Читать книгу В глубь истории: историческая концепция К. Маркса - Чэнь Сяньда - Страница 11

Когда молодой Маркс перешел от вопроса свободы печати к критике дебатов Рейнского ландтага по поводу закона о краже леса, он обратился от духовной к сфере материальных интересов, от выражения требований духовной сущности человечества – к апологии обездоленных масс, сознательно подвергающихся давлению как в политическом, так и в социальном плане. Однако его взгляды относительно понимания истории в основном оставались идеалистическими, хотя и содержали некоторые серьезные идейные начала.

Согласно Марксу, феодальная система является в каком-то смысле нечеловеческой и «представляет собой духовное животное царство, мир разделенного человечества» (1955. Т. 1. С. 125), так как в ее иерархии люди были твердо закреплены за определенным классом – совсем как животные, которые при рождении принадлежат к определенному виду. Единственная форма равенства животных в реальной жизни – это принадлежность к одному виду, но не роду: он проявляется в борьбе разновидовых животных за утверждение своей родовой принадлежности. Таким же образом в феодальной иерархии равенство носит видовой (внутриклассовый) характер, но не распространяется на род (человечество). Между видами (классами) идет ожесточенная борьба. Если мы говорим, что животные как природные существа составляют животный мир, то иерархическое классовое общество – это его духовная версия. Пруссия как раз и представляет собой такое общество. Рейнский ландтаг планировал приравнять к краже сбор крестьянами хвороста и с помощью публикации закона придать действиям крестьян серьезность грабежа. Они требовали «вместо человеческого содержания права <…> животной формы права» (1955. Т. 1. С. 126), то есть хотели превратить закон в присущий животному миру способ ограбления одного вида другим. Маркс воспротивился незаконным действиям прусского абсолютизма.

В «Дебатах Рейнского ландтага» некоторые люди, ссылаясь на то, что в их территориальных лесах крестьяне часто сначала подрубают молодые деревья и ждут, пока они засохнут, чтобы затем собрать хворост, высказывались за то, чтобы представить это как «кражи». Маркс был против того, чтобы «жертвовать правом человека во имя права молодых деревьев». Если этот параграф закона был бы принят, то множество людей, свободных от преступных наклонностей, оказалось бы в тени преступления, позора и нищеты. Маркс громогласно взывает: «Побеждают деревянные идолы, а приносятся в жертву люди!» (1955. Т. 1. С. 121) – или: «Лесовладелец взамен куска дерева получает то, что было человеком», то есть ради древесины у тех, «кто не имеет ничего, кроме самого себя», отобрали «жизнь, свободу, человечность» (1955. Т. 1. С. 153).

Борясь с принесением человека в жертву ради древесины, Маркс заявляет, что тот «должен победить лесовладельцев», то есть жителям Рейнской области необходимо бороться против представителей собственнического класса, на них лежит обязанность представлять интересы всей провинции. Почему же Рейнский ландтаг смог принять этот жестокий закон? Маркс рассматривал этот вопрос с позиции частной выгоды и экстериоризации сущности законодателей.

Лес есть чужая собственность. Закон о его краже защищает интересы лесовладельцев. «У интереса нет памяти, ибо он думает только о себе. Не забывает он только об одном, что ближе всего его сердцу – о себе самом» (1955. Т. 1. С. 144). Согласно требованиям, истинные законодатели не должны иметь какие-либо еще мотивы, кроме борьбы с противоправными действиями, от них требуется «с величайшей гуманностью» разработать справедливое законодательство для предотвращения преступлений и избегать превращения в них провинностей, которые были обусловлены особыми обстоятельствами. Однако когда частные интересы законодателя становятся его конечной целью, законодательной основой, то он начинает рассматривать всех людей, интересы которых идут вразрез с его собственными, как ужасных злоумышленников, вынашивающих зловещие замыслы, сводит все, что касается «уровня материальных средств частного интереса» (1955. Т. 1. С. 156), к преступлению, наказанию и жизни обвиняемых, и пытается разделаться с ними путем издания законов. Как немой не сможет говорить, если ему подарить рожок, так и частные интересы, поставленные законодателем на царский трон, не могут устанавливать справедливые законы. Наоборот, если они становятся законодательными мотивами и основаниями, то происходит отчуждение сущности законодателей, и законы, установленные ими, просто не могут быть гуманными. Маркс пишет по этому поводу: «Частный интерес всегда труслив, ибо для него сердцем, душой является внешняя вещь, которая всегда может быть отнята или повреждена. А кто не дрожит перед опасностью потерять сердце и душу? Как может своекорыстный законодатель быть человечным, когда нечто нечеловеческое, чуждая материальная сущность, составляет его высшую сущность?» (1955. Т. 1. С. 133) Другими словами, законодатели утрачивают собственную человеческую сущность, если их сердца и души составляет нечеловеческая материя – частный материальный интерес.

