Читать книгу Беллетрист - Чихнов - Страница 2

Рабочее дело
Часть первая

Оглавление

1

Еще одна смена прошла, а сколько их впереди… И только в шестьдесят лет на пенсию, на общих основаниях. Это значит, еще двадцать пять лет работать, работать еще и… работать. Работал он на щебеночном заводе, в ремонтном цехе нестандартизированного оборудования слесарем. В шесть пятнадцать подъем, завтрак и – на смену. Через восемь часов домой. И так каждый день. Однообразно. Скучно.

В четыре тридцать он собрал весь свой инструмент: монтировку, штангель, зубило, молоток, и без пяти пять уже был в бытовке. «За пять минут много не заработаешь? Подумаешь, пять минут?! Нет у тебя, Дмитрий Сапунов, чувства хозяина производства! И неоткуда ему взяться, – иронизировал, отшучивался Дмитрий. – Не дорос еще до хозяина, иначе не сбегал бы с работы раньше».

В бытовках было тесно – кругом шкафы. Воздух тяжелый, спертый. Повесив в шкаф спецовку, раздевшись, Дмитрий в резиновых тапочках зашлепал в душевую. Задержись он еще минут на пять на работе, и все моечные кабины были бы заняты, пришлось бы ждать.

«Что же все-таки представляет собой чувство хозяина производства? – хотел бы Дмитрий понять. – Я не болею душой за производство. Мне все равно, что делается на заводе, выполняется ли план. Я спокойно могу пройти мимо брошенной кем-то гайки, болта и – не поднять. А ведь кто-то точил этот болт, старался. Все станки, средства производства принадлежат народу, а значит – мне. Как там… общественная собственность на средства производства. Тогда почему я так расточителен, словно все кругом чужое? Из чего складывается чувство хозяина производства? Я, может, и хочу лучше работать, но у меня нет такой возможности. Я не могу организовать работу, как мне удобно. Какой из меня после этого хозяин производства? В цехе плохая организация труда. Часто бывает так, что заработаешь рубль, а потеряешь – два. При сдельной оплате труда каждая минута на счету. Хозяин из меня, конечно, никудышный. Расточительный. Ладно, – давал себе Дмитрий понять, что о работе хватит. – Сколько можно? Смена закончилась. Чего еще?!»

В приподнятом настроении Дмитрий вышел из душевой. Белов, слесарь с дробилки, уже переодевшись в чистое, закрывал шкаф, гремя на всю бытовку амбарным замком. Скоро должен подойти автобус, надо торопиться.

Валентин Петрович, начальник цеха, сидел у себя в кабинете, закрывшись на ключ, чтобы никто не мешал. «Ну как так можно работать? – не понимал Валентин Петрович. – Никакой ответственности. Иной раз подсказываешь, хочешь как лучше, а он все равно делает по-своему. Хуже, но по-своему! Откуда у людей такое безразличие к работе? Раньше как-то больше было ответственности. Если старший скажет, его не смели ослушаться. Слесари контролировали сварщиков. Сварщики требовали от слесарей, чтобы не было больших зазоров между сопрягаемыми деталями. А сейчас? Сварщики без стеснения закладывают в зазоры пруток и заливают его металлом. Какое может быть после этого качество? Пакостят сами себе. Права свои все знают, а об обязанностях забывают. И все ведь грамотные, со средним образованием, если б каждый переживал за свою работу, болел душою за коллектив, тогда бы и жилось нам всем лучше, и государство богаче было. А то для себя сделают качественно, а для производства – лишь бы с рук сошло».

Через месяц будет шесть лет, как Валентин Петрович принял цех. Начинал рабочим. В тридцать девять лет, уже будучи отцом троих детей, окончил вечернюю школу, потом техникум. Три года проработал мастером, был рекомендован на должность начальника цеха. Дружный был коллектив, не то что сейчас, и пьяниц было меньше. «Олег Сурков, токарь, два года божился в рот спиртного не брать; два года все нянчились с ним в цехе, верили ему на слово, а он – запил. Пришлось расстаться. Работник-то был хороший. Ну прямо как дети, – сокрушался Валентин Петрович. – Как можно обещать и не сдержать слово? И чего людям не живется, не работается спокойно? Будем хорошо работать – и жить будем лучше. Все же от нас самих зависит».

Валентин Петрович тяжело поднялся со стула, несколько раз прошелся от стола к двери, разминая затекшие ноги. Высокий, крепкого телосложения, Валентин Петрович выглядел неплохо для своих лет.

«Сознание у людей низкое. Нет ответственности, хозяйской жилки». —Валентин Петрович решительно шагнул к двери. Пройдя длинный коридор, Валентин Петрович вышел к токарям. Вторая смена, с пяти, приступила к работе. Ночной смены не было. Неделю с утра работала одна смена, неделю – другая, менялись. Смена старшего мастера Андрея Сергеевича Ермакова —электрики, слесаря по ремонту станков, нормировщик, кладовщик, работала все с утра. Это была дежурная смена.

Виктор Садовский точил втулки на транспортер на дробилку, срочный заказ, работал легко, уверенно.

«А где ж Ельцов? – пробежался Валентин Петрович взглядом по токарному отделению. – Опять небось у себя в конторке сидит с нарядами. Вот сами себе работу находят. Нет чтобы каждый день писать наряды, так ведь оставляют все на потом, на последний день. Копят. И сидит сейчас в конторке с бумажками, не знает, что в цехе делается. Мастер называется!»

Большую половину цеха занимали станочники-токаря, фрезеровщики, расточники; другую, поменьше, – слесаря, сварщики, кузнецы. В слесарное отделение Валентин Петрович не пошел: срочной работы у слесарей не было, так – текучка. Заводом план выполнялся.

Валентин Петрович прошел лабораторию, пожарную часть, столовую. Утренняя, самая большая, смена прошла: кто был уже дома, кто на даче. День погожий. Утром чуть покапало, днем прояснило. Через неделю можно картошку копать

2

Четыре часа – пора начинать заседание, но не все из цехового комитета собрались: Лаптев с Бобровым опаздывали. Татьяна Николаева, председатель цехового комитета, полная женщина с пышной грудью, добрыми глазами и задумчивым выражением лица сидела у окна и терпеливо ждала, когда все соберутся. Она вчера еще после обеда вывесила объявление о заседании цехового комитета и утром каждого члена цехкома предупредила о намечающемся мероприятии. Собирались в кабинете старшего мастера Андрея Сергеевича Ермакова. Наконец появились Лаптев с Бобровым. Крепкие парни, один под стать другому.

– Почему опаздываем? Заставляете себя ждать, – призвал начальник цеха Лаптева с Бобровым к порядку. – Вы должны пример показывать, а сами нарушаете трудовую дисциплину! Передовики!

– Заработались, время не заметили, – не растерялся Бобров.

– Уборку делал, – в извинительном тоне объяснил Лаптев.

– Пять минут потеряли из-за вас. – Хотел Валентин Петрович, чтобы Лаптев и Бобров прониклись ответственностью и не опаздывали.

Татьяна достала из кармана халата сложенный вчетверо тетрадный листок, развернула, подошла к столу:

– Товарищи, на повестке дня у нас подведение итогов работы за август. – Татьяна слегка картавила. – В смене Чебыкина Леонида Ивановича «Лучшими по профессии» были выдвинуты Сапунов Дмитрий и Бобров Олег. В смене Ельцова Сергея Константиновича – Сиверцев Андрей, Голубцова Фая. В смене старшего мастера Ермакова Андрея Сергеевича – Сапегин Александр. Все кандидатуры «Лучших по профессии» прошли обсуждение на сменных собраниях. У кого какие будут предложения?

