Читать книгу Беллетрист - Чихнов - Страница 6

1

Земля – маленькая светящаяся точка – пропала. И вот опять появилась, уже большего размера. Обозначился рельеф. Он завис над землей…

Что-то упало в парке за деревом – это была мягкая посадка. Сидевшие на скамейке женщины обернулись – никого. Он был невидим.

– Желуди, наверно, падают, – сказала женщина в сером платье. – А может, мыши бегают, запасаются на зиму… тоже хотят есть. Сейчас самое время запасы делать. У меня соседка, здоровая как лошадь, спит до двенадцати, ничего у нее нет, никаких запасов. Как живет?

– Да, – соглашалась подруга.

Он легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Мужчина, чей облик он принял, деловито, глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Он хотел последовать за своим оригиналом, но помешало что-то лохматое на четырех ногах… И тогда он пошел за мужчиной в очках, с портфелем из натуральной кожи. Мужчина с портфелем остановился у почты. Он тоже остановился. «Что надо?» – вопросительно посмотрел мужчина в очках на «хвост» и заскочил в автобус.

Он тогда пошел за женщиной с зелеными волосами. Женщина с зелеными волосами прошла в «Салон красоты», он – тоже.

– Что вам, мужчина? – спросила женщина в «Салоне красоты».

Он вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и незнакомо.

– Что скажете? – не отставала женщина. – Забыли, зачем пришли? Напьются до потери сознания. Метил, наверно, в вытрезвитель, а попал к нам. Бывает.

Мужчина был трезвый.

– Вы кого-то ищете? – виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина. – Это «Салон красоты». Понимаете? – Женщина принялась накручивать на палец волосы, показывая завивку.

Он, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов.

– Давайте выйдем.

Женщина вывела мужчину на улицу. «Бедный, – думала она. – Вроде как не в себе. Откуда такой взялся? Вот горе родным».

Он пошел в парк. И это был уже другой парк, не тот, где он приземлился. Было прохладно, даже холодно.

– Ба, Федор! – вдруг услышал он.

– Не узнаешь?! Митин я! Генка.

Мужчина полез обниматься. Он хотел отстраниться, но Генка крепко держал.

– Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе «Уют». Согреемся. Пошли, а то холодно.

Кафе было рядом.

– Сейчас закажем что-нибудь покрепче, – захлопотал Митин. – Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.

– Что мы с тобой закажем? – и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. – Ты мой гость! Я угощаю!

Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.

– Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить, – и как бы в доказательство Митин глубоко затянулся.

– Пожалуйста, – принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.

Митин наполнил стопки.

– За встречу! – выпил.

Он тоже выпил – сразу ударило в голову и стало хорошо.

– Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Что-то ты какой-то… не такой. Изменился.

Появилась официантка-красавица.

– Вот она, Федор! Смотри!

Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд, чувственные полные губы… Сама страсть.

– Видел, как она посмотрела в нашу сторону? – оживился Генка. – Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает. Боюсь! Ты понимаешь меня? Давай выпьем за красавицу, – поднял Митин стопку, поддел вилкой икру. – А ты что не рассказываешь о себе? Я знаю, что ты живешь неплохо. Вот скажи мне, чем отличается гармоническая личность от негармонической? Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?

Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. Митин, подперев голову руками, тихо запел:

– Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще грамм по сто!

– Слышу, слышу, – отозвалась официантка.

– У меня, Федор, жена-умница, дети – все есть! Но чего-то все равно не хватает! Неудовлетворенность какая-то. Стал выпивать – помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого получается…

Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; глухо взревела труба; ухнул барабан – музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.

Музыка была главной в зале хозяйкой – развлекала, занимала, веселила. Не обошлось без танцев.

– Давай закончим, – предложил Митин, опорожняя бутылку.

Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица-официантка. Федор хотел встать – не получилось, словно кто держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, Федор уже не помнил.

2

Было холодно, тошнило, болела правая нога, колено. Федор открыл глаза – темный грязный потолок, исписанные стены. В комнате он был не один.

– Ты пройдись, согреешься, – участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на полати напротив. – Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, – протянул мужчина крепкую в наколках руку.

– Федор…

– Тебе плохо? Может, мента вызвать?

– Так тебя и послушает мент, – откликнулся с усмешкой парень.

– Молчи, Мишка! – цыкнул Александр.

Парень что-то царапал на стене.

– Первый раз в вытрезвителе? – спрашивал Александр.

– …сразу видно, – буркнул мужчина в серой кожаной куртке.

– Ты, Федор, не переживай. Вон, Мишка, – кивнул Александр на парня. – Третий раз попадает. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.

– Радуйся, что тебя не обливали.

– Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.

– Стоит раз попасть, а там понравится, – усмехнулся мужчина в серой кожаной куртке.

– А знаете, как я сюда попал… – не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.

– Как все – нажрался, как свинья.

– Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши. На автобусной остановке, смотрю, мужик вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. А я третий лишний, да еще пьяный.

– …эмансипация, равноправие… – брюзжал мужчина в серой кожаной куртке. – У меня баба говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» – спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят? Когда я буду пьяный – ломать их?

– …это, Сергей, искусство.

– Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.

– Это уже мода, – с улыбкой ответил Александр.

– К черту такую моду!

– Мишка, скажи: приятно, когда женщина накрашена и в коротком?

– Конечно! – обрадовался Мишка.

