, поэтому он и отдал такой приказ.

Хурущ работал в одной из целого ряда полумертвых компаний, расположенных в экономически унылой зоне. Местные полицейские под выдуманным предлогом удостоверились в том, что он там, и мы поспешили туда.

Мы вытащили его из душного кабинета, расположенного над магазином. На стенах кабинета между каталожными шкафами висели календари и выцветшие плакаты. Его помощница тупо посмотрела на то, как мы уводим Хуруща, и стала собирать со своего стола какие-то вещи.

Он понял, кто я такой, еще до того, как в дверях появилась Корви и другие полицейские в форме. Он был профессионалом – по крайней мере, когда-то – и понимал, что, несмотря на наше поведение, это не арест и что он мог бы отказаться ехать с нами. В этом случае мне бы пришлось выполнить приказ Гэдлема. Заметив нас, он напрягся, словно собирался удрать – но куда? – а потом вместе с нами покинул здание единственным доступным способом – по шатающейся железной лестнице, прикрепленной к стене снаружи. По рации я тихо приказал ждавшим нас вооруженным полицейским отступить. Он их так и не увидел.

Хурущ был полноватым мускулистым мужчиной в клетчатой рубашке, такой же выцветшей и запыленной, как и стены его кабинета. Он сидел за столом в комнате для допросов и смотрел на меня. Ясек тоже сидела; Корви стояла (я приказал ей не говорить ни слова, а только наблюдать). Я ходил по комнате. Наш разговор мы не записывали: с формальной точки зрения, это не было допросом.

– Знаешь, почему ты здесь, Микаэль?

– Без понятия.

– Ты в курсе, где твой фургон?

Он резко поднял взгляд и уставился на меня. Его голос изменился – в нем внезапно зазвучала надежда.

– Так в этом все дело? – наконец сказал он. – В фургоне? – Он выдохнул и откинулся на спинку стула. Он по-прежнему был настороже, но начал расслабляться. – Вы его нашли? Это…

– Нашли?

– Его угнали. Три дня назад. Вы его нашли? Господи. В чем было… Он у вас? Я могу его забрать? Что произошло?

Я посмотрел на Ясек. Она встала, что-то шепнула мне, затем снова села и принялась наблюдать за Хурущем.

– Да, именно в этом все дело, Микаэль, – сказал я. – А ты про что подумал? Нет если честно, то я не хочу это знать. Закрой рот и молчи, пока я не прикажу тебе говорить. Микаэль, дело в следующем: ты занимаешься доставкой, и такому человеку, как ты, нужен фургон. Но о его исчезновении ты не сообщил. – Я бросил взгляд на Ясек: мы в этом уверены? Она кивнула. – Ты не заявил о том, что его угнали. Я понимаю: пропажа этого ржавого корыта подчеркиваю: ржавого корыта – не должна была сильно огорчить тебя. Но все-таки мне не очень ясно: если его угнали, то что помешало тебе сообщить об этом нам и тем более своей страховой? Как ты можешь работать без него?

Хурущ пожал плечами:

– Я собирался, но так и не выбрал время. Я был занят…

– Мы знаем, как ты занят, Мик, но я все равно повторяю вопрос: почему ты не сообщил о его пропаже?

– Не собрался. Черт, в этом нет ничего подозрительного…

– За три дня?

– Он у вас? Что произошло? Его для чего-то использовали? Для чего?

– Мик, ты эту женщину знаешь? Где ты был в ночь со вторника на среду?

Он уставился на фотографию.

– О господи… – Он побледнел. – Кого-то убили? Ох… Это был наезд? Господи!.. – Он вытащил побитый наладонник, но не стал его включать. – Во вторник?.. Я был на собрании. В ночь со вторника на среду? Господи, да я же был на собрании. В ту ночь и угнали фургон. Я был на собрании, и двадцать человек могут это подтвердить.

– На каком собрании? Где?

– Во Вьевусе.

– Как ты туда добрался без фургона?

