Читать книгу Кракен - Чайна Мьевиль - Страница 23

Штаб ОПФС – один кабинет среднего размера с дешевыми креслами и офисной мебелью из «Икея». Коллингсвуд редко пользовалась столом и так и не выбрала свой – работала с ноутбуком на коленях в глубоком кресле.

– Что с нашим унылым занудой? – спросила Коллингсвуд.

– А сегодня это у нас кто? – спросил Бэрон.

– Варди. С самого начала дела о кальмаре он еще зануднее и тише, чем обычно.

– Думаешь? По-моему, это его стандартная мрачность.

– Не-а. – Коллингсвуд наклонилась к экрану. – Что он там вообще делает?

– Занимается спрут-культом.

– Ясно. То есть дрыхнет.

Коллингсвуд уже видела методы Варди. Он обходил Лондон, допрашивал информаторов. Постоянно прочесывал Интернет. Иногда хаотично и сосредоточенно шел по следу от книги к книге, читая абзац в одной, отбрасывая и хватая другую из расползающейся свалки на столе или вскакивая и отыскивая книгу в шкафу перед собой, читая по пути назад, – и уже дочитывал, когда садился. Он как будто находил единую увлекательную историю, разбросанную по бессчетным книгам. А еще он все пропускал через себя. Сидел, сложив пальцы домиком перед губами, с закрытыми глазами. Иногда покачивался. Проваливался в забытье и оставался так на минуты, а то и час.

«Как думаешь, что значат эти кости панголина?» – спросит его Бэрон о какой-нибудь возникшей секте чудиков, или: «Есть идеи, что жрица имела в виду под «жезлом крови?», или: «И как мы думаем, где они принесут в жертву мальчика?».

– Не уверен, – ответит Варди. – Есть пара идей. Надо подумать. – И его коллеги затихали, а Коллингсвуд – если была рядом – делала жест «опять выеживается» или делала вид, что сейчас разольет на него чай, или еще что.

Так он проводил долгое время, в конце концов распахивая глаза и заявляя что-нибудь вроде: «Панцирь ни при чем. Панголины двуногие. Вот в чем дело. Вот почему они похитили танцора…» Или: «Гринфорд. Ну конечно. Раздевалка какого-нибудь заброшенного бассейна. Быстрее, у нас мало времени».

– Он не может сдвинуться в деле спрута, – сказал Бэрон. – Последний раз, когда я проверял, он сидел с заметками о консервации Арчи и кучей статей по метаболизму кальмаров. И какими-то брошюрками по экспедиции «Бигля».

Коллингсвуд подняла брови.

– А я ничего не могу разнюхать о заварухе в Патни, – сказала она. – Слишком много всего творится. Из-за этого гребаного кальмара все на нервах. Не поверишь, сколько звонит психов.

– Как сама справляешься?

Коллингсвуд издала неприличный звук.

– Отвали, начальник, – сказала она. Она не рассказала о своем новом повторяющемся кошмаре – как ее выбрасывают из машины, как она затем летит в кирпичную стену.

– Но это точно по нашей части, то, что там, в Патни?

– Если бы я ставила бабло, – сказала Коллингсвуд. – То уж с такими-то синяками… – С шлепаньем воды о каменный берег беспокойно билось тело. Это был журналист, специализировавшийся на трудовом рынке, которого как будто раздавили. Убийство передали ОПФС, когда патологоанатом обратил внимание, что четыре раны тупым предметом на груди немного напоминают следы ударов невозможно большим кулаком.

Бэрон глянул на свой экран.

– Письмо от Харрис.

– Ну что, я была права? – спросила Коллингсвуд. Она выдвинула теорию, что труп, найденный в подвале, – «Забей пока на эту тему «тело-не-влазит-в-сраную-склянку, босс», – не связан с делом о кальмаре. Что в реальности это какая-то стародавняя мокруха из эзотерических бандитских разборок, на которую Билли наткнулся в момент обострившейся чувствительности. «Ведь у него что-то есть, – говорила она. – Какой-то нюх. Может, на стрессе учуял».

– Ха, – сказал Бэрон и откинулся на спинку. – Ну ладно. Тебе это понравится, Кэт. Ты права.

– Чего? – Она так подскочила, что расплескала кофе. – Да ни фига. Правда, что ли?

– Харрис говорит, что тело поместили в эту бутылку, по ее оценкам, добрых сто лет назад. Так долго оно там маринуется.