– Вот оно, молодое поколение…

– Это он-то молодое поколение? Алкаш!

– Помолчи, папаша.

– Не нравится? Не пей. Не можешь?

– Заткнись!

– Что-о-о?! – встал Сергей.

– Ладно, ладно вам. Не хватает еще драки здесь. Выпустят – поговорите по душам.

Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр стоял у двери, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…

– Что, дядька, все молчишь? – спросил Мишка. – Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал – и в суп попал.

Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок, дверь открылась – вошел младший сержант со связкой ключей:

– Что, «униженные и оскорбленные»? Кто из вас Голубцов? Голубцов!

– Иди, иди, Федор, – кивнул Александр на дверь. – Тебя, наверно.

– Голубцов, на выход!

Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение… Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.

– Проходи.

Федор открыл дверь. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа – мужчина, склонный к полноте, в плаще. На стене Карл Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону.

– Садитесь! – указал капитан на стул напротив. – Голубцов Федор Семенович, значит. Разведен. Так. Трудовая книжка. Вы у нас проездом? Мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?

Федор кивнул: как-то само собой получилось.

– Ну и отметили это на радостях, – посмотрел капитан на мужчину в плаще. – Вы хоть помните, что с вами произошло? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали. Первый раз в вытрезвителе?

И опять кивок.

– Нехорошо.

– Федор Семенович! – заговорил мужчина в плаще. – Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня Забелин скоро выходит на пенсию. Поработаете пока слесарем, ну там – мастером. Вижу я, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Я начальник цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, а пока с недельку поживете у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись…

– Соглашайтесь, квартиру вам сразу нигде не дадут. Так что… Вот ваши документы и больше не попадайтесь.

– Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, но пьет, стервец!

– Ведь и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение, но нет, неймется людям!

– Алексей Алексеевич, тут важно самосознание. Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.

– Федор Семенович, вы свободны, – кивнул капитан на дверь.

Федор вышел и почти следом – начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал. Что работал мастером, тоже не помнил, да и это было неудивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы принял образ ребенка, тогда были бы и детство, и юность, а так – амнезия.

– Ну вот мы и пришли… – Юрий Владимирович достал из бокового кармана плаща ключ, открыл дверь. – Мария!

Из комнаты вышла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка.

– Мария – жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два-три, пока не дадут комнату. Ты не возражаешь?

– Почему должна я возражать? – удивилась Мария. – Проходите, Федор Семенович. Устали, наверно, с дороги? Женаты?

– Был, – вспомнил Федор, что разведен.

– Вы издалека? Откуда все-таки?

– Ох уж эти женщины, все хотят знать, – посетовал Юрий Владимирович. – Где газеты?

– Как всегда, на тумбочке. – Мария пошла на кухню.

– Бангладеш. Положение на Ближнем Востоке обостряется. Повышение эффективности производства, – сидел Юрий Владимирович на диване, читал.

Федор сидел рядом, зевал.

– Мужчины, за стол. Идите. Юра… – звала Мария.

– Идем.

На ужин были щи, рыба, колбаса, сыр, салат из помидоров с огурцами. Яблочный сок.

– Федор Семенович, за знакомство, я думаю, по стопочке не помешает. Молчание – знак согласия.

Федор выпил, от второй рюмки отказался. Юрий Владимирович тоже пить больше не стал.

– Юра, пойдем завтра в театр? – испытующе глядя на мужа, спросила Мария.

– Извини, но завтра я, наверно, не смогу.

Мария насупилась.

– А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…

– «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.

– Ну честное слово, завтра я не могу, – приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, – работы много. Ремонты. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию постиндустриального общества. Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички». Работаем, живем для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в 2000 году?.. Мария, – встал Юрий Владимирович, подошел к супруге, обнял. – Извини. Не обижайся. В отпуск я тобой хоть на край света. Вы что, Федор Семенович, все молчите? Устали?

– Сейчас я приготовлю постель.

– Курите? Я и забыл, вы же не курите. Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день.

За окном накрапывал дождь, капля за каплей.

Мария прошла на кухню:

– Идите, Федор Семенович, отдыхайте. Ваша комната готова. Завтра на работу.

– Не совсем на работу: надо посмотреть завод, ознакомиться… – уточнил Юрий Владимирович.

3

– А ты что здесь делаешь?

Федор обернулся – Чесноков в замасленной спецовке, кепка на глаза.

– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Ладно, Федор, пойду, станок надо посмотреть, что с ним. Ты куда сейчас?

– На производство…

– А-а… Надо, надо ознакомиться.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

– Производство наше начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Добываем известняк. Потом этот известняк идет на дробилку. Вон туда, где стоит БелАЗ, за дорогой. Гипс у нас привозной. Помол. Мельницы. В них дробится известняк.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы в диаметре около трех метров, вращаясь с бешеной скоростью, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то респираторы. Женщины все в касках, респираторах. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

– …один из наших капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Первый список. Чувствуете, как трудно дышать? Это сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам.

– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельсов в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.

Пощелкивая, медленно крутилась на роликах печь, в несколько раз больше мельниц, в длину метров сто. Под печью было тепло, даже жарко. «Все, что намечено партией – выполним!» – висел недалеко плакат.

– Смотрите, – Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру наверху – посыпался цемент, много цемента.

– Вот вкратце, Федор Семенович, про завод все. Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.

Федор зачем-то пошел в цех.