Вот уже три года бессменно Николаева председательствовала в цехкоме. Человек была исполнительный, аккуратный. Работала кладовщиком.

– Товарищи, – взял слово начальник цеха, – не нравится мне отношение Сапунова к своим трудовым обязанностям. То ли он высокого мнения о себе стал, то ли еще какая причина, не знаю. Только Дмитрий хуже стал работать. Сделал я ему на днях замечание по работе. Он зачищал крылатку и работу выполнял некачественно. Так он мне: «Что я теперь, языком ее должен вылизывать?» Леонид Иванович, пожалуйста, разберитесь с этим.

– Я не знал…

– Что, он будет тебе докладывать, – усмехнулся Валентин Петрович.

«Может, у Дмитрия в семье что… – терялся в догадках Чебыкин. – Семейная жизнь – сложная штука: сегодня, к примеру, хорошо, а завтра скандал. Дмитрий человек скрытный. Двое детей, жена библиотекарь – семья, вроде, благополучная. Нет, все-таки семейные отношения – сложно. Все может быть».

Кандидатура Сапунова в «Лучшие по профессии» была отклонена цехкомом. Также ни одна из смен не была отмечена как лучшая. Низкой была трудовая дисциплина в цехе.

Без пятнадцати пять закончилось заседание цехового комитета. Сапунов с Бобровым курили у комбинированных ножниц.

– Дмитрий, разговор есть, отойдем в сторонку, – не любил Леонид Иванович на людях выяснять отношения. – Ты последнее время, Дмитрий, интересно себя ведешь… тебе словно на все наплевать. У тебя неприятности? Что-то случилось?

– Да ничего не случилось.

– Начальник цеха тебе сделал замечание насчет крылатки, а ты что ему ответил?

– Вырвалось. Нервы сдали. Я же не первый год работаю, работу знаю, чего меня учить.

– По работе, Дмитрий, у меня к тебе претензий нет. Но зачем грубить? Начальник цеха старше тебя. Мог бы и промолчать. Надо следить за собой. Если мы все начнем друг на друга кричать, что получится? Неудобный ты какой-то… В этом месяце ты у меня был «Лучшим по профессии», но твоя кандидатура не прошла.

«Следить за собой…» – Дмитрий рад был бы «следить за собой», но ничего не получалось: только настроишься на одну работу, а тебя уже перебрасывают на другую. Пропадает всякий интерес! Торопишься. Сегодня тебе повезло: много работы, денежная, зато завтра норма выработки падает до шести-семи рублей. Всякое желание работать пропадает. – «Рассчитаюсь. Хватит с меня! В новом коллективе надо будет опять начинать все с начала: знакомство…» – Дмитрий тяжело сходился с людьми.

Большие квадратные часы в цехе показывали без пяти минут пять. Желающих уйти пораньше с работы не было, никто не хотел рисковать: накануне начальник цеха имел неосторожность при Лаптеве заговорить с Вершининым, парторгом, о трудовой дисциплине в цехе, о ранних уходах на обед и с работы и что пора этому положить конец. Лаптев все и выболтал.

Весь цех, две смены – смена Чебыкина уже свое отработала, у смены Ельцова все впереди – собрались у доски «Будни цеха» – большой деревянный щит, половину которого занимал табель соревнований между сменами, другая половина была отведена под стенгазету, объявления. Две деревянные скамейки, четыре стула – ни одного свободного места. Плотников с Садовским сидели на корточках, прислонившись спиной к шкафу с инструментом.

– Рыба!

– Сам ты рыба! – В ожидании разнарядки забивала вторая смена козла в домино. Градом сыпались удары по круглому, обитому пластиком столу. Подошел Клюев, слесарь. Пятьдесят два года. Среднего роста, светлые нагловатые глаза, густые брови, с ямочкой подбородок – мужчина видный и работник неплохой.

– Что, девки, зады прижали? – насмешливым взглядом пробежался Клюев по лицам сидевших за столом женщин. – Боитесь проверки? Так вам и надо, а то ишь, свободу почувствовали. Да вам только дай свободу, быстро на шею сядете и ножки свесите.

– Сергей, какую свободу? Про что ты? – не совсем понимала Клавдия.

– А то, что вам теперь придется поджать животы и в обеденный перерыв не бегать в магазин.

– Поду-у-у-у-умаешь.

– Конечно, что тебе начальник. Ты сама себе начальник. Злая ты стала, Клавка, замуж тебе надо. А то лет через пять никто и не возьмет, – не унимался Клюев.

– Это не твоя забота!

Раз начальник цеха решил приструнить женщин, чтобы не опаздывали с обеда, не простаивали в очереди в заводском магазине.

Клавдия поднялась:

– А когда нам ходить? Тогда закрывайте магазин. Никому – так никому! Пусть и бухгалтерия не ходит!

Клавдия была сирота, окончила восемь классов, пошла работать, получила специальность токаря, вышла замуж, сын родился – все как у всех. Но скоро муж запил, стал изменять. Развод. В прошлом году Клавдия получила квартиру, жизнь налаживалась.


3

За столом у «Будней цеха» собрались Сидорчук, Плотников, Бобров и Копылова.

– Он попросил ее закурить – она его матом, – рассказывал Сидорчук, строя из домино замысловатые фигуры. – Он ее ударил. Она упала, стукнулась виском об ограду. Дали пять лет – непреднамеренное убийство. К тому же он сам во всем сознался, пришел с повинной.

Плотников курил, он уже слышал эту историю, было неинтересно. Зато Зойка слушала затаив дыхание. Высокая, худая, она в первый же день работы в цехе (работала она в цехе уже пять лет) получила прозвище «Журавль колодезный». Ей не было еще и тридцати, а выглядела на все сорок. Четыре раза была замужем, детей все рожала мертвых.

– Зойка, ты в техникум идешь? Собиралась ведь! – сердито сдвинув брови, спросил Бобров. – Или так и будешь всю жизнь инструментальщицей, по совместительству уборщицей?

– Олег, я на следующий год буду поступать. Подготовиться же надо.

– Да ты никогда не подготовишься! Тебе лень.

– Что ты пристал к женщине: учись да учись! Она ученая. Верно? – подмигнул Зойке Плотников.

– Ну да, ученая, – кокетливо повела Зойка плечами.

– Она сама кого хочешь научит. – Был Плотников большой любитель всякого рода неприличных разговоров.

– Старый черт! Через два года на пенсию, а все о бабах, – и Зойка длинно рассмеялась, холодно блеснув стальными зубами.

– Ой, я и забыл, ты же у нас девочка.

– Да, девочка!

– Девственница.

– Ладно, хватит! – прикрикнул Бобров на Плотникова. – Она тебе в дочери годится. Жизнь прожил, а ума не нажил.

– Во-во, не нажил, – опять длинно рассмеялась Зойка.

Сидорчук последний раз глубоко затянулся, мастерским щелчком отправил сигарету в урну, сплюнул и пошел к станку. Плотников стукнул по столу кулаком, как бы пробуя пластик на прочность, и тоже встал. Перекур закончился.

Бобров работал в цехе шестой год, сразу после армии устроился. Расточник четвертого разряда, передовик производства, коммунист, пропагандист основ марксизма-ленинизма, член цехкома, самбист. «На таких людях, как Бобров с Лаптевым, вся общественная работа в цехе держится», – однажды на собрании заявил Валентин Петрович.