Таким образом, частный интерес противостоит человечности. Для защиты своих интересов собственники прибегают к всевозможным средствам, не принимая во внимание их природу. В Трирском округе Германии правитель первоначально для защиты своих интересов всячески распространял религию, охранял личные интересы путем усиления религиозного чувства. Затем с помощью ограничения пайка и принуждения к труду он заставил преступников повиноваться. «Вместо молитвы, упования и песнопения – хлеб и вода, тюрьма и принудительная работа в лесу! Как щедр был ландтаг на пышные слова, чтобы уготовить жителям Рейнской провинции место в раю; как щедр он теперь на слова, лишь бы посадить на хлеб и на воду целый класс рейнских жителей, погоняя их кнутом на принудительную работу в лесу, – идея, которая не могла бы прийти в голову даже голландскому плантатору по отношению к его неграм. Что все это доказывает? Только то, что легко быть святым, когда не хочешь быть человечным» (1955. Т. 1. С. 156). Очевидно, что религия тоже действует против человечности. Маркс заметил, что даже сама природа частных интересов наделена этим свойством. К примеру, хворост – это дар природы, проявление сочувствия к беднякам. Природный мир также делится на богатых и бедных: с одной стороны – ветки сломленные и сухие, оторвавшиеся от органической жизни, с другой – богатые листвой, не отделенные от стволов. Неравенство между людьми распределяется подобным же образом. Если покрытые зеленой густой листвой деревья находятся в собственности лесовладельцев, то хворост, «бедняк» мира природы, принадлежит неимущему народу. Поэтому Маркс говорит: «В этой игре стихийных сил беднота чувствует благожелательную к себе силу, более гуманную, чем человеческая. Вместо случайного произвола привилегированных выступает случайность стихийных сил, вырывающих у частной собственности то, чего она добровольно никогда не выпустит из своих рук. Как не подобает богатым претендовать на милостыню, раздаваемую на улице, точно так же не подобает им претендовать на эту милостыню природы» (1955. Т. 1. С. 130). В человеческом обществе неимущие обираются в пользу собственников в природе – наоборот. Получается, что при феодальной системе, где одни люди живут за счет других, природа оказывается более дружелюбной, чем человек. Разумеется, Маркс вовсе не персонифицирует ее и не приписывает ей сознательных намерений, однако он напрямую выуживает из нее мысль о благоприятном для бедняков неписаном законе, в чем очевидно влияние на него идеи естественного права французских просветителей.

Маркс с пренебрежением относился к собственническим интересам, называя их «низменным материализмом», и полагал, что «нет ничего более ужасного, чем логика своекорыстия» (1955. Т. 1. С. 142). Несмотря на то, что в конфликте частного и всеобщего он требовал, чтобы вторые без колебаний подчинялись первым, в реальности все было с точностью до наоборот. Частный интерес не знает ни отечества, ни провинции, ни общего духа, ни даже местного патриотизма, его единственной целью является материальная выгода. Поэтому Маркс говорит: «Лес остается лесом, как в Сибири, так и во Франции, лесовладелец остается лесовладельцем как на Камчатке, так и в Рейнской провинции. Если, следовательно, лес и лесовладелец как таковые станут издавать законы, то эти законы будут отличаться друг от друга только местом, где они изданы, и языком, на котором они написаны» (1955. Т. 1. С. 160). Хотя Маркс и выражал возмущение в отношении частных интересов в этическом и эмоциональном плане, однако теоретически он начал понимать их значимость.

Если до этого Маркс рассматривает свободу печати как духовное требование (например, в первой статье, посвященной дебатам Рейнского ландтага), то в дальнейшем, в «Оправдании мозельского корреспондента», напротив, начинает сводить ее с вопросом о материальном интересе, подчеркивая, что «потребность в свободной прессе с необходимостью вытекает из особого характера того бедственного положения, какое переживает примозельский край» (1955. Т. 1. С. 192). Так как свободная пресса является продуктом общественного мнения и в то же время может создавать его, только ей под силу преобразовать частные интересы во всеобщие путем возбуждения общественного внимания и сочувствия к бедственному положению примозельского края, поэтому «свобода печати является действительной потребностью». По сравнению с решением вопроса исходя только из духовной природы это было еще одним прогрессивным шагом.