Сверкала сварка, словно кто играл, баловался с огнем. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом и обжигом, условия работы в цехе были завидными.

Подошел Чесноков:

– Федор, семья потом приедет? Или один? Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то ничего. Я тоже, можно сказать, один живу. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А ведь двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать – сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь – и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.

Конец смены. Токаря чистили станки, никто уже не работал.

Шел дождь. Небо то очищалось, то опять набегали тучи. В окнах домов загорался свет. Где-то играла музыка. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала, чтоб сразу домой.

Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах.

– Как, Федор Семенович, поработали?

– Я не работал.

– Ах да… Понравился завод? Юра опять опаздывает. Вовремя никогда не приходит. Начальник! Ответственность большая. Вы ешьте, не ждите его… салат, биточки. Не стесняйтесь.

Мария ушла в комнату, чтобы не стеснять гостя, подошла к окну.

Сомова опять спотыкалась. Сколько раз муж подбирал ее пьяную на улице. Неймется бабе. Говорили, что в войну она вынесла раненого мужа с поля боя, тогда они еще не были женаты, выходила. Выходить-то выходила, а сейчас мучает. Детей нет. Может, из-за этого и пьет.

Мария включила телевизор, села в кресле и стала ждать, когда Федор выйдет из кухни, поговорить. Гость о себе ничего не рассказывал: странный какой-то. Федор все не выходил. Мария хотела встать, посмотреть… Юра пришел.

– Телевизор смотришь? Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.

– Пошли, психолог, накормлю тебя.

– Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.

– Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?

– Нет.

– Сколько будет у нас жить Федор? – перешла Мария на шепот. – Боюсь я его что-то. Странный какой-то. Все молчит, а спросишь – не знаю. Как ребенок, только большой. Не нравится он мне.

4

Было холодно. Кто-то сзади кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Завод, ощетинившись трубами, совсем этому был не рад. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер – билось стальное сердце предприятия. Рабочие – точно белые, красные кровяные тельца

Одноэтажное бытовое помещение. Шкафы, шкафы, шкафы.

Чем-то была недовольна работница бытовой.

– Борис, ты еще не женился? – подтрунивал над плешивым рыжим мужчиной парень.

– Это ты под бабью дудку пляшешь, – нараспев отвечал Борис.

– Борис, у меня есть тут одна на примете. Хочешь, познакомлю? – встрял в разговор еще кто-то за шкафом. – Здесь она работает. Близко.

– Дурак! – огрызался Борис. – Твоя жена с другим валяется.

Вмешался третий:

– Правильно, Борис! Так его! Ты его за углом повстречай.

– У меня есть резиновая плетка, в середине железный прут. Всыплю – вот будет помнить!

– Борис, он боксер.

– Видал я таких боксеров. Будет прятаться под юбку. – Борис злорадно и отвратительно рассмеялся.

– Борис, за тобой бабы бегают?

– Пусть они за тобой бегают, сопляк!

– Борис, у тебя не хватает?

– Иди сюда, – угрожающе протянул Борис. – Я покажу тебе, у кого не хватает!

– Сломанные часы все покупает, якобы ремонтирует, – рассказывал мужчина пенсионного возраста. – Как-то у одного сломались часы, обратился к Борису. Он взял часы, обещал отремонтировать. Через неделю мужик пришел, а он приносит ему в платочке запчасти.

От бытовок до цеха было метров 200—250.

Разнарядка уже прошла.

– Опаздываете, Федор Семенович, – сделал замечание Аркадий Петрович Забелин.

Федор работал с Рашидом, собирали термобак в обжиг. Работа была несложная.

В полдесятого, крякнув, Рашид поднял руку – перекур. Федор единственный из слесарей не курил.

– Кто не курит, тот работает, – как бы между прочим заметил Лаптев, слесарь.

– Еще немного поработаю и рассчитаюсь, – откровенничал Трошин, сварщик. – Уеду к родителям в Рязанскую область. Там рабочие нужны. Там пивзавод, птицефабрика. А что здесь? Цемент. А там воздух чистый, речка…

– Ты уж который год рассчитываешься, – отвернулся Рашид.

Десять-пятнадцать минут – перекур, и опять работа. И так до обеда. Большинство в цехе в столовую не ходили, брали с собой.

В столовой была очередь. Рабочий в синей каске щелчком стряхивал с ушей впереди стоящего товарища цемент:

– Сразу видно, с помола.

– Не говори, везде сыплет.

Очередь двигалась медленно, вбирая в себя все новых и новых знакомых, стоящих в очереди. Невысокого роста женщина со смеющимся лицом принялась наводить порядок. Выстоять в очереди – полдела, надо еще добыть поднос, их катастрофически не хватало, передавали из рук в руки.

Федор весь обед простоял.

– Лучше брать с собой, – советовал Лаптев.

Трошин все никак не мог дождаться конца смены; с утра – все ждал обед…

В четыре часа уже никто не работал; убирали, мели. Без пяти пять Федор вместе со всеми вышел из цеха.

В душевой мужики кричали, делили лейки, всем не хватало. Мылись вдвоем под лейкой. Федор мылся с Чесноковым.

