Читать книгу Перверсивная хроника событий - Д. С. Гастинг - Страница 7

– Да поймите же вы, – Анна Викторовна понемногу начинает нервничать, но ей нужно сохранять самообладание, она ведь настоящий профессионал своего дела. – У вас от природы совершенно круглое лицо, – длинным тонким пальцем с заострённым ногтем она очерчивает в воздухе круг. – Можно даже сказать, идеально круглое. Круглое, как…

– Вообразите, это я знаю и без вас, – отвечает Ева так же сухо, так же холодно. Она ведь тоже профессионал своего дела, в котором самообладание даже необходимее. – Иначе, как вы и сами понимаете, мне не было бы необходимости обращаться в вашу клинику, – последнее слово она произносит чуть язвительнее, но это такой тонкий оттенок, что вряд ли тупая корова сможет его уловить.

– Мы сделали всё возможное, – говорит Анна Викторовна. – Мы удалили вам комки Биша…

– Не полностью, – перебивает Ева.

– Не полностью, – нимало не смущаясь, продолжает Анна Викторовна, – потому что мы не хотим получить излишнее западание щёк. К тому же мы опасались повредить лицевой нерв. Вы ведь не хотели бы, чтобы ваше лицо перекосило?

Конечно, думает Ева, у кого руки из задницы, тот опасается всего подряд. Но вслух она этого, конечно, не говорит. Она прекрасный специалист и, по возможности, тактичный человек.

– Так вот, – гнёт своё Анна Викторовна, – мы частично удалили вам комки Биша, мы сделали вам пластику подбородка, губ и щёк, липофилинг скул. Но проблема заключается в том, что у вас просто крупная, как бы вам объяснить… – Боже мой, она ещё думает, как объяснить Еве, которую, конечно, считает за тупую колхозницу, что и неудивительно с её-то рожей, – крупная, так сказать, черепная коробка и широко посаженные глаза, широкие скулы, широко развёрнутый угол челюсти… понимаете, при всём желании ваше лицо никак нельзя сделать овальным. Правда, существуют ещё операции по спиливанию лишней костной ткани, но они не проводятся в нашей клинике, и, насколько мне известно, вообще не проводятся в России.

– Прекрасно, – цедит сквозь зубы Ева.

– И потом, – Анна Викторовна набирает в грудь побольше воздуха, явно готовясь пороть совершеннейшую чушь – этот приём хорошо знаком Еве, не ошибается она и на этот раз, – и потом, этот риск неоправданно высок. Поверьте мне, с круглым лицом тоже можно выглядеть очень привлекательно. Посмотрите, например, на Лили Коул – она, кстати, чем-то похожа на вас, что не помешало ей…

– Хватит, – не выдерживает Ева, поднимается со стула, хлопает дверью и выходит из клиники. Конечно, она говорит «хватит» всё так же холодно и сухо, поднимается изящно и плавно, хлопает не так, что со стен сыплется штукатурка, а лишь чуть громче положенного. Да, уйти не попрощавшись – само по себе достаточно грубо, но Ева в любом случае не собирается туда возвращаться. Она с ненавистью вспоминает от природы изящное личико Анны Викторовны, её нежный овал лица и идеальные скулы, с ещё большей ненавистью – потраченную сумму. Она идёт по улице, пока не натыкается на магазин одежды, заходит туда и, ни с кем не здороваясь, ничего не взяв, втискивается в примерочную. Совсем юная продавщица что-то кричит ей в спину, но Ева сейчас не в состоянии разговаривать ещё и с продавщицей.

Ей противно то, что произошло, но ещё более противна собственная реакция. Не хватало ещё только плакать из-за внешности, как всё счастливое, сука, детство. В почти сорок это по меньшей мере неадекватно, это абсолютно ненормально, это…

Зеркало отражает пышное градуированное каре, крупные длинные серьги, брови с резким изгибом, очки-«кошки», смоки-айз, грамотно распредёлённые под скулами румяна – всё это должно помочь сгладить ширину лица, но, увы, не помогает – и совершенно потухший, совершенно ничего не выражающий взгляд. Вот оно что.