Лаптев работал сварщиком, в цеховом комитете отвечал за спортивную работу. В спортивных мероприятиях принимали участие все одни и те же – Бобров, Сапегин, Лаптев, Чебыкин. Остальные, большинство, отсиживались дома. Лаптев каждый раз с трудом набирал команду на заводские соревнования: просил, упрашивал, надоедал.

Половину, если не больше, в слесарном отделении занимали станки: комбинированные ножницы, пресс, вальцы, радиально-сверлильный станок, разметочный стол, сварочные аппараты. Была большая загазованность.

Бум! Бум! – Забивал, запрессовывал Клюев двадцатикилограммовой кувалдой болты в промвал.

– Эй, ухнем! Эй, ухнем! – находил он еще силы шутить.

Раньше Плотников с Клюевым работали на пару, бригадой. Клюев был лидер. Он легко ориентировался в работе, хорошо читал чертежи. Они и до сих пор бы, наверно, работали вместе, если бы Клюев вдруг не запил и не уволился с предприятия, но на новом месте проработал он недолго, опять потянуло на завод, в ремонтный цех. В цехе всегда было много работы, работы Сергей не боялся, работал на износ, не жалея живота своего.

Вот уж третий месяц в банке не было денег. Вчера была получка. И опять деньги не все. Галина Афанасьевна Лысенко, нормировщик, в первую очередь выдавала зарплату остронуждающимся – матери-одиночки, многодетные, пенсионеры; а что останется – остальным.

4

Как-то неуютно, пусто было в цехе. Половина станков простаивала, не хватало токарей. Специалистов можно было по пальцам перечесть. Раз Андрей Павлович Вершинин, фрезеровщик, заболел, а тут срочно потребовалась шестерня на редуктор, нарезать зуб. На зубодолбежном станке в цехе никто, кроме него, не работал, и пришлось Андрею Павловичу, больному, вставать за станок.

Вершинин работал в цехе вот уж тридцать семь лет: сначала слесарем, потом выучился на фрезеровщика. За самоотверженный труд Андрей Павлович был награжден орденом Ленина. Скоро на пенсию, а Андрей Павлович так и не подготовил себе замены. Не держались люди в цехе. Низкой была заработная плата. Хорошо зарабатывали лишь те, кто проработал в цехе лет пять, не меньше, они уже знали работу, приноровились к ней. Клавдия обучила профессии токаря восемь человек, и только двое остались в цехе.

При сдельной оплате труда надо работать, крутиться. Сколько заработал – столько получил. Но были всякого рода хозяйственные работы, не по специальности. За них оплата шла по тарифу. Быстрей-быстрей! – подгонял себя Дмитрий в работе, и так – лучших семнадцать лет. Не работа, а рвачество. Пародия на работу.

Пятый час, «наше время», как говорил Плотников. Дмитрий сидел за вальцами, курил. Еще одна смена прошла. Ничего примечательного. Пустая, надутая смена. Низкой была производительность труда. Никакого удовлетворения.

Чебыкин с проверкой прошел.

– Дмитрий, рано закончил работу. Боишься домой опоздать?

– Перекур у меня, – был готов ответ.

– Много времени у тебя уходит на перекуры.

– Почему «много»? Я же не машина.

– Если ты, Дмитрий, пришел на работу, значит, надо работать и нечего свои порядки устанавливать! Пошли ко мне, поговорим, – кивнул Чебыкин в сторону конторки.

– Пошли.

В конторке Чебыкин занял свое место за столом, Дмитрий сел напротив.

– Ты, Дмитрий, зла на меня не держи, – в доверительном тоне начал Чебыкин. – У каждого свои обязанности: у меня свои, у тебя – свои. Устраиваясь на работу, ты брал обязательство не нарушать трудовой дисциплины. Так?

– Так, так…

– Скажи честно, ты свои обязательства выполняешь?

– А ты свои?! – грубил Дмитрий.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Чебыкин.

– Ты, как мастер, проводишь воспитательную работу в коллективе? Почему на сменном собрании никто не выступил, когда обсуждали Сидорчука за прогул? Потому что нет коллектива, каждый – за себя. Все решает мастер. Взять выборы профгруппорга. Выборов как таковых не было. Ты все единолично решил, предложил Боброва. Лишил людей инициативы. Конечно, Олег достойная кандидатура. Но, может, была и другая кандидатура. Мастер – воспитатель!

– Без меня есть кому воспитывать. На это есть комсомольская, профсоюзная, партийная организации. Я тебе, Дмитрий, на первый раз делаю замечание за раннее окончание работы, но если еще раз это повторится – буду принимать меры.

– Наказывать? Наказывай! Или боишься, что в смене будет нарушение трудовой дисциплины?

– Нет!

– Похвально! У нас как делается: не закончил одну работу, а у тебя уже другая. Вся незапланированная работа выбивает из колеи. Я хочу быть хозяином своей работы, заработка!

Это была не прихоть, а вполне законные требования кадрового рабочего, каковым Дмитрий являлся.

– Работа, Дмитрий, бывает разная: по специальности, не по специальности, интересная, неинтересная… Работа есть работа. И без хозяйственных работ нам не обойтись. Они были, есть и будут. И всякая работа оплачивается. У нас не конвейерное производство.

– А!.. – в сердцах махнул Дмитрий рукой и вышел из конторки.

«Наговорил бог знает что! Черт меня дернул. Надо было промолчать. Что мне, больше всех надо, что ли? – никак не мог Дмитрий успокоиться. – И этот месяц будет без премии за „Лучшего по профессии“. Чебыкин не пропустит. Связался… Из-за двадцати рублей трепать себе нервы? Двадцать рублей… тоже мне стимул».

В подавленном настроении Дмитрий вышел из цеха.


5

– Я отстраняю тебя от работы! Ты пьяный! – объяснялся Чебыкин с Клюевым.

– Я не пьяный, – нагло отказывался Сергей.

– У меня, Сергеевич, сто рублей не лишние. А если комиссия придет? Иди, отдыхай! Ставлю тебе прогул.

Чебыкин, скрепя сердце, может, и допустил Клюева до работы, если бы не постановление Совета Министров о мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, вышедшее недавно. Меры были строгие: нарушители трудовой дисциплины, любители спиртного подвергались штрафу в размере 50 рублей. Мастерам за укрывательство лиц, находящихся в нетрезвом состоянии на рабочем месте, штраф до 100 рублей.

– Испугался, что штраф придется платить! Дрожат за свою шкуру, зайцы! Боятся место потерять, – возмущался Клюев, собрав вокруг себя сочувствующих. – Да отработал бы я потом. Начальник тоже… От горшка два вершка. Указывает еще. Много вас таких, начальников!

Клюев понимал, что не прав, что пьяный – не работник, но признаться себе в этом самолюбие не позволяло.

Конечно, при желании можно было все уладить: прийти на работу пораньше, поговорить с начальником цеха с глазу на глаз, мол, так-то и так… получилось, виноват… Клюев уже не раз так выбивал себе «отгулы», тут – как нашло, героем себя почувствовал… Правда, потом приходилось отрабатывать, оставаться на вторую смену, зато прогула не было. Всем хорошо.