– Ты, Федор, не переживай, – говорил Александр, успокаивал, – раз Юрий Владимирович обещал, значит, будет тебе комната. Он слово держит. Свой угол – хорошо. Знаешь, какая у тебя кликуха? Ты только не обижайся. У нас у каждого почти прозвище. Один пришел к нам устраиваться на работу. Его спросили: пьешь? Пью, конечно, что я, белая ворона? Так и прозвали его белая ворона. А тебя прозвали молчун. Ты какой-то некомпанейский, сам по себе. У меня кликуха – философ. Коллектив у нас, Федор, дружный. Конечно, бывают ЧП, но кто в наше время не пьет? Блоха и та пьет. Кулиев здорово пьет… бабник. С ним лучше не связываться: в какую-нибудь историю вляпаешься. Месяца через два освоишься, появятся друзья. Все нормально будет. Заходи как-нибудь на досуге, посидим, поболтаем. Познакомлю тебя со своей «старухой». Зверь-баба!

5

Федор приходил на работу: любители домино вовсю уже забивали козла за расточным станком. По одному, по двое собиралась смена.

– Привет, – небрежно махнул рукой подошедший Тимофеев.

– Рашид, ты опять, наверно, к соседке ходил?

На правой щеке Рашида красовалась большая царапина.

– А тебе что, завидно?

– Да уж немолодой, по бабам-то ходить.

– Может, это кошка его царапнула.

– Вот так! Дуплись, чего ждешь? – ругался Борька, токарь.

– Успею!

– …успеешь, когда я тебе его отрублю!

– Следи за партнером. Куда ставишь?! Спишь!

– Вылазь!

– Списано.

– Я тебе покажу «списано»!

– Несчастливое это место, – говорил токарь. – Я тоже проиграл.

Пришла Татьяна, фрезеровщица, встала в стороне, сложив на груди руки. Подошли Марина с Галиной – токаря.

– Двигайтесь! – потребовала Марина, женщина уже в годах. – Расселись.

– Женщинам надо место уступать, – поддержала ее Галина.

– Вам дай слабинку, так быстро на шею сядете.

– Да, – упрямо тряхнула головой Марина.

– А-а! – завизжала пышнотелая Галина.

– Так ее, Витька, жми! – учил Тимофеев.

Подошла Тамара, инструментальщица. Интеллигентная, симпатичная женщина. По одному, по двое собиралась смена. У большинства была работа.

– Про технику безопасности не забывайте, – напомнил Забелин.

Федор сверлил трубы на фильтра, после обеда была уже другая работа: надо было срочно заменить ролик на мельнице в сортировочном цехе, приварить два листа двести на триста. Пантелеев, крановщик, там уже ждал.

– Вот черт! Нашли работу в конце смены, – сматывая кабель, ворчал Рашид.

Ветер дул то в лицо, то заходил в спину. Где-то рявкнул тепловоз.

– Холодно. – Втянув голову в плечи, беспрестанно фыркая, Рашид шумно вбирал в себя богатое содержимое носоглотки. – Не люблю я эти срочные работы.

Сортировочный цех был сразу за обжигом. В цехе – никого. В бетонных ячейках лежали разного калибра шары для мельниц. Чуть в стороне стоял сортировочный барабан.

Федор с Рашидом поднялись на площадку, что у сортировочного барабана.

Откуда-то снизу появился мужчина в фуфайке с ободранными рукавами. Это был Пантелеев, крановщик. Он рассказал, что надо сделать, объяснил, как работает барабан; пожаловался на шум.

Час с небольшим ушло на замену ролика, потом Рашид приварил пластины.

– Спасибо. – Пантелеев долго махал рукой в знак благодарности.

– Значит, не куришь, не пьешь?.. – спрашивал Рашид. – Не теряйся, у нас много в цехе незамужних женщин. Например, инструментальщица… симпатичная баба. Такие как ты, самостоятельные, нравятся женщинам. Через месяц Забелин рассчитывается, ты – на его место. А я бы не хотел быть мастером: отработал свое – и свободен. Пошли, Федор, зайдем в одно место, тут недалеко.

Это была бойлерная – царство больших и маленьких вентилей, труб. Было тепло – хоть не уходи. За столом сидела дежурная. Рашид стал обниматься.

– Уймись, уймись, дурак! – отстраняясь, смеялась дежурная.

– Ладно, потом к тебе зайду.

– Бутылку не забудь! – то ли в шутку, то ли всерьез крикнула дежурная.

– Раньше она в помоле работала, – рассказывал Рашид. – Сейчас ее перевели на легкий труд. Силикоз легких у нее.

Пошел снег.

6

Скрипнула в комнате дверь, и вошла Тамара, инструментальщица. Красавица.

– Вот, пожалуйста, инструмент, – разложила Тамара на столе метчики, ключи. – Выбирайте.

Федор долго искал нужный инструмент.

– Федор Семенович! Федор Семенович! – Кто-то ломился в дверь.

Милиция.

– Вставайте. На работу.

Мария.

– Ездил бы на автобусе и высыпался. И тебе, Мария, меньше забот. – Лежал Юрий Владимирович, вставать – рано. – Ты его, Мария, больше не буди. Проспит – проспит. Его проблемы.

– Неудобно. Гость…

– Это ему должно быть неудобно. Встал?

– Встал.

Федор все никак не мог забыть сон, с ним пришел и на работу. Прошла разнарядка, Тамары все не было. В инструменталке Андрей, токарь, выдавал инструмент.

– Как жизнь? – спрашивал Трошин.

– Ничего, – заученно отвечал Федор.

