Читать книгу Скифия – Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1 - Д. А. Мачинский - Страница 2
Введение
I. «Древо России» Д. А. Мачинского
В. Т. Мусбахова
ОглавлениеМного в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,
Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света.
Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,
Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,
Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.
А. К. Толстой
Новое миросознание – всегда чудо, т. е. нечто сверхприродное и непредысчисляемое, к нему можно только готовить себя и молиться о нем, его нельзя искусственно придумывать или конструировать, оно явится неизвестно когда, явится как свет или огонь, или вырастет, как дерево.
Д. А. Мачинский
В 1992 году в журнале «Юность» было опубликовано эссе под названием «Древо России». Его автор, пятидесятипятилетний историк и археолог Д. А. Мачинский, был к тому времени не только хорошо известным в научных кругах сотрудником Эрмитажа – на его циклы лекций о русской истории и литературе в разных аудиториях города собиралась многочисленная публика. Этот текст писался как часть целого, в котором Д. А. Мачинский замышлял обобщить свое видение процессов, с глубокой древности протекавших на территории будущего Российского государства и приведших к его оформлению. Он дает многое для понимания характера и направленности научного поиска его автора, показывая, что его необычайно широкие и во временном, и в пространственном смысле исследовательские интересы – от Южной Сибири до Северного Причерноморья и Эгеиды, от Дуная до Балтики, от эпохи ранней бронзы до эпохи переселения народов и раннего Средневековья – были не произвольным набором тем чрезвычайно эрудированного ученого, но арсеналом средств, с помощью которых он стремился решить главную для себя задачу – обнаружить начала, корни «древа России», понять особенности его роста и, наконец, уловить условия поддержания его в жизнеспособном состоянии. Последнее представляет собой высшую интенцию раздумий, основанных на изучении истории, – попытку, опираясь на диагностику прошлого, избавить «древо» от застарелых болезней, защитить от новых и тем самым обеспечить его здоровое существование в будущем. Эта по существу историософская забота о будущем России прочитывается во многих работах Д. А. Мачинского, особенно в обобщающих статьях последнего периода, но нигде ее суть не была выражена так компактно, всеобъемлюще и доходчиво и при этом в таком оптимистическом ключе, как в той публикации в «Юности».
Оптимистическая тональность и устремленность в будущее исчерпывающе объясняются временем написания этого текста, когда Россия, оказавшись на обломках советской империи, должна была выйти из состояния распада и застоя, заново осознать самое себя и нащупать новые пути. Это было время открытых возможностей, и не удивительно, что оно вызвало к жизни самые разные попытки осмысления того, куда и как двигаться (вспомним, к примеру, знаменитую статью А. И. Солженицына «Как нам обустроить Россию»). Конечно же, все они обращались, как к своему источнику, к дореволюционной истории России, и это само по себе показывает, что советский период рассматривался как уклонение от магистрального пути русской истории, как заблуждение и морок, приведшие на грань распада, а точнее – как выпадение из времени и из истории.
Общее для времени стремление вновь найти себя в контексте русской истории, заново установить связи с золотым фондом русской культуры в случае Д. А. Мачинского имело несколько особенностей. Первая касалась широты обзора прошлого. В силу профессиональной подготовки ученый подошел к проблеме, не ограничившись исследованием ствола, но стал продвигаться вглубь и вширь, желая разобраться в особенностях корневой системы древа России. И трудно сказать, что было в начале: профессиональные ли занятия привели к обобщениям историософского характера, естественным образом спроецированным в будущее, или изначальное, данное судьбой вопрошание о судьбах России подтолкнуло его уже в юности к выбору определенных тем для исследования. В пользу второго, пожалуй, свидетельствует совершенно особый опыт русской культуры, который отличал Д. А. Мачинского от большинства современников, в том числе тех, кто размышлял на тему будущего России. Личность Д. А. Мачинского, как отмечали многие, была живой связью между железным веком, в котором протекала его жизнь, и веком Серебряным, где находились его физические и духовные корни. Действительно, по своему происхождению он был отпрыском Серебряного века, чудом уцелевшим в пожарах столетия (о своей многочисленной родне Д. А. Мачинский замечательно написал в посвященной дочери и изданной посмертно книге «Сага об Анне»). Но само по себе это обстоятельство не имело бы такого значения без раннего осознания им значения русской культуры и прямого отождествления себя с ней через язык поэзии, который стал для него родным языком. Именно в этом, а вовсе не в феноменальной памяти крылась уникальная способность Д. А. обильно читать по памяти русских поэтов. В «годы безвременья» русская поэзия оставалась живой водой ушедшей с поверхности жизни русской культуры.
Это обстоятельство, возможно, объясняет феномен Мачинского-исследователя. Поэзия как особый провидческий орган русской культуры воспитала в нем потребность и пристрастие к постижению русской судьбы. А присущее ей стремление «за все пределы» сообщало этим поискам космоонтологическую окраску, потребность в осмыслении вопросов бытия во всемирном масштабе, в чем уже прямо ощущается наследие русских мыслителей второй половины XIX – начала XX века, также постоянно обращавшихся к русской поэзии, а зачастую и бывших ее творцами. Пожалуй, самым поздним плодом этого синтеза было явление Д. Андреева и его «Розы мира», во многом определивших мироощущение Д. А. Мачинского. Но начало его, обращенное к собственно русской истории, лежит в «былинном» творчестве А. К. Толстого, которое лишь внешне облечено в потешную форму («Русская история от Гостомысла»). Д. А. Мачинский много взял от этого непринужденного сказительства, пересыпанного точнейшими характеристиками этнопсихического склада русской нации. Сказительство предполагает озарения, нисходящие на поэта в процессе сказывания. Не это ли подразумевал Д. А. Мачинский, говоря: «Чтение лекций я всегда воспринимал как продолжение древнего дела народных сказителей, и сказительство это весьма способствовало кристаллизации моих взглядов и сложению концепции».