«Раньше все-таки лучше было, – думал Клюев. – Раньше, если ты хорошо работал, тебя уважали: каждый месяц шла премия, и не ходили со стаканом, не принюхивались. Теперь же уважением пользуется не тот, кто хорошо работает, а кто больше всех языком треплет. Мне ничего не надо. В передовики я не стремлюсь. Я свое отработал. Было время, и премия мне шла, и в цеховом комитете был, и уважали, и когда надо, отпускали с работы…»

Во вторник на цехкоме Клюеву был объявлен строгий выговор с предупреждением, что в случае повторного нарушения трудовой дисциплины будет поставлен вопрос о принудительном лечении от алкоголизма. При заводе имелся наркологический кабинет, и цехком мог направить Клюева на лечение. Через неделю после заседания цехового комитета вышел приказ по заводу об изъятии у Клюева из отпуска одного дня за прогул, а сам отпуск автоматически переносился на зимнее время. Еще через неделю пришла повестка на штраф в пятьдесят рублей. Клюев также лишался премии за месяц и тринадцатой зарплаты, путевки в санаторий, отодвигалась очередь на квартиру… Триста пятьдесят – четыреста рублей терял Клюев за прогул.

Сварщики со слесарями работали на пару, одной бригадой. Редко когда была одна слесарная работа или только сварка. Когда кто-нибудь из слесарей или сварщиков уходил в отпуск, бригада распадалась. Слесаря без сварщиков теряли в зарплате; сварщики без слесарей, случалось, даже оставались без работы.

Лаптев с Клюевым собирали диффузор.

– Виктор, сварку давай! Что ты там? В кабелях запутался?! Перекинь кабель! Большой, а ума нет! – Было не понять, то ли шутил Клюев, то ли ругался.

Работы с диффузором было много. Клюев дурел от работы, ничего для него в настоящий момент не было важнее диффузора. Заняв Лаптева, Клюев встал за вальцы. Через час можно было собирать крылатку, все для сборки готово, осталось завальцевать лопасти. Это – полчаса работы. За двадцать один год работы в цехе Сергей переделал множество крылаток. Раньше он не любил повторяться в работе, а в последнее время незнакомая работа пугала: сложнее стали чертежи, появилось много незнакомых знаков. Не хватало грамотности. Клюев боялся что-то сделать не так, напутать, ошибиться.

– «…а море, а море целуется с луной…» – тянул Клюев.

Лопасти были готовы. Сергей аккуратно сложил их стопкой у станка, закурил, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел из слесарного отделения перекинуться словечком. Он честно заработал себе перекур

Клавдия нарезала резьбу на шпильках, торопилась, было не до Клюева.

«Работай, работай, – не стал мешать Сергей, отвлекать Клавдию от работы. – Молодая еще. Нужно одеться. Может, и замуж выйдешь. Богатая невеста будешь».

Клюев заглянул в инструменталку и вернулся в слесарное отделение.

– Чего стоишь? Давай, убирай рабочее место! – шуганул он Плотникова, стоящего без дела у гильотинных ножниц.

За собой Клюев всегда убирал, не оставлял мусора.

«Чего ходит? – внимательным взглядом проводил Клюев нормировщицу до конторки мастеров. – Вон как зад раздался. Ходит, вынюхивает. Губы-то накрасила, как молодая».

Лысенко уже было за сорок. Губы ее горели от помады.


6

Без должной расторопности работал Плотников, вернее будет – дорабатывал до пенсии. Со стойкой вентилятора было немного работы: набить сальник, поставить крышку – часа два. Плотников провозился все четыре, много курил. Не работалось. Всю ночь он прободрствовал, не мог уснуть… плечо разболелось. Под утро появился сон – надо уже вставать, будильник прозвенел.

Плотников недавно вышел из отпуска, ездил в Челябинск к родителям и опять отличился. Было собрание: из Челябинска на завод пришло письмо с просьбой разобраться, дать ответ.

– Алексей Иванович, тебя хоть совсем не отпускай, – сетовал начальник цеха. – У тебя что, недержание? Ну не нашел туалет, так зачем мочиться на вокзале, отошел бы подальше или зашел к какой-нибудь старушке. В прошлом году тебя из санатория попросили. Чудной ты человек, право.

– Не везет, – вздыхал Плотников.

Не везло и детям его, наверно, гены. Старшая дочь Тамара три раза выходила замуж и все неудачно; младшая Ольга пропала без вести, поехала учиться в Ярославль и как в воду канула. Вот уж третий год от нее никаких вестей. Алексей ходил в милицию, объявили в розыск. Безрезультатно.

– Эй ты, варила!

– Что, токаришко.

– Сияешь, как начищенный самовар.

Беззлобно ругались Лаптев с Сапегиным.

– Это наше второе солнце, – встрял в разговор Клюев. – Передовик, спортсмен, кандидат в партию… Вон сколько должностей нахватал, точно блох.

– Завидно, что ли? – отшучивался Лаптев.

– …вчера в четыре часа ушел, – не отступал Клюев.

– Я и в пятницу раньше уйду.

– Гнать тебя надо из смены в шею! Сачок! Еще передовик. Полно вас таких, передовиков. После работы заседайте.

Клюев достал из нагрудного кармана куртки сигареты, зло чиркнул спичкой, закурил.

– А то нахватают должностей и не знают, что с ними делать!

– Тебе кто мешает заниматься общественной работой?

– Зачем она мне? Что она меня – кормит, поит?

– Тогда нечего возникать.

– Ух ты, какой деловой! Он будет ходить по конференциям, заседать, а я за него работать, горб наживать. Обнаглели совсем, коммунисты сраные!

Клюев заканчивал с разметкой, на очереди были желоба. Работы с желобами было много.

Короткой была смена: в полпятого собрание, выборы делегатов на профсоюзную конференцию по проверке коллективного договора, выборы нового состава народного контроля. Где-то за полчаса до начала собрания администрацией был составлен примерный список делегатов на профсоюзную конференцию, оставалось только утвердить на собрании – проголосовать, запротоколировать. Владимиру Сапегину, секретарю комсомольской организации, было поручено зачитать список делегатов.

Собрание проходило в красном уголке на втором этаже. Справа от двери – бильярд. Под стеклом в рамке на стене висел список членов цехового комитета. Портрет Ленина. Стол, накрытый красной материей. Трибуна.

– Товарищи, для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря, – повела Татьяна собрание. – Какие будут предложения?

– Вершинина! Лысенко! – выкрикнул Лаптев.

Недовольный вышел Андрей Павлович к столу.

– Товарищи, для работы в заводской профсоюзной конференции по проверке коллективного договора от нашего цеха два человека. Какие будут предложения?

Сапегин поднял руку.

– Пожалуйста.

– Ермаков, Ельцов.

Других кандидатур не было. Проголосовали списком. Затем слово было предоставлено Ефимову, председателю народного контроля.

– Товарищи, – уверенно начал Антон, поправив очки. – Наша группа народного контроля состоит из трех человек – Сапегин, Чебыкин и я – председатель.

– Я и не знал, что такая группа есть, – пробубнил Садовский.

– Я тоже, – признался старший мастер.

Послышался приглушенный смешок: кому-кому, а старшему мастеру не пристало так говорить.

– А в коридоре что висит? – подал голос Сапегин.

– Значит, я проглядел. Я, наверно, в отпуске был, когда выбирали народный контроль, – признался Андрей Сергеевич.

Ефимов, встретившись с сердитым взглядом сидевшего за столом Вершинина, бойко заговорил:

– Нашей группой народного контроля было проведено два рейда. Проверяли мы, как проходит смена, каковы потери рабочего времени, а также чистоту, порядок на рабочих местах. Проверка показала, что потери рабочего времени есть, это – раннее окончание работы, затяжные перекуры. Была выпущена «Молния». С нами в заводоуправлении хотели провести занятия, рассказать о правах и обязанностях членов группы народного контроля, но почему-то занятие не состоялось. По работе группы народного контроля у меня все. Я хотел бы пожелать новому составу группы народного контроля плодотворной работы. Еще я хотел бы обратить внимание нового состава группы народного контроля на питьевой режим в цехе. Вода в питьевом бачке не меняется неделями. Если уборщица на больничном, надо кому-то поручить менять воду. У инструментальщиков не много работы.