– Как к тебе Власов относится? Я знаю, он мужик справедливый, – подмигнул Трошин проходившему мимо Рябову, фрезеровщику.

Федор рубил на гильотинных ножницах пластины на печь на футеровку. Пластин надо было много. Шли они на крепление кирпича в печи. За ножами стоял упор, все пластины одного размера. Каких-то навыков не требовалось, знай нажимай на педаль.

За два дня работы на ножницах Федор настолько освоился, что выполнял работу механически.

– Обед. Пошли, – стоял за спиной Чесноков, торопил. – Выключай ножницы.

Мужики уже забивали козла за расточным.

У столовой Борис опять ругался:

– Ты молодой. Они за тобой бегают. У тебя кровь с молоком.

– Я видел тебя тут с одной…

– Молчи, сопляк!

– Да, – глубокомысленно протянул Чесноков. – Если его не дразнить, послушаешь – нормальный человек. А если его еще приодеть, он даст фору обидчикам. С другой стороны приятно, что такой вот есть… хуже тебя. Ты уже не последний человек. Бытие определяет сознание. Заходи, Федор, как-нибудь, потолкуем.

В столовой опять была очередь.

– Спешить, Федор, некуда. Не война. Садись.

Федор с Чесноковым еще обедали, когда появилось заводоуправление, у них обед был на полчаса позже. Красивые кофточки, духи, капрон…

После обеда Федор опять рубил пластины на футеровку.

Трошин подошел:

– Дела идут.

Тимофеев с Новиковым собирали защитный кожух на двигатель. Тимофеев все никак не мог приставить лист к уголку – лист соскальзывал. Новиков с откинутым щитком стоял рядом, ждал, когда слесарь установит лист, чтобы его приварить. Но у Тимофеева ничего не получалось. Тогда Новиков, смачно сплюнув, легко поставил лист на уголок, приварил. Тимофеев, довольный, отошел в сторону:

– Готова собачья будка. Теперь собаку надо.

Кожух действительно похож был на собачью конуру.

– Надо Генку туда посадить, чтобы не лаял.

Генка, токарь, всегда с кем-нибудь да ругался, был недоволен.

7

Обжиг: на второй печи лопнула шестерня главного привода. Работа срочная. Почти все большое начальство собралось – инженер, главный механик, начальник обжига. Власов тоже был, Забелин.

Чуть в стороне от печи был разведен костер, заложена шестерня для нагрева, запрессовки в нее вала.

Рядом с костром, задрав стрелу, наготове стоял кран на гусеничном ходу. Рабочий в фуфайке с меховым воротником все подбрасывал в костер доски, подливал масло. Механик обжига который раз уже замерял вал, лежащий рядом; щупал шестерню, проверял нагрев. И вот последовала команда: приготовиться! Рабочий в фуфайке с меховым воротником застропил шестерню. Юрий Владимирович еще раз проверил нагрев: лучше было перегреть, чем недогреть. В случае недостаточного нагрева вал намертво застревал в отверстии, не садился. Это называлось «посадить козла». Ничего хуже нет.

Вал легко зашел в отверстие шестерни. Повезло. Облегченно вздохнул главный механик завода; просветлели лица рабочих. Запрессовать вал – это было полдела, надо было еще соединить шестерню с главной венценосной шестерней, опоясывающей печь, попасть в зуб.

Ветер пронизывал насквозь, не помогала фуфайка.

– Холодно, – пытаясь согреться, прыгал рабочий в зеленой каске.

– Ладно, перекур, – согласился главный механик завода.

Рабочие потянулись в обжиг.

В дежурке было тепло, сидеть бы и сидеть: работа не ждала. Сразу как-то, не договариваясь, встали, пошли на печь. Наверху, у привода, в беспорядке валялись гаечные ключи, трубы. Коварно блестело масло, припорошенное цементом. Рабочий в фуфайке с меховым воротником опять застропил шестерню уже с валом. Шестерня неумолимо поползла вверх. Вот она уже оказалась над печью. Кто-то в последний момент подобрал ключи, отбросил в сторону. На шестерню была наброшена веревка, чтобы оттянуть шестерню, завести ее за фундамент редуктора. Шестерня легла на опору печи, но не так, как надо. И опять подъем. Шестерня вдруг соскочила с выступа и – на рабочего, стоявшего у редуктора. Все… Кто-то из бригады бессознательно потянулся к шестерне, чтобы изменить ее ход, но куда там… – пять тонн. По счастливой случайности шестерня чуть коснулась плеча рабочего.

Шестерня никак не попадала в зуб с венценосной шестерней. Мешал кожух – трос соскальзывал… Третья, четвертая попытка. Пошли в ход ломы, трубы, доски. Главный механик командовал, то отходил в сторону, полагаясь на сноровку рабочих, то опять давал команду. Сломался домкрат. Работали без обеда, до победного конца. Докуривали последние сигареты.

– Спирту бы сейчас, – жалобно протянул кто-то из рабочих.

Механик распорядился, чтобы накормили рабочих, привезли продукты, дал денег.

Собрались опять в дежурке. Было высказано немало предложений, как лучше завести шестерню, попасть в зуб венценосной шестерне.

Темнело. Шестерня, точно заговоренная, ни в какую не хотела вставать на место. Очередная попытка, и шестерня легко вошла в зуб венценосной. Наконец-то! Последовал длинный перекур.

– Где здесь мой Валера? – подошла женщина в желтом пуховике.

