Читать книгу Television Romance - Dai Aneko - Страница 7

Наутро после разговора с Сокхваном у Кёнсуна ужасно болела голова. Он вёл себя спокойно и тихо, даже сидя на уроке вместе с Минджуном, который подначивал его играть с ним в «крестики-нолики» на литературе, потому что Минджун, как и Кёнсун, давно расправился с оруэлловским «1984», и ему было жутко, жутко скучно. Чхве положил голову на плечо друга и уставился в спину сидящего спереди одноклассника, изредка вздыхая. Минджун отстал от него и принялся рисовать иллюстрации к новому альбому Twenty One Pilots.

Кёнсуну в грядущую пятницу исполнялось восемнадцать. Он становился совсем взрослым – так говорила его мама, – но всё ещё недостаточно взрослым для того, чтобы считаться таковым в США. В штате Калифорния возрастом совершеннолетия считалось восемнадцатилетние – как и в большинстве штатов, – но алкоголь можно было купить только с двадцати одного года. Это было ужасно несправедливо. Кёнсун читал, что в этой цифре есть особый смысл. Дело было в ментальной физиологии. Специальные отделы мозга – лобные доли – контролируют поведение человека, и они достигают наивысшей активности только к двадцатилетнему возрасту. Эти отделы позволяют человеку совершать анализ и предугадывать развитие событий. Кёнсун не был уверен в том, что он достаточно компетентен в подобных вещах, чтобы подходить к сему факту критически, но это звучало правдоподобно.

Он хотел отпраздновать свой день рождения так же на квартире у Соно. После гаража небольшое жилище его друга было вторым местом, где Чхве ощущал спокойствие и умиротворение, где он мог быть самим собой. Он никогда не закатывал вечеринки по случаю своих дней рождения, потому что никогда не считал этот день чем-то особенным. А ещё он не был настолько богат. Его мать была прекрасной медсестрой, но её зарплата не была настолько огромной, чтобы заниматься подобной ерундой.

На большой перемене «Роман» встретились в коридоре из шкафчиков, и парни тут же начали увлечённо обсуждать прошедший накануне вечером турнир по кибер-спорту; Кёнсуну не терпелось поделиться со всеми тем, как прошёл его разговор с Сокхваном, и рассказать парням о его приезде. Он воспроизводил их диалог в голове при каждом удобном случае всё утро, но упорно молчал, дожидаясь возникновения достаточно удобных условий.

Они сели за свой столик на школьной лужайке, и Йесон начал жаловаться на самый отвратительный йогурт в его жизни, а Минджун занялся партитурой для своих подготовительных курсов в музыкальной академии, на которые его записала мать в том семестре, потому что «это нужно для поступления в хороший университет, Минджун». Он ненавидел теоретическую скукотень типа сольфеджио ещё со времён занятий по саксофону и скрипке, но всё равно занимался, потому что «если я узнаю, что ты прогуливаешь, то сдам гараж в аренду, Минджун».

Кёнсун расплавился на стуле, пережёвывая холодную домашнюю пиццу, и думал о том, что ланч на улице – одна из прекраснейших вещей в школе. Они правда хотели обедать только там, по крайней мере, до тех пор, пока погода это позволяла. Осень в Калифорнии – особенно днём – всегда выдавалась довольно тёплой, градус редко опускался ниже восемнадцати. Кстати, о восемнадцати.

– Я надеюсь вы, лузеры, помните, что будет в пятницу, – Кёнсун сделал глоток «Пепси» из жестяной банки. Она была слишком газированной, и он сделал паузу, чтобы ослабить давление внутри. – Потому что, если нет, я вас прикончу.

– О чём ты? – спросил Соно. Он опять читал учебник. Кёнсун подумал, что, возможно, он так и не сдал тот тест. – Не понимаю.

– Наверное, он про выход ремастера «резидента». Конечно, я помню, Кёнсун! Я уже сделал предзаказ, ещё месяц назад, – воодушевлённо сказал Минджун.

Чхве похлопал ресницами, глядя на него пустым взглядом. Он был в миллисекундах от того, чтобы устроить другу взбучку.

– Ладно, – заулыбался Минджун. – Я шучу. Конечно я помню, что твоя задница постареет ещё на год. Есть идеи?

– Думал просто завалиться к Соно, – Кёнсун взглянул на того, и парень, наконец, отложил книгу, сделав в ней закладку карандашом. – Если ты не против.

– Хорошо, – Ан кивнул. Прядки его мятной выпрямленной чёлки чуть прикрывали глаза. – Я могу приготовить что-то. Или мы можем заказать пиццу. Минджун, притащи свою приставку. Я хочу поиграть в «резидента».

Йесон радостно хлопнул в ладоши.

– Отлично! Я могу посмотреть рецепты коктейлей. Сделаю всё по высшему разряду.

Кёнсун улыбнулся. В моменты, подобные этому, он всем сердцем ощущал любовь к своим друзьям. Они могли быть не самыми совершенными друзьями, у каждого из них был свой, порой невозможный для терпения и понимания характер, но каждый его друг был замечательным просто потому, что он был.

– Всем привет!