– Я не буду! – в страхе замахал руками Гилев.

– Почему?

– Не буду, и все! Ты, Антон, лучше за собой последи, сколько у тебя работы. Сам и меняй воду в бачке. Ты тоже особо работой не загружен. Сидишь всю смену, – наговаривал Гилев на Ефимова. – Начальник нашелся. Мал еще указывать!

Гилев был на пенсии, инвалид 2-й группы.

– Игорь Сидорович, вы себя неприлично ведете, – делал замечание начальник цеха. – Чего злобствуете? Если с чем-то не согласны, встаньте и скажите. Зачем кричать с места? Ефимов не лентяй.

Гилев закашлялся…

– У меня еще будет вопрос к нормировщику, – не закончил Ефимов выступление. – Галина Афанасьевна, как у нас оплачивается работа не по специальности, хозяйственная?

– Тариф плюс семь процентов сдельщины.

– Галина Афанасьевна, но человек не заинтересован в выполнении хозяйственных работ, – не унимался Ефимов. – Надо как-то компенсировать эту незаинтересованность. Я считаю, хозяйственные работы должны оплачиваться среднесдельно. Тогда человек будет заинтересован в результатах своего труда

Лысенко развела руками:

– Ничем, Антон, к сожалению, помочь не могу. Недавно я ходила в отдел труда и заработной платы, интересовалась этим вопросом. Тариф плюс семь процентов сдельщины.

– Сейчас довыясняется, что голый тариф платить будут, – делился Сидорчук своими опасениями с Бушмакиным.

– Валентин Петрович, надо бы разобраться в этом вопросе, а то как-то нехорошо получается. У слесарей много хозяйственных работ.

– Ладно. Я завтра схожу в отдел труда и заработной платы, – не мог начальник цеха отказать Антону – хороший токарь.

– Какие еще будут вопросы к докладчику? – встал Вершинин, оперся руками о стол, выждал паузу. – Вопросов нет.

С чувством выполненного долга Ефимов оставил трибуну.

– Товарищи, какая будет оценка работе народного контроля? У кого какие предложения?

Дмитрий поднял руку. Он не хотел выступать, как-то само получилось.

– Пожалуйста.

– Определенная работа группой народного контроля все же велась. Моя оценка – «удовлетворительно». Товарищи, я хотел бы еще сказать о наглядной агитации в цехе. Нет ее у нас. И культура у нас в цехе на низком уровне. В разговоре на каждом слове мат. За одним столом люди играют в домино, едят, курят. Нет специально отведенного места для курения. Комната отдыха и приема пищи вот уж второй год оборудуется. То линолеума нет, то краски…

– Кто еще хочет выступить? Пожалуйста.

– За год было проведено всего два рейда. Это разве работа?! – заговорил с места Гилев. – Плохо!

После Гилева взял слово Ермаков. Он вышел к столу, заложил руки за спину. Коренастый, плотный. Работал он на заводе со дня его основания, вот уж тридцать лет.

– Что такое народный контроль, кто мне скажет? – не торопил Андрей Сергеевич с ответом. – Желающих ответить мне нет? Народный контроль – это такая организация, которой, по простонародному выражаясь, до всего есть дело. Вот Ефимов сказал, что не налажен питьевой режим в цехе. А ведь народный контроль мы для того и выбираем, чтобы был порядок, чтобы всем нам лучше работалось. Члены народного контроля должны быть требовательными, инициативными. И не надо бояться чинов! Надо критиковать. Начальник цеха такой же человек, как и мы с вами. Ему иной раз бывает недосуг заниматься бытовыми вопросами, и члены группы народного контроля должны ему подсказать, а то и потребовать, чтобы в цехе был налажен питьевой режим. Таким должен быть народный контроль. Боевитым! Я считаю, работа группы народного контроля велась на «удовлетворительно».

– У кого какие еще будут вопросы, пожелания? Кто хочет выступить? Итак, поступило два предложения. Кто за то, чтобы работу группы народного контроля считать удовлетворительной, прошу поднять руку. Большинство. Кто против? Гилев.

– Переходим, товарищи, к следующему вопросу – выборы нового состава группы народного контроля. Какие будут предложения?

– Я думаю, что группу народного контроля надо оставить в прежнем составе, пусть учатся работать, – предложил Ермаков.

– У кого еще какие будут предложения? Кто за предложение Ермакова Андрея Сергеевича, прошу поднять руку. Единогласно.

– В заводской столовой надо навести порядок, – с места с обидой в голосе выговаривала Клавдия. – А то сварят – есть невозможно.

– Дорогая Клавдия, нет у группы народного контроля таких полномочий, – с нехорошей, ехидной улыбкой принялся объяснять Вершинин, – при завкоме имеется спецкомиссия по общепиту. И только она занимается вопросами питания на заводе.

Если на то пошло, Клавдия и сама, без народного контроля, могла сходить в завком и спросить, почему в столовой плохие обеды.

– Котлеты рассыпаются, есть невозможно, – поддержала Клавдию Иванова.

Чебыкин взял слово: плохо было с режущим инструментом.

– Товарищи, ничем помочь не могу, – отвечал начальник цеха. – Сколько нам дают инструмента, столько мы и получаем. На большее рассчитывать не приходится. Леонид Иванович, и от нас много зависит, от нашего отношения к инструменту. Взять резец. Мы с вами, чуть отломился кусочек от напайки, сразу его выбрасываем. А ведь его можно перезаточить. Если нет времени сразу заточить, можно оставить на потом. Богатые мы, скажу я вам, за счет государства.

– Кто еще желает выступить?

Желающих не было. Собрание и так затянулось.


7

– Следующая остановка «Школьная».

«Хорошо съездили, отдохнули, – думал Чебыкин, глядя в окно. – Посмотрели цирк. Что ни говори, а культурные мероприятия сплачивают коллектив. Чаще надо проводить подобные мероприятия. От них большая польза».

Со скрежетом шумно раскрылись задние двери, из автобуса вышли Клавдия с Плотниковым. Плотников смеха ради на виду у всех полез к Клавдии обниматься. Клавдия не противилась. Но когда Плотников стал досаждать, она грубо, по-мужски оттолкнула его от себя.

В автобусе было тепло, даже жарко. Зойка дремала, устало развалившись в кресле; ей выходить у больницы, это через полчаса, конечная остановка. Выражение брезгливости, пресыщенности застыло на ее бледном измятом лице. Клипсы, броши разные, цепочки, зажимы – все это болталось на Зойке в изобилии. Все ее украшения были недорогими, по зарплате в 85 рублей. Такой нарядной ее еще никто не видел.

– Ну ты даешь! Тебя встретишь на улице и не узнаешь, подумаешь, артистка какая, – восторгалась Лысенко.

– Да, не узнаешь. Артистка, – довольная, отвечала Зойка.

Автобус мягко подкатил к универмагу.

Хмелева, Клюев, Садовский, Чебыкин вышли. Мария Павловна Хмелева была новый человек в коллективе, на прошлой неделе устроилась токарем 3-го разряда. Среднего роста, миловидная женщина.

– Мария Павловна, разрешите я вас провожу, – вызвался Леонид Иванович. – Быстро темнеет.

– Мне тут недалеко….