– На машине, блин! Ее-то никто не угонял. Я был на собрании «Анонимных игроков». – Я уставился на него. – Твою мать, я туда каждую неделю хожу. Уже четыре года.

– С тех пор, как в последний раз вышел из тюрьмы?

– Да, блин, с тех пор, как вышел из тюрьмы. А как, по-вашему, я туда угодил?

– За нападение.

– Угу. Сломал нос букмекеру, потому что задолжал ему и он на меня наехал. А вам-то что? В ночь вторника я сидел в комнате, битком набитой людьми.

– Ну, сколько ты там провел, пару часов максимум…

– Да, а в девять мы пошли в бар – мы же «игроки», а не «алкоголики». Оттуда я ушел после полуночи, и домой вернулся не один. В моей группе есть одна женщина… Они все вам подтвердят.

Он ошибался: из этих восемнадцати «игроков» одиннадцать не захотели раскрывать свою анонимность. Руководитель группы по прозвищу Зиет – Стручок, худощавый человек с волосами, собранными в хвост, отказался назвать их имена. Он был в своем праве. Мы могли бы его заставить, но зачем? Семеро, которые согласились с нами сотрудничать, подтвердили слова Хуруща.

Среди них не было женщины, с которой он якобы отправился домой, но несколько из них сказали, что она действительно существует. Можно было бы прояснить эту историю, но опять же зачем? Мехтехи обрадовались, когда на Фулане нашли ДНК Хуруща, но это оказалось лишь несколько волосков с его руки на ее коже: если учесть, как часто он грузил вещи в фургон и доставал их оттуда, данный факт ничего не доказывал.

– Так почему он никому не сказал о его пропаже?

– Сказал, – ответила Ясек. – Но не нам. Я поговорила с его секретарем – Лелой Кицов. Последние пару дней он постоянно ныл об этом.

– И просто не собрался сообщить нам о пропаже? Как он вообще обходится без фургона?

– Кицов утверждает, что он просто возит через реку разную мелочь. Импорт товаров в микроскопических масштабах. Время от времени он едет за границу и находит там товары для перепродажи – дешевую одежду, пиратские компакт-диски.

– За границу? Куда?

– В Варну, Бухарест, иногда в Турцию. В Уль-Кому, конечно.

– А заявить об угоне он просто постеснялся?

– Так бывает, босс.

Разумеется, но теперь в нем внезапно вспыхнуло желание получить фургон обратно – и он пришел в ярость, узнав о том, что мы не собираемся его возвращать. Мы, правда, отвезли его на штрафную автостоянку, чтобы он опознал фургон.

– Да, это мой. – Я думал, что он пожалуется на состояние машины, но фургон, видимо, всегда был такого цвета. – Почему я не могу его забрать? Он мне нужен.

– Я же сказал: его обнаружили на месте преступления. Получишь его, когда я с ним разберусь. А это все для чего?

Сопя и ворча, он заглянул в кузов фургона. Я проследил за тем, чтобы он ничего не трогал.

– Вот это дерьмо? Понятия не имею.

– Я об этом, – я указал на рваный шнур и гору хлама.

– Не знаю. Это не я сюда положил. И не надо на меня так смотреть – зачем мне возить этот мусор?

Позднее, когда мы вернулись в мой кабинет, я сказал Корви:

– Лизбет, если появятся какие-то мысли, пожалуйста, останови меня. Потому что прямо сейчас я вижу девушку – возможно, проститутку. Ее никто не знает, ее выбросили у всех на виду из угнанного фургона, в который без видимых причин погрузили кучу разного дерьма. И почти очевидно, что орудия убийства среди этого хлама нет. – Я ткнул пальцем в лежащий на столе отчет, в котором сообщалось именно это.

– В том жилом комплексе полно хлама, – ответила она. – Во всем Бешеле полно хлама, он мог найти его где угодно. Он… или, возможно, они.

– Найти, запасти, а потом выбросить – вместе с фургоном.

Корви застыла, ожидая услышать мой ответ. Весь этот хлам сделал только одно – накатился на мертвую женщину и покрыл ее ржавчиной, словно она – тоже старая железяка.