Как всегда говорила Маринка, недовольство собственной внешностью – лишь следствие недовольства жизнью в целом. Маринка, конечно, дура дурой, с горечью думает Ева, вспоминая единственную за всю жизнь подругу, – но кое в чём она была права. Когда Ева работала над своими проектами, ей было решительно всё равно, круглое у неё лицо, квадратное или обвисшее, как у бульдога. Ей просто скучно, поэтому она и зацикливается на всякой ерунде.

Но решиться на третий проект – сейчас, после того как она с трудом справилась с тем, что принесли ей первые два? И даже если бы она решилась – как действовать дальше, как подступиться?

Как пересилить страх снова всё запороть?

Маринка, может быть, могла бы дать ответ – но кому-нибудь другому, не Еве. Евин номер она просто заблокировала сразу после того, как случилось то, что случилось. Остаётся только ждать и страдать чёрт знает чем.

И тут звонит телефон. Ева запускает руку во внутренности дорогой дизайнерской сумки, с тоской думая, что с её рожей и сумка смотрится как на корове седло, и видит высвеченную на экране букву Ю. Фотографии нет, но она и без фотографии представляет себе лицо – широко посаженные глаза, широкие скулы, широко развёрнутый угол челюсти. Толстый нос, толстые губы, почти полное отсутствие подбородка. Всё то, от чего она избавилась за столько лет, и то, от чего избавиться так и не смогла, теперь прячется за этой ставшей ей ненавистной буквой Ю – она не смогла возненавидеть всё имя целиком, но не смогла и связать его с тем, кто скрывается по ту сторону экрана.

Меньше всего на свете Еве сейчас хочется разговаривать с Ю, и она сбрасывает звонок. Но телефон тут же звонит снова, и это уже странно: Ю звонит ей крайне редко, и в последние два года, кажется, не звонил вообще.

– Да, – сдавленно отвечает Ева.

– Привет, ма… мммм… милая, – гнусит трубка, и отвращение, сжавшее желудок Евы, становится настолько сильным, что она забывает об отвращении к себе.

– Кажется, у меня есть имя, – говорит она, – если ты забыл этот факт.

В прошлый их разговор он назвал её «дорогая», да ещё заявил, что при таких тратах на себя она вот именно что дорогая. Юморист, блин. Мамкин стендапер, бабкин стартапер.

– Да я просто это… ну… я просто поделиться хотел, – смущённо басит трубка. – Михал Петрович сказал, я это офигенно придумал. Прямо как у сестёр тен Бом.

– Твои познания в области порнофильмов, – сухо отвечает Ева, – меня совершенно не интересуют.

– Да каких порнофильмов, ма… Ева, ну ты чего, про сестёр тен Бом не знаешь? Сёстры тен Бом – это такие, ну, меценатки, как это ещё сказать. Михал Петрович говорит, они в войну евреев прятали, но дело не в этом. Он говорит, они после войны помогали пострадавшим от нацистов, построили такой типа приют, чтобы они в этом приюте цветы сажали, вот. А мы расчистим ту свалку всякого дерьма за нашей клиникой, и пусть сажают там. Трудотерапия, ну, ты же понимаешь.

– Я не понимаю, по какому праву ты присвоил себе клинику, – закипая ненавистью, шипит Ева, – и к тому же из твоего бессвязного рассказа не улавливаю, кто именно собирается сажать цветы за свалкой.

– Да ну ма… ну Ева, ну чо ж Михал Петрович-то сразу всё понял? Пациенты, конечно. Наши… то есть ваши пациенты будут сажать цветы. И поправляться.

– То есть, – очень медленно произносит Ева, – ты отвлекаешь от работы главного врача клиники, где я заведую отделением, забивая ему мозг своими идиотскими идеями о том, чтобы психически нездоровые люди сажали цветы за свалкой?

– Да ну ма… ну Е… ну ё….

– Если тебе настолько нечем заняться, – заключает Ева так же медленно, – постарайся по крайней мере не наносить ущерб работе клиники и моей карьере.

Трубка что-то растерянно хлюпает, но Ева уже сбрасывает звонок. Она даже голос на него не повысила. Она прекрасный специалист и тактичный человек. И, по сравнению с её собственной, вполне неплохая мать.