– Мария Павловна, хорошо отдохнули, правда? Целый год собирались в цирк и наконец-то собрались. То автобуса не было, то еще что-нибудь… В детстве я мечтал стать акробатом. Шалопаем был. Ох, и доставалось мне от отца. Один раз он меня так ремнем отшлепал, что я сесть не мог. Но я не обижаюсь на него. Как-то надо было меня учить. В школе с тройки на двойку – не было у меня тяги к учению. Если бы не Яковлев, один мой знакомый, я бы техникум не закончил, бросил. Он меня уговорил. Хороший парень.

– Ух! Еле догнал вас, – прикидывался Клюев, отдуваясь. – Бежите как на пожар. Мария, берете меня в провожатые? Надежней будет. Двое – целая охрана.

– Опоздали. Я уже пришла.

– Ничего. Зато я теперь знаю, где живете. В гости приду. Можно?

– Пожалуйста, Сергей, приходите. Чаем напою.

– Чай у меня и дома есть.

– А больше ничего не держим. Закон не позволяет. До свидания.

– До свидания, Мария Павловна. Спокойной ночи. Всего хорошего, – подал Леонид Иванович руку.

Мария Павловна зашла в подъезд.

– Леонид Иванович, разговор у меня… – хотел Клюев выговориться, устал: дома – скандал, на работе тоже неприятности.

Чебыкин был неплохой собеседник – выслушает, а то и поможет советом.

– Вот я всю жизнь, можно сказать, проработал слесарем. И чего добился? Богатым стал? Ничего подобного. На книжке триста рублей – вот все мое богатство. Да мне и не надо ничего. Только иной раз обидно делается: работал, работал, а добра не нажил. Все, выходит, проел. На брюхо работал.

Клюев одевался просто. Зимнее пальто носил уже шестой год. Ворот рубашки расстегнут, шея открыта.

– Сергеевич, застегнись. Холодно.

– Я холода не боюсь.

– Ты, Сергеевич, верно заметил, – тяжело вздохнул Чебыкин. – Мы в основном работаем на себя, чтобы сытым быть, одетым. На большее денег не хватает. Но есть еще один момент – через труд человек утверждает себя в жизни. Конечно, много у нас в цехе ручного, рутинного труда. Что поделаешь. Позавчера я был на дробилке. Там – сущий ад! Пыль, грязь, холод. Как там люди работают? У нас в цехе еще хорошо, работать можно. Светло, тепло.

– Рабочий человек не ценится. Так, работяга.

– Ну, Сергеевич, это ты зря… Рабочий человек – это главная фигура на производстве. В капиталистических странах как делается: прогулял человек – сразу выгоняют, а мы боремся за человека, воспитываем его. Ну выгоним мы прогульщика. Он устроится на другое место, там будет прогуливать.

– Один раз ошибешься – весь год будешь плохим, весь год будут помнить. А, что там говорить!.. Мы, Леонид Иванович, никогда не поймем друг друга.

– Подожди. Почему не поймем? – хотел бы Чебыкин разобраться. – Может, действительно, я что-то не понимаю, бываю не прав. Так ты подскажи. Мы делаем одно общее дело – выпускаем щебень Нам нечего делить, как ты считаешь?

– Я никак не считаю, – отмахнулся Клюев. – Я человек маленький. Считай не считай, все равно по-моему не будет. Вот так!

– Ты, Сергеевич, зря обижаешься. Ты бы мог передовиком быть, если бы с дисциплиной подтянулся. В работе тебе равных нет. Мне иной раз тебя даже жалко.

– Что меня, Леонид Иванович, жалеть?! Я не ребенок. Виноват – наказывай. Наказание – самый действенный метод воспитания.

– А я считаю, наказание – крайняя мера.

– Ага, крайне действенная. Человеку скоро на пенсию, а вы его учить. Смех и грех!

– Учиться, Сергеевич, никогда не поздно.

– Сколько на нашей шее грамотеев сидит! – не мог Клюев говорить спокойно. – Сидят в кабинете, палец о палец не ударят, а деньги получают. Надо так делать: отработал четыре часа на производстве материальных благ, заработал себе на хлеб, а в остальное время чем хочешь, тем и занимайся. Хоть звезды считай. Вот это будет по справедливости.

– Конечно, есть у нас еще такие кабинетные деятели. Но не все же такие.

– А может, так оно и должно быть, так богу угодно, чтобы кто-то работал, кто-то – паразитировал. «И жизнь хороша, и жить хорошо…» – пропел Клюев.

– В жизни, конечно, всякое бывает.

– Да! Да! Так оно! До свидания.

– Спокойной ночи.

– Спокойней не бывает.

«Сейчас начнется… – думал Клюев. – Сучка! Из дома еще выгоняет. Я скоро сам уеду. Нужна ты мне. Милицию вызывает. Знал бы, что так все получится, лучше б на старухе какой женился. Нужна мне ее красота. Была бы баба».


8

В связи с реконструкцией дробилки, увеличением объема токарных работ, по приказу директора в ремонтный цех были откомандированы с завода на месяц три человека, знакомые с токарным делом. Среди командированных был и в прошлом токарь ремонтного цеха Сергей Глушко.

– На складе лучше работать, – хвалился Глушко. – Не надо всю смену стоять за станком. Нет работы – сидишь, а токарем не посидишь. Надо заготовку найти, завести, распилить, доставить к станку.

В десятом часу только Сергей приступил к работе: пока нашел заготовку, завез… Работа была несложная – оси.

Подошел Чебыкин:

– Сергей, фланец надо проточить. Снять две десятки на диаметр. Слышишь? Сергей, надо фланец проточить!

– Началось! Сделай то, сделай другое. У меня есть работа. А всякие там ваши шабашки меня не интересуют.

Чебыкин опешил, он никак не ожидал услышать такое от Глушко.

– Подожди. Какие шабашки? Это шаблон. Из-за этого фланца у меня Дмитрий без работы.

– Хочешь, сам вставай за станок. – Глушко пошел курить.

Сергей сидел у доски «Будни цеха», небрежно закинув ногу на ногу, курил. Упрямый с ямочкой подбородок, волевые тонкие губы, широкие скулы человека с характером. Чебыкин не то что говорить, смотреть на него не хотел, но надо было разобраться, тут не до амбиций.

– Сергей, я бы не стал тебя просить проточить фланец, если бы было кому его отдать. Я ж тебя, Сергей, знаю, ты работал у меня в смене. Парень ты неплохой. Девять минут проточить фланец, не больше. Не думал я, что ты можешь отказаться от работы.

Глушко – ноль внимания.

– Сергей, ты на работе, а не у себя дома, и будь добр подчиняться! Я с тобой нервы трепать не собираюсь. Если еще такое повторится, я напишу на тебя начальнику цеха докладную. Пусть он сам с тобой разбирается. А если ты чем-то недоволен, заходи в конторку, разберемся. Вот так!

Леонид Иванович пошел с проверкой к слесарям.

– Вчера я в четыре часа ночи лег, – рассказывал Лаптев Клюеву. – Жену провожал. К сестре поехала. Проснулся в полвосьмого, быстро соскочил с кровати, одел сына и бегом в садик, потом на работу. Еле успел.

– Ну как же, ты у нас, Виктор, спортсмен. – Сидел Клюев на швеллере у сверлильного станка, курил, пуская дым кольцами.

– Да, до армии я бегал, штангой занимался… Сейчас все забросил.

– Погоди, лет через пять ты и лыжи забросишь, – обещал Клюев. – Вот увидишь. Я тоже раньше делал зарядку, на лыжах бегал. Где-то на чердаке у меня валяются гантели. Хорошие гантели, из нержавейки.