Однако другой важнейшей составляющей личности Мачинского был строгий аналитический ум, нашедший себе широкое – и относительно свободное – поле для применения в археологии. Древность обеспечивала безопасную дистанцию от современности, а изучение материальной культуры было своего рода гарантией от подозрений в идеологически сомнительных взглядах[1]. Свобода этого поля от прямого давления идеологии была обусловлена и тем, что археология как самостоятельная дисциплина вновь обретала себя в послереволюционные годы, но развивалась, несмотря на потери, на высокой волне русской, и в частности санкт-петербургской, историко-филологической школы: студенты 20-х годов XX века, среди которых был и Алексей Мачинский, отец Д. А. Мачинского[2], учились у профессоров старой школы, а им самим предстояло создать костяк будущей ленинградской археологической школы. Таким образом, критический аппарат и научный метод будущего исследователя развились в благоприятных условиях, при чутком участии превосходных учителей и в относительно свободном пространстве бурно развивавшейся отечественной археологической науки.
Эти стороны личности, вероятно, и предопределили синтез историософской устремленности и строгого научного поиска, вооруженного инструментарием археологии, в творчестве Д. А. Мачинского. Провиденциальность русской поэзии, в наивысших своих проявлениях касающаяся общемировых судеб, в сочетании с превосходной выучкой исследователя прошлого создали феномен этого ученого.
Что казалось и продолжает казаться важным и по сей день актуальным в той давней публикации? Прежде всего ясное понимание того, что в силу географии Россия обречена на масштабность: «Я в отличие от многих произношу слово „империя“ без ненависти или восторга. <…> Единство России (в любых формах) может быть сохранено и возрождено, да и сами эти формы могут быть выработаны лишь при неосознанной, а лучше осознанной, апелляции к крупным реалиям, идеям, образам и силам, которые предопределили имперское единство на территории, именовавшейся древними греками Скифией». В этом смысле империя как тип государства, осуществленный Россией, может быть трансформирован на новом этапе с учетом пережитого травматического опыта в нечто новое, способное, приняв вызов времени, организовать свое огромное целое на более справедливых и органичных основаниях. В тесной связи с этим второй момент – отчетливое осознание особой роли великороссов (нынешних русских в дореволюционной терминологии) вбирать и объединять в себе, претворять в российскую культуру самые разнообразные компоненты освоенной ими географии. Российская нация в силу сформировавших ее исторических обстоятельств – исходно полиэтнична: «Тенденция к национальному обособлению и чистоте глубоко противоречит всей истории русских и великороссов, построенной изначально на органичном и непрерывном, сознательном и бессознательном вбирании в себя разнообразных этнических компонентов, вносивших свой вклад в формирование генофонда, этнопсихологии, религиозности, социальности и т. д., – компонентов, не изменявших, однако, до сих пор природу единого „государственного стержня“ русско-великоросского сознания и истории». Наконец, чрезвычайно важным представляется разъяснение Д. А. Мачинского о трех русских народах, имеющих общие корни в Древней Руси, и избавление этнонима «великоросс», к сожалению упраздненного, от имперско-шовинистической шелухи, навязанной ему ложно понятым интернационализмом в советское время: «Только больное советско-российское самосознание могло из всей гаммы смысловых оттенков в самоназваниях (великороссы, малороссы. – В. М.) акцентировать именно имперско-шовинистический и посему – упразднить сами названия. <…> Однако – в эпоху провозглашенного „братства народов“ – почему было не обратить внимания на другие, основные оттенки, на всю смысловую гамму? И тогда оказалось бы, что прилагательное „великий“ в именовании части русских означает – не более чем в названии „Новгород Великий“ – просто большие размеры территории расселения, ведущую роль в воссоздании единого государства и государственного самосознания и отсюда – большую, „великую“ меру ответственности за все, содеянное в России».
Таково, на наш взгляд, основное послание эссе Мачинского. В первое десятилетие XXI века, по завершении переходного периода 90-х годов, когда стало ясно, что в силу разных причин, в том числе из-за болевого шока недавних перемен, российское самосознание ищет знакомых путей, поводов для оптимизма значительно меньше, этот текст стал казаться несколько утопическим. Однако на фоне последних событий, когда все опасности повтора пройденного, хождения по заколдованному кругу собственной истории все более очевидны, он вновь приобретает ценность неусвоенного урока. Именно поэтому мы сочли необходимым опубликовать его – как послание в будущее.
1
На этот счет можно привести любопытное свидетельство самого Д. А. Мачинского о Л. И. Крушельницкой, известной исследовательнице кельтских памятников Прикарпатья, с которой он поддерживал дружеские отношения. Л. И. Крушельницкая, происходившая из семьи видных деятелей украинской культуры Львова, потерявшая почти всех своих родственников в репрессиях 20–30-х гг. XX в., спаслась, по ее словам, «зарывшись в землю», т. е. став археологом.
2
См. статью Н.Ю. Смирнова «Археолог Алексей Владимирович Мачинский» в: Ладога и проблемы древней и средневековой истории северной Евразии / Сборник статей по материалам XIX и XX Чтений памяти Анны и Дмитрия Алексеевича Мачинских. СПб.: Нестор – История, 2016. С. 6–43.