– Твою-то мать. Вот это поворот, а?

– Ты погоди. Это еще не все. Есть одно «и». Или, возможно, лучше сказать «но». Существует какой-нибудь предлог, который обозначает и то и другое?

– Трави уже, начальник.

– Итак, это тело консервировалось в течение века. Но-слэш-и. Слышала про Джи Джи Аллина?

– Это что еще за хрен?

– Без понятия. К счастью, у доктора Харрис талант гуглить. Тут сказано, Джи Джи Аллин был музыкантом. Впрочем, также сказано, что это очень вольная трактовка слова «музыкант». Восхитительно. Тут сказано, «скам-рок». Сам-то я больше по «Квин». «В первом ряду стоять не захочется», – пишет Харрис. Так или иначе, он умер лет десять назад.

– И что?

– И то, что, пожалуй, не стоит упускать из внимания тот факт, что на одной из татуировок нашего покойника написано: «Джи Джи Аллин и Мердер Джанкис».

– Ой, блин.

– Вот именно. Оказывается, его засолили за несколько десятилетий до того, как он набил татуировку. – Они переглянулись.

– Ну и мне что, узнать, кем он был?

– Нет нужды, – сказал он. – Есть совпадение. Он в базе данных.

– Что?

– Пальчики, ДНК, весь набор. Этому ДНК должно быть сто лет, но годом рождения указан 1969-й. Имя – Эл Адлер. Он же – еще всякая чепуха. Любят же они клички.

– И за что его брали?

– Ограбление. Но он отбывал как обычный зэк только благодаря заключенной сделке. Первоначальное обвинение – из другого разряда.

Полицейские коды для нелегального колдовства. Адлер совершил кражу со взломом с помощью эзотерических средств.

– Сообщники?

– Начинал на вольных хлебах. Один раз подхалтуривал у ковена в Детфорде. А последние четыре года рабочей жизни, похоже, провел на полной ставке у Гризамента. Исчез, когда умер Гриз. Гриза-сука-мент, а?

– Это было до меня, – сказала Коллингсвуд. – Никогда с ним не встречалась.

– Не напоминай, – сказал Бэрон. – Должно быть незаконно быть настолько моложе меня. Он был ничего, Гризамент. В смысле, никогда не знаешь, кому можно доверять, но он нас выручал несколько раз.

– Я так и поняла. Этот крендель всплывает то тут, то там. Ну и чем конкретно он занимался?

– Чем только не, – сказал Бэрон. – Везде поспел. Можно сказать, большой игрок. И после его смерти все полетело в тартарары. Он хорошо уравновешивал ситуацию.

– Ты вроде бы говорил, он умер не из-за…

– Да-да, нет. Без шума и драмы. Он заболел. Это знали все. По секрету всему свету. Но вот что я тебе скажу: похороны у него были просто чертово загляденье.

– Ты там был?

– А как иначе.

Столичная полиция не могла пройти мимо такой важной смерти. Такой разрекламированной панихиды. Подробности того, где и как состоится прощание с Гризаментом, приходили в настолько неприкрытых утечках, что скорее были приглашениями.

– Как вы это обставили? – спросила Коллингсвуд. Бэрон улыбнулся:

– Не самая компетентная слежка. «Ой-ой-ой, вы только посмотрите, нас все заметили, ах, какие же мы неумехи». – Он покачал головой.

Коллингсвуд поступила на службу уже давно, уже хорошо была подкована в полицейскости, чтобы понимать устои ОПФС и лондонский этикет. Полиция не могла официально посетить похороны фигуры столь сомнительной законопослушности, но не могла и проигнорировать публичное мероприятие, проявить неуважение или неблагодарность. Отсюда лицедейство – фарс, который видно насквозь, мнимая некомпетентность наружки, из-за которой их видели и сочли за посетивших.

– Ну и что наделал этот Адлер? – спросила Коллингсвуд. – Что потом утонул в бутылке?

– Кто знает? Чем он мог кого-то обозлить, я понимаю не лучше тебя.

– Я все понимаю намного лучше тебя, начальник, – сказала она. – Затребуй все необходимое, я пошла за своими шмотками.

Она достала из своего шкафчика в раздевалке старую доску, нефигово измазанную глифами, свечку, горшок непрезентабельного воска. Бэрон послал Харрис имейл, запросив лоскут кожи, кость и клок волос Адлера.