– На лыжах можно до пенсии бегать. Петров из электроцеха… Ему за шестьдесят, а он все занимает призовые места в соревнованиях.

– Ну ты ж не Петров, а Лаптев.

– Вчера одни шкаф поднимали на пятый этаж, – находил Лаптев случай презабавным. – Сижу на кухне, слышу: бух! Открываю дверь – двое пьяных мужиков маются со шкафом. Дверца у шкафа уже отломана, на одной петле висит, а сбоку большая царапина.

– Взял бы да помог, спортсмен. Лоб здоровый. Ладно, хватит болтать, надо работать. Тебя не останови, так целый час будешь болтать и о работе не вспомнишь.

– Работать так работать.

Когда начинать работу, когда заканчивать – Виктор во всем полагался на Клюева, как более опытного и старшего товарища.

За стенкой в кузнице стучал молот: работали братья Тихомировы – Владислав и Федор. Владислав работал в цехе шестой год. Федор в прошлом году пришел из армии. Оба рослые, косая сажень в плечах, настоящие кузнецы. Федор штамповал болты. Владислав, заложив руки за спину, прохаживался по кузнице, внутренне готовясь к большой работе. Все было им продумано. И вот – пора!

Владислав осторожно разгреб лопатой кокс. В лицо пахнуло жаром. Теперь нельзя терять ни минуты: пока нагрет, металл податлив, надо успевать его обрабатывать. Владислав взял клещи, захватил заготовку, рывком выдернул из кокса. Заготовка легла на наковальню под угрожающе нависший боек. Удар, еще удар – снопами искр брызнула в разные стороны окалина… На сто тридцать – сто пятьдесят процентов выполнял Владислав сменное задание, и сегодня – не исключение. Вторник – после выходных работалось легко. К концу недели Владислав уставал, вытягивало металлом руки.

Равномерно ложились удары. Владислав был предельно внимателен: с металлом шутки плохи, одно неловкое движение – и можно остаться калекой. Федор стоял рядом, смотрел, учился.

9

Было прохладно. Почти весь лист с деревьев опал. Клюев дышал глубоко, полной грудью, слегка подкашливая. Он легко узнавал среди редких прохожих своего брата-работягу по обстоятельной, неторопливой походке, непритязательности в одежде. До завода было минут двадцать ходьбы. Клюев рано выходил из дома. Привычка. До работы успевал покурить, сыграть в домино. Как без домино?

– Что ты ползешь, как черепаха? – делал Клюев замечание Трунову, автослесарю из гаража. – Надо спешить, а то всю работу разберут. План надо давать.

– Иди. Давай, – огрызнулся Трунов.

У заводоуправления Клюев замедлил шаг. Еще метров триста – и покажутся бытовки, трехэтажное кирпичное здание. Даже в самые лютые морозы в бытовке было тепло. Клюев переодевался на первом этаже. Через пять минут должен подойти автобус с рабочими, и в бытовке станет шумно. Дроздецкий опять будет дразнить Сазонова, тот – грязно ругаться. Каждый день одно и то же.

Ермаков, Сидорчук, Плотников уже были в цехе.

– Что вам не спится? Из дома, что ли, выгоняют? – зло заметил Клюев.

– Кто-то должен первым приходить, – ответил Ермаков. – Давай садись.

– Начали!.. – перемешал Сидорчук домино.

Клюев ни разу не проиграл – везло. Плотников же двух «сопливых» получил.

Незаметно как собралась смена.

– Заканчивайте, – подошел Чебыкин с работой.

– Ну опять, Леонид Иванович, ты не вовремя. Доиграть не дал, – шутил Плотников.

– В обед доиграете. Расписывайтесь.

Тетрадь по технике безопасности пошла по кругу.

– Ольга, о чем это вы с Владиславом шепчетесь? Договариваетесь, что ли? Смотрите у меня, – пригрозил пальцем Плотников. – Не спариваться.

– Ты, Алексей, без этих своих сальных шуточек жить не можешь, – беззлобно заметил Владислав.

– Его хлебом не корми, дай поговорить о сексе, – широко улыбнулась Клавдия.

– А ему больше ничего не остается… – намекал Лаптев на предпенсионный возраст Плотникова, мужское бессилие. – Слюни распустил.

– У тебя есть работа. Продолжай делать болты, – проводил Чебыкин разнарядку. – Ты, Анатолий, заканчивай муфту.

– Да нужна мне эта муфта! – отшвырнул Бушмакин чертеж. – Кто начинал, тот пусть и заканчивает! Умники нашлись. Верхушки сшибают, а я заканчивай за них работу!

– Мне, Анатолий, нечего нервы свои показывать. Они у меня тоже есть! – повысил голос Чебыкин. – Не хочешь работать, я тебя не держу, а пришел – так нечего выкобениваться! Извините за выражение.

«С чего это он поднялся? Что ему надо? – не понимал Леонид Иванович. – За месяц хорошо ж вышло. Обижаться не на что. Я всегда его в пример ставлю. Странно».

Не из-за работы поднялся Бушмакин, а потому что остался без премии за «Лучшего по профессии», чувствовал себя обойденным. Он почти каждый месяц выдвигался мастером на «Лучшего по профессии». Привык: премия стала вторым заработком. И вот – без премии. Бушмакин знал, как угодить Чебыкину, войти в доверие: Леонид Иванович любил порядок. Анатолий ровно в восемь, без опозданий начинал работу, без 15 пять заканчивал.

– Анатолий, ты что, сегодня не выспался? – не хотел Леонид Иванович ссориться с одним из лучших токарей в цехе.

– Кто начинал муфту, тот пусть ее и заканчивает! А то привыкли верхушки сшибать.

Трудно было разговаривать с Бушмакиным, он ничего не хотел понимать

– Срочно потребовалась муфта! Анатолий, ты ж не первый год работаешь, знаешь, как это бывает… Я думаю, тут нечего обижаться. Работа есть работа. Для чего мы тогда здесь? Чтобы завод работал.

Сапунов сверлил «карандаши». Работа точная. У Клюева были проблемы со зрением, «карандаши» – не его работа. В разметке надо быть зрячим, а то такое можно наразмечать, что все уйдет в брак. Например, при керновке на первый раз достаточно легкого удара по керну, чтобы в случае смещения можно было поправиться, ударить сильней. При сверлении отверстий диаметром от 24 и больше лучше сначала засверлиться маленьким сверлом на небольшую глубину – так будет точней. Не следует ставить тяжелую деталь на доски, доски может продавить, и деталь окажется под углом. Все это, вроде бы, мелочи, но без них нет хорошей работы.

Владислав завез в цех пруток, поставил за комбинированными ножницами тачку, установил упор на определенный размер, зафиксировал рычаг на механическую рубку и включил ножницы. Недовольно заурчало, набирая обороты, колесо-маховик. Владислав вставил в гнездо ножей пруток, чтобы только пруток держался, и резко толкнул его вперед, еще и еще… Застучали, горохом посыпались в тачку заготовки. За первым прутком последовал второй, третий. За двадцать минут Владислав изрубил всю пачку, а это прутков тридцать. С трудом Владислав вывез нагруженную доверху железом тачку из-за ножниц и повез в кузницу

Плотников шабашил, делал запоры для дверей в ОРС. Он уж неделю по часу-два в смену, что называется, работал на себя. К пятнице надо было сделать, получить деньги. Завидев в проходе между станками Чебыкина, Плотников быстро накрыл «левые» запоры листом железа, принял деловой вид, закурил. Только Чебыкин ушел, Плотников убрал лист и занялся запорами.