– Испугалась, что мужа долго нет?

– Конечно, скоро сутки будут, как его дома нет.

– Скоро приду, – обещал супруг. – Кожух поставим.

Негнущимися от холода пальцами Федор крепил кожух, закручивал болты. Дежурный электрик принес две переноски. Осталось работы часа на два.

В конце недели, кто работал на печи, были премированы.

8

– Проходи, Федор, садись, – указал Юрий Владимирович на стул у окна. – У нас в инструменталке некому дежурить. Тамара ушла от нас, рассчиталась.

– Можно? – вошел Кадочников, токарь.

– Я занят.

– Но…

– Я разговариваю. Освобожусь – тогда… И на чем мы с тобой, Федор, остановились? Ах да, Тамара рассчиталась. Я хотел бы попросить тебя поработать некоторое время в инструменталке. Работа не тяжелая. В зарплате ты не потеряешь. Думай, решай. Надумаешь, Забелину скажешь.

Аванс давали.

– Пересчитай, – говорила Лужина, табельщица, полная, в годах женщина с добрым лицом.

Кто пересчитывал, кто, махнув рукой, доверял.

– Тимофеев опять без очереди, – схватил Трошин слесаря за куртку.

– Ишь, примазался, – возмущалась крановщица. – Лезет без очереди.

– Гони его!

– Тише, тише… У меня долги. Вот этому я должен, вот этому, – тыкал Тимофеев пальцем чуть ли не каждому в очереди в грудь.

Тимофеев все же не стал стоять, без очереди получил аванс, разделил деньги на два кармана:

– Это домой, это на пропой.

– Товарищи, не толкайтесь! – призывала к порядку табельщица.

Тут же за столом сидел комсорг, с профсоюзом собирали членские взносы.

– Пересчитай, Федор.

– Хорошо пересчитывай, чтобы не надули. На свет посмотри. Может, фальшивка.

– Хватит вам смеяться над человеком, – окинула взглядом табельщица очередь. – Правильно он делает. Ничего в этом зазорного нет. Я не счетная машина, могу и ошибиться. Вот не стану выдавать деньги, если не будете пересчитывать!

– Будем, будем… – ответил Борис за всех.

До конца смены еще сорок пять минут.

Было много праздношатающихся, собирались все больше компаниями.

– Я могу выпить хоть сколько, – рассказывал Полыгалов. – Пьяный буду говорить, говорить… У меня у пьяного все можно выведать, узнать. Прошлый раз, помнишь, собирались у меня. Я что-то рассказывал, рассказывал, потом бух – и отключился.

– Мы тебя на диван положили. А меня, когда выпью, тянет на улицу, на разные там подвиги.

– А мне пьяному на деньги везет. Раз я был на дне рождения, иду домой, все уже прошли, я смотрю – три рубля валяются. И не раз уже так. А ты что, Федор, молчишь?

– А у него, когда выпьет, память отшибает.

– Ты, Федор, не обижайся, – заговорил Трошин, – ты какой-то… не нашенский. Не от мира сего.

Федор прошел аптеку, парикмахерскую и вышел к кафе, где с Митиным напился, уснул; хотел зайти, не стал, пошел в кино. Перед сеансом в полной тишине диктор местного радио обнародовал фамилии местных дебоширов. Фильм был военный, про разведчиков.

Вышел Федор из клуба в сумерках, зашел в столовую. Очередь была небольшая.

– Товарищи! – взорвался женский голос. – Я здесь стояла, спросите вот этого товарища. Я стояла впереди вас, потом вышла на минуту, мне надо было.

– Ладно, вставай, – разрешил мужчина.

– Что значит «ладно»! – не унималась женщина. – Я законно стояла здесь, это мое место.

– Вставай!

– Вы не кричите на меня, пожалуйста. Я вам не жена!

После столовой Федор зачем-то пошел в «Культтовары». В магазине играла музыка, сильно пахло духами. Продавец, блондинка, задумчиво смотрела куда-то вверх. Рядом с грампластинками был трикотажный отдел – нижнее белье, носовые платки, носки…

Было уже девять часов. Совсем темно.

– Вы что-то, Федор Семенович, сегодня припозднились? – спрашивала Мария. – Ужинайте.

– Я в столовую ходил.

– Юра, я говорю тебе, что он не пьяный.

– А где же он тогда был? С первой получки он должен угостить товарищей, обмыть получку. Традиция такая.

– Не знаю, – шептались супруги в комнате.

9

– Вот, пиши, Федор, – положил Забелин на стол бланк соцобязательства. – Можешь посмотреть, как у других написано. Бери только те пункты, которые можешь выполнить. Например, работать без травм и аварий, участвовать в общественной жизни цеха, повышать свой общеобразовательный уровень, отработать на благоустройстве завода, города столько-то часов, сдать в Фонд мира столько-то, подтвердить звание «Ударника комтруда». Тебе же надо бороться за звание «Ударника комтруда», так как ты – человек новый. Можно, конечно, и не брать соцобязательства, только у нас таких нет.

Забелин встал, подошел к окну. Вошел Николай Спиридонович Покушев, нормировщик, с блуждающей улыбкой на лице.

– Что, Аркадий Петрович, обозреваем вселенную?

– Да, – безрадостно ответил Забелин.