Он не мог уйти, но в остальном не был ограничен. Билли часами сидел в бездонной библиотеке. Насыщался глубоководной теологией и поэзией. Искал специфику по тевтическому апокалипсису.

Проглотит и выпростает. Заберет изо тьмы во тьму. Ужасные укусы. Избранные – как кто? Типа, блохи, паразиты на великом священном теле спрута, несущиеся через водоворот. Или нет, смотря где читать. Но везде – все не так, как сейчас.

Когда Билли в последний раз вздохнул, снял очки и вернул стихи о щупальцах на полку, поморгал и потер глаза, то с испугом увидел нескольких мужчин и женщин, присутствовавших на собрании с тевтексом. Он встал. Они были разного возраста и в разных одеждах, но одинаковы в уважительных выражениях лиц. Он не слышал, как они входили или спускались.

– Давно вы здесь?

– У нас вопрос, – сказала женщина в балахоне с подмигивающим золотым сигилом щупалец на груди. – Вы трудились над ним. Было ли в этом кракене что-то… особенное?

Билли провел рукой по волосам.

– В смысле, особенное-особенное? Необычное для гигантского кальмара? – Он безнадежно покачал головой. – Откуда мне знать? – пожал он плечами. – Это вы мне скажите. Я же не из ваших пророков.

Вау. В ответ на это по помещению что-то пронеслось. Все стояли с робким видом. «Что?.. – подумал Билли. – Что я?..» А…

Ну естественно, он из их пророков.

– Ох, блин, – сказал он. Привалился к шкафу. Закрыл глаза. Вот почему ему даровали сны. Это не просто сны – их следовало читать.

Билли посмотрел на книги – учебники бок о бок с видениями. Он попытался, как Варди, пропустить через себя чужие сцены прозрений. Он мог представить, что эти верующие считают исследователей цефалоподов неизвестными святыми, не замечающими собственных прозрений и оттого еще более ценными – лишенными эго. А он? Билли касался тела Господня. Консервировал – спас от времени, сберег до Anno Teuthis. А из-за Госса и Тату он еще и пострадал во имя Божье. Вот почему прихожане его защищают. Он не просто какой-нибудь святой. Билли – хранитель. Иоанн Креститель от гигантских спрутов. Робость в лицах кракенистов – это преданность. Это трепет.

– Боже ж ты мой, – сказал он.

Мужчины и женщины смотрели. Он видел, как они уже применяют экзегетику к его возгласу.

Любой момент под названием «сейчас» полон возможностей. Во времена переизбытка всяких «может быть» лондонским экстрасенсам порой приходилось отлеживаться в темноте. Некоторые были склонны к тошноте, пресытившись апокалипсисами. Армагеддонное обострение – так они говорили, и во времена парадов планет, календарной черной полосы или рождений уродов этих больных изводило и рвало, сражало побочными эффектами откровений, в которые сами они не верили.

Сейчас же ситуация была палкой о двух концах. С одной стороны, подобные припадки становились реже. После стольких лет мученичества во имя каких-то чужих мучеников армагеддонное обострение еще никогда не переносилось так легко. С другой стороны, это потому, что схлопывалась та самая разветвленность, опьянение незамкнутой вселенной, игравшее шутки с их средним ухом. И заменялась на что-то еще. Вместо всех «может быть» тускло и с нарастающей скоростью приближалось что-то простое и совершенно окончательное.

Экстрасенсы гадали, что это за слабость пришла на место предыдущей слабости? Что это за новый дискомфорт, новый холодный недуг? Ах да, начали понимать они. Вот что. Страх.

Животные тоже боялись. Крысы ушли под землю. Чайки вернулись в море. Лондонские лисы перепуганно спаривались в гормональном приливе и из-за адреналина становились легкой добычей тайных городских охотников. Для большинства лондонцев все это пока что проявлялось только в виде эпидемии помета – гуано ужаса, – потому что голуби срались со страха. Загадили все магазины. В Челси Андерс Хупер смотрел на витрину «Японутого!» и с отвращением качал головой. С тихим «динь» открылась дверь. Вошли Госс и Сабби.

– Бертран! – сказал Госс и дружелюбно помахал рукой. Сабби таращился. – Ты меня так взбудоражил, что у меня к тебе есть еще вопрос!

Андерс попятился. Нашарил мобильный. «Звоните нам, если еще что-нибудь от них услышите, ладно?» – сказал Бэрон и дал визитку, местоположение которой Андерс теперь пытался вспомнить. Он стукнулся об стену. Госс оперся на стойку.