– Сто шестьдесят пять рублей в месяц! Пусть сами работают за такие деньги! – ругался Лаптев. – То резак, то сварка. Бегаешь как заведенный, а заработка нет. Знал бы, так лучше не смотрел расчетную книжку.

– Что ты, Виктор, кипятишься. Есть фонд заработной платы. Перерасход его нежелателен, – спокойно объяснил между делом Плотников.

– Так оно! – согласился Лаптев. – Прошлый месяц у меня совсем не было сварки, все резак. А за резак в час идет рубль. У меня вышло двести пятнадцать рублей. В этом месяце у меня было много сварки, и зарплаты – нет!

– Боятся лишнюю десятку накинуть! – сплюнул Клюев. – Как будто из своего кармана. А, что там говорить! Конечно, рабочему деньги не нужны. Зачем они ему? Много будет зарабатывать – обленится.

Лаптев полцеха обегал, рассказал о своей низкой зарплате. На питание уходила сотня в месяц, за садик тридцать (у Виктора были мальчик и девочка), за квартиру семнадцать рублей. Чтобы купить что-нибудь сверх этого, надо копить или одалживать; брать кредит…

Клавдия тоже недосчиталась 30 рублей. Недоволен был и Садовский.

Лысенко под руку повела Боброва в конторку мастеров получать премию из фонда мастера; в слесарное отделение даже не заглянула.


10

В ноябре у профактива было много работы: надо принять индивидуальные соцобязательства, сменные, цеховые; подвести итоги соцсоревнования, и все это – в сжатые сроки. Собрание следовало за собранием, заседание за заседанием. Вчера были приняты индивидуальные соцобязательства. Ничего нового: бороться за звание ударника комтруда, принимать активное участие в жизни цеха, работать без брака и аварий, сдать в фонд мира три рубля, отработать безвозмездно на благоустройстве города и завода шестнадцать часов. Только норма выработки была у каждого своя, а в остальном – как под копирку. После индивидуальных соцобязательств на очереди сменные. Потом защита их на цехкоме.

Сегодня на повестке дня прием цеховых соцобязательств. Председатель цехкома стояла у стола и который раз пересчитывала людей, беззвучно шевеля губами.

– Ну все, можно начинать! – С видом большого начальника встал Сапегин за трибуну.

Никто из присутствующих шутку Владимира не оценил.

– Ну что он там? – ворчал Садовский. – Рабочий – опаздывает, начальник – задерживается. Начальству все можно.

Лаптев с Бушмакиным гоняли шары на бильярде.

– Мазила! Ты толстым концом бей по шару! – сыпались в их адрес замечания.

– Идет, – объявил Плотников, стоящий у дверей.

Начальник цеха молча прошел к столу, сел на свое место, у окна.

– Товарищи, на профсоюзном учете у нас состоит сорок три человека. На собрании присутствует тридцать девять. Трое в отпуске, один – на больничном. Какие будут предложения по открытию собрания? – заученно выпалила Николаева.

– Открыть собрание, – внес предложение Бобров.

– Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?

– Ефимова. Костареву.

– Я не буду!

Костареву никто и слушать не стал.

– Кто за предложение Сиверцева, прошу поднять руку. Единогласно.

– Так… – Ефимов откашлялся. – На повестке дня у нас один вопрос – принятие цеховых соцобязательств. Кто за данную повестку, прошу проголосовать. Единогласно. Слово предоставляется председателю цехового комитета Николаевой Татьяне Ильиничне.

Татьяна вышла к столу, встала за трибуну, развернула свернутые в трубочку соцобязательства, разгладила их рукой и принялась читать:

– Стремясь достойно встретить предстоящий съезд партии, создать основу для устойчивой работы на втором году пятилетки, коллектив цеха принимает следующие обязательства: довести норму выработки до ста двадцати процентов, выполнять заказы качественно и в срок. Сдать в Фонд Мира сто двадцать девять рублей. Подать три рацпредложения на улучшение организации труда с экономическим эффектом три тысячи рублей. Работать без брака и аварий. Обучить профессии токаря три человека. Отработать на благоустройстве города по шестнадцать часов. Сдать нормы ГТО. Оказать помощь детскому дому, сделать ограду.

– Какую ограду? – не понял Ермаков. – Когда делать? В рабочее время шефская помощь не оказывается.

– Товарищи, вот что я вам скажу, – встал начальник цеха. – Ограду будем делать в рабочее время. Я думаю, большой беды не будет, если мы в нарядах закроем ее какой-нибудь работой. Не для себя же мы ее делаем. Никакой корысти в этом нет. В личное время с оградой нам не справиться.

– Сдать нормы ГТО – это что за пункт? Все сдать нормы ГТО не смогут. Сдадут нормы ГТО единицы! – Шумным было выступление Боброва.

– Неправильно сформулировано. Надо так: принять участие в сдаче норм ГТО, – успокоил Боброва Вершинин. – А сдадут нормы ГТО, конечно, единицы.

– Товарищи, – взял слово начальник цеха. – У меня будет к вам одна просьба. Подавайте рацпредложения. Технически – передовая мысль у нас в цехе молчит. За два года у нас было подано всего одно рацпредложение. Ефимовым. Товарищи, все вы хорошо знаете свою работу, грамотные, со средним образованием, в цехе не один год. Нужно всего лишь немного пошевелить мозгами. Если мы не будем работать головой, у нас все мозговые извилины выправятся. Все вы люди грамотные, со средним образованием. Подавайте рацпредложения, оформляйте. И в материальном отношении вы выиграете, и в моральном получите удовлетворение. А то даже как-то неудобно. Как будто мы ничего не можем, слабоумные. Когда я работал слесарем, творческая мысль у нас была на высоте. Сбросьте с себя лень. Поработайте немного головой, докажите, что вы не хуже других.

Чебыкин хотел было сказать, что с внедрением рацпредложений плохо, на внедрение уходят годы, но передумал. Все равно ничего изменить было нельзя: не в компетенции начальника цеха это было.

– Товарищи, у кого какие будут предложения, замечания по цеховым соцобязательствам? Кто хочет выступить? Пожалуйста, – охотно предоставил Ефимов слово старшему мастеру.

Ермаков вышел к столу.

– Товарищи, мое выступление будет несколько отвлеченным, может, и не по теме, но я скажу. Товарищи, кто помнит, о чем мы с вами говорили на прошлом собрании, что решали? Трудно вспомнить? А на хороших собраниях как делается? Перед началом собрания председатель собрания или председатель цехового комитета отчитывается за предыдущее собрание. Например, решили мы наладить питьевой режим в цехе. На следующем собрании председатель должен нас проинформировать, что сделано в этом вопросе, если не делается, то почему. Вот тогда люди будут знать, что все, о чем говорится на собрании – не пустая болтовня. Люди будут верить в собрание. А то у нас как делается: поговорили, поговорили и разошлись. Слова у нас зачастую расходятся с делом. Большую часть жизни мы с вами проводим на работе. Цех – наш второй дом, и мы должны быть в нем хозяевами.

– Кто еще желает выступить?

Садовский только хотел взять слово, заострить внимание на плохой работе инструментальщиков: нет метчиков, сверла не заправлены, но Ефимов помешал:

– Желающих выступить нет. Тогда переходим к голосованию. Будем голосовать за каждый пункт соцобязательств в отдельности или за все сразу?

– За все сразу!

Беллетрист

Подняться наверх