– Смотрел вчера по телевизору американских астронавтов. Их жены тоже хотели бы летать. Я спросил свою жену, полетела бы она. «Нет», – ответила она. Я ей стал говорить, что ее будут показывать по телевизору, от поклонников отбоя не будет. «Почему ты не хочешь полететь?» А она говорит: «Меня все равно не возьмут». Практичными стали женщины.

– Написал?

Зашел Чесноков.

– Федор, подожди меня, я сейчас быстро приму соцобязательства. Такое тебе скажу – упадешь. Я быстро.

И пяти минут не прошло, Александр вышел.

– Поздравляю, Федор, – протянул Александр руку. – Пляши. Тебе дают комнату. Не забудь меня в гости пригласить. У меня в завкоме есть знакомый, вот он про твою комнату мне сказал.

– Идет! – зашумели станочники. – Где ты ходишь? Инструмент нужен.

Федор открыл окно выдачи инструмента, встретился с недружелюбным взглядом Комарова, токаря.

– Нехорошо, Федор, так делать, – выговорил Комаров, сокрушаясь. – Ты уходишь, а нам работать надо, инструмент надо.

– Хватит лясы точить. Бери, что надо, уходи! – крикнул кто-то.

– Не кричи.

Подошел Забелин:

– Что за шум?

– Инструментальщика не было.

– Он принимал соцобязательства.

– Что же молчит? Молчун.

У слесарей что-то загромыхало, вроде как упало.

Тимофеев уже мыл руки, он рано всегда уходил в столовую и потом играл в домино.

На дверях столовой висела «Молния». Отмечалась хорошая работа машиниста цементной мельницы А. А. Шариповой. «Позор пьяницам и хулиганам» – мужчина с красным носом, С. К. Мякитцкий, с обжига, шагал пьяный с бутылкой в кармане. «25 ноября заседание завкома. Явка обязательна».

Говорило заводское радио. Смена Заварухина первенствовала в соревновании «25 съезду КПСС – 25 ударных декад».

В столовой опять очередь. У кассы стояла «дикая дивизия» – женщины с помола, человек шесть. Одна обычно занимала очередь, потом к ней вставали другие.

В меню на второе был говяжий язык. Большая редкость.

– На днях проходили выборы в партийных организациях, так вот осталось… – не мог без шуток Покушев.

Федор пришел из столовой – был еще обед.

– А ты не получал «сопливого»?

– А ты каждый день получаешь. Играть не умеешь!

– Зато ты умеешь! – сошлись Кулаков с Тимофеевым.

К концу смены уже весь цех знал про комнату Федора в коммуналке.

– Все образуется, Федор, – говорил Трошин. – Поживешь – осмотришься. Там женишься. Квартиру получишь. Только выбирай хорошую женщину.

Подошел Круглов. Трошин отошел в сторону, вскинул руки:

– Посмотри, Федор, какой красавец!

– Не болтай! – замахнулся токарь на Трошина резцом.

– Вот видишь, я с ним по-хорошему, а он ругается. Убьешь. Жена у меня плакать будет.

– Ты все равно с ней не живешь.

– Все знает! – крепко обнял Трошин токаря.

Федор не заметил, как прошла смена: принимал, выдавал инструмент. В бытовой опять дежурила женщина с девочкой..

– Ребенка зачем привела? – делал Гусев женщине замечание. – Голые мужики, и ребенок здесь…

– А с кем я его оставлю?

– Думать надо!

В душевую Федор не пошел, работа не грязная.

По радио передавали последние новости. Григорий Золотухин, бригадир каменщиков СМУ-14 награжден знаком «Победитель соцсоревнования». Бригада досрочно выполнила план девятой пятилетки. Высоких результатов добились Семенов Евгений Петрович, Григорьев Леонид Иванович и многие другие в бригаде. Бригаде Золотухина второй год присуждается звание «Бригада комтруда». За девятую пятилетку на счету бригады уже шесть пятиэтажных домов. Это значит, сотни людей переселятся в новые квартиры. Это достойный подарок 25-му съезду КПСС. Больших успехов добились и животноводы Украины. Они уже выполнили задание пятилетки на 150%. Позывные о досрочном выполнении плана девятой пятилетки поступают со всех концов страны. Инженеры, рабочие, колхозники, все встали…

Радио замолчало. «…все встали на ударную предсъездовскую вахту».

– Федор, подожди! – кричал Чесноков. – Фу, устал. Ты хоть рад, что комнату дают? Тебя не поймешь. Свой угол будет, мужик! Радуйся!

Мария весь вечер говорила про комнату, словно сама переезжала.

– Теперь у тебя будет своя крыша над головой. Это самое главное. А там будешь работать, квартиру получишь, женишься. Мы с Юрой семь лет стояли в очереди на квартиру. Да, Юра?

– Да, семь лет… Я с Чесноковым пятнадцать лет уже работаю, а то, что он философ, впервые узнаю: он, когда выпьет, начинает выдумывать, философствовать.

– Вот так, муженек, не знаешь своих рабочих. Командир производства.

– Ты что, Мария, предлагаешь мне ходить с ними по пивнушкам? Хорош же я буду после этого начальник. Да они меня и слушать не станут. За рубежом вон придумали карандаш с блоком памяти. Электроника за долю секунды по характеру линий может обнаружить фальсификацию. У нас на заводе делают шлагбаум три месяца, никак не могут найти редуктор, который бы держал стрелу. Директор завода говорит, мол, не объявить ли нам шлагбаум ударной стройкой.

10

Федор не понял: выспался – не выспался, голова раскалывалась, хорошо хоть выходной. На столе страшный беспорядок – бутылки, закуска…

Мария, как обещала, пришла на новоселье, но пробыла недолго. Юрия Владимировича не было – дела. Чесноков тоже не пришел. Трошин пришел с каким-то Николаем с леспромхоза, принес бутылку импортного вина.

– Ты, Федор, не обижайся, что я тебе подарок не купил. Зашел в магазин, хочешь верь, хочешь не верь, ничего подходящего не мог выбрать. Я тебе шкаф привезу. У тебя нет мебели. Шкаф хороший, крепкий, как новый. Если ты не хочешь, он может уйти, – кивнул Трошин в сторону Николая.

Николай сидел за столом, насупившись, смотрел все на стол, пил, не морщась. Глаза его соловели, взгляд добрел. Он все чему-то улыбался.

Где-то в одиннадцатом Трошин с Николаем ушли, Мария ушла раньше.

Коммунальная квартира – от слова «коммуна». Это общий коридор, кухня, туалет, ванная. Всего шесть квартир. Около каждой лежали тапочки, туфли. Одна серая туфля, отбившись, валялась у входной двери. Вся кухня была уставлена грязной посудой. Женщина с усиками кипятила чай.

– Вы вчера слышали, что творилось в коридоре? Я думала, с ума сойду. Говорила ж мужу, давай подождем, пока отдельную квартиру дадут. Не захотел. Теперь лет пять надо ждать квартиру, не меньше. У вас-то вчера тихо было.

Хлопнула дверь, на кухню прошла женщина с красными рубцами от подушки на щеке.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

Женщина с красными рубцами от подушки на щеке налила в стакан воды, выпила, еще налила и унесла с собой.

– Видали, – сказала женщина с усиками. – Это еще начало. Я десять лет прожила у чужих людей, знаю, как оно…

Женщина еще что-то говорила, Федор ушел к себе. За стеной опять затопали, потом запели; пели вразнобой, потом приноровились друг к другу:

Выходила на берег Катюша,

Выходила на берег крутой,

Выходила, песню заводила

Про степного сизого орла…

Потом было:

Эх, мамочка, на саночках…

Дверь в поющей комнате открылась, и песня пролилась в коридор; дверь закрылась – голоса стали глуше. Хлопнула одна дверь, другая…

– Федор! Ау-ау! Где ты?! – кричал Чесноков.

Федор вышел.

– Привет, – протянул Александр руку. – С тебя только закуска. Бутылка у меня есть. Кое-как вырвался. Жена не отпускает, говорит, напьешься. Вот тебе подарок. – Александр достал из сумки транзистор. – Не скучно будет. Музыку, новости послушаешь. Сейчас идет подготовка к съезду. Все твердят: съезд, съезд. Жена у меня его ждет, говорит, может, выкинут чего-нибудь дефицитное. Давай я тебе помогу с закуской. Хлеб порежу. Ты извини, что я не пришел к тебе на новоселье. К теще ездили.

За стенкой вдруг стало подозрительно тихо, больше не пели.

– Я человек маленький, – закурил Александр. – И польза от меня обществу небольшая. Но я работаю, строю материально-техническую базу коммунизма. Таких как я, неактивных, миллионы. Летом к нам на завод приезжали социологи, проводили анкетирование. Я как думал, так и ответил на их вопросы. Организация в цехе у нас плохая, да и в целом на заводе – не лучше. Мы много говорим, а мало делаем. Интересно было бы почитать, кто как ответил. Давай наливай. Давай, Федор, выпьем знаешь за что? За лучшую жизнь, чтобы нам всем хорошо жилось. Не хочешь? А я выпью за коммунизм. Я, вообще-то, уважаю, кто не пьет. Пьяница – последний человек. Зачем тогда я пью? Я много раз спрашивал себя. Наверно, я безвольный человек: знаю, что пить – аморально, а все равно пью. Когда выпьешь, жить легче, притупляется внимание… мир делается проще.

В бутылке еще оставалось грамм 100—150. Александр больше пить не стал.

– Федор… – встал Александр. – Проводи меня до дома, а то жена опять заведется, а при людях она не ругается, стесняется. Давай я умоюсь. Ой, воды-то у тебя здесь нет. На кухню идти – скажут, вот пришел. Ладно, на улице освежусь. Когда я позвоню в квартиру, ты встань рядом. Договорились?

На улице Чесноков принялся тереть лицо снегом. У подъезда стояли мужчина невысокого роста, в пальто с каракулевым воротником, портфель под мышкой; женщина в шапке из песца, в сапожках.

– Заходил я вчера к Софье Михайловне, – рассказывал мужчина, – говорили мы с ней о моей работе. Она в восторге.

– Это хорошо! – воскликнула женщина. – Значит, поедешь в Москву.

– Это цель моей жизни.

– Знаю. Вчера я видела Зинаиду, твою подругу по университету. Она стала такая… королева.

– Софья Михайловна в Польшу не собирается?

Женщина пожала плечами.

Александр закашлялся. Женщина вздрогнула, обернулась:

– Пошли отсюда, Дмитрий.

– Кто это? Что им надо? – долго смотрел Александр вслед удаляющейся парочке.

11

– Вчера на одного наехала машина, – рассказывал Сухов. – Говорят, пьяный был. Переходил дорогу.