Голос, такой радостный, послышался со стороны входа в корпус, и Чхве обернулся. К столику приблизился Ханыль, обнимая за талию девчонку, к которой днём ранее убежал. Она выглядела ровно настолько счастливой, насколько близко к нему пыталась находиться – очень, очень сильно. Ханыль оставил лёгкий поцелуй на её тонких пудрово-розовых губах, и она отправилась к столику команды поддержки, быстро перебирая стройными ножками в короткой клетчатой юбке.

Кёнсун кивнул:

– Уже?

– Ну, – Ханыль улыбался всё ещё очень широко, но виновато отвёл взгляд и пожал плечами, – чего медлить. Она милая.

Ну конечно, подумал Кёнсун. Его вдруг ужасно разочаровал тот факт, что отношения с Ханылем так легко построить, и что они так для него незначительны. Возможно, пронеслось в его голове, Квана всё же можно было причислить к ряду пустышек. Он помнил, что тот говорил ему об этом, но всё равно увидеть подтверждение его словам было как-то… отрезвляюще. Это было похоже на порыв обиды, неприятно давящий на грудную клетку, и Кёнсун приложил все свои силы, чтобы его сразу пресечь.

– Неплохо, неплохо, – сказал Минджун, прищуриваясь. – Пиа – красотка, и имя у неё подходящее.

Минджун так сказал потому, что именно такое имя было у Мисс Вселенная две тысячи пятнадцатого года. Он знал, вообще-то, имя каждой Мисс Вселенная с самого основания этого титула в пятьдесят втором году двадцатого столетия. Так что сидящие за столом парни его поняли, а Ханыль, как показалось Кёнсуну, сделал вид, что тоже.

– Что обсуждаете?

– Мой день рождения.

– Ах, да, пятница тринадцатое, – Ханыль многозначительно закивал.

– Можешь присоединиться, если хочешь. Ничего помпезного, только приставка и пицца у Соно. Может, парочка коктейлей.

Кёнсун посмотрел в Ханылево лицо, надеясь, тот понял, что в его словах «может» было лишним. Кван хмыкнул.

– Вы, ребята, часто налегаете на спиртное. Но я в деле, будет здорово. Что по подарку?

– Притащи свой зад. Этого будет достаточно.

– Довольно дёшево, – заметил Соно. Парни прыснули.

Ханыль усмехнулся.

– Вы собираетесь сегодня?

– После наказания, часов в шесть на стоянке. Ты будешь? – спросил Чхве уже серьёзно.

Блондин кивнул и помахал парням, уплывая в сторону своей подружки, и Кёнсун подумал, что Ханылю рано или поздно придётся решить, что ему важнее – футбол, девчонки или музыка. Потому что близился фестиваль, и им нужно было подготовиться – теперь у Кёнсуна было гораздо больше причин не желать опозориться.

– Так, – он хлопнул по бёдрам ладошками. – Есть ещё кое-что.

Все молча вернулись к своим делам, но продолжали слушать его вполуха.

– Я разговаривал с Сокхваном вчера по «Фейстайму», – начал Кёнсун. Парни уставились на него, снова отложив книжки и еду. – Да-да. Но на этот раз я не в депрессии. Может, совсем чуть-чуть. Одной ногой. В остальном – всё нормально. Он сказал, – брюнет замолчал на мгновение и облизнул губы, томя всех в ожидании продолжения. – Сказал, что приедет. На фестиваль.

– Ого, – подал голос Йесон.

Минджун сильно нахмурился.

– Что ты думаешь делать? – пробормотал Соно рядом.

Чхве вопросительно взглянул на него.

– Ничего. Наверно. Не знаю пока. Это было внезапно, и я пока ничего не придумывал.

Он соврал. Он занимался планированием их встречи с самого утра, начал это ещё едва продрав глаза под дребезжащий будильник.

– Хорошо, – ответил Соно.

Нехорошо, пронеслось в голове Кёнсуна; очень нехорошо.

* * *

В тот день в качестве наказания Кёнсун и Минджун должны были прибраться в кабинете естествознания после уроков. Это было лучше, чем писать сочинение на какую-нибудь идиотскую тему, вроде «кем я вижу себя через шестьдесят лет», и лучше, чем уборка школьной территории – куда отправили Соно и Йесона. На улице опять пекло, как будто сентябрь пытался быть июлем, калифорнийский зной бил по стёклам и жёлтым спинам наказанных школьников в полиэтиленовых комбинезонах у входов в корпуса. Кёнсун видел их из открытого настежь окна и искренне им сопереживал.

В другой стороне, на огромном футбольном поле проходила тренировка школьной команды. Они разминались, бегая уже который круг подряд; на зелёной площадке неподалёку разучивали речёвку чирлидерши с убранными в высокие хвосты волосами, одетые в кроп-топы и короткие тренировочные шорты. Минджун всегда издевательски звал их «jeunesse dorée», что в переводе с французского, на который он ходил всю старшую школу, означает «золотая молодёжь», как в том фильме начала двухтысячных. Всё, что они обычно делали, это красили губы в школьных коридорах, постоянно тусуясь у своих шкафчиков, и обсуждали всех подряд, как какие-нибудь трещотки. У всех этих девчонок были бесконечно длинные загорелые ноги в дурацких гольфах, лоснящиеся шёлком в солнечном сиянии; каждая из них сидела на смертельно опасных диетах, чтобы фигура оставалась поджарой, и пренебрежительно общалась с любым представителем «неспортивной лиги».

Но Минджун был исключением. Он говорил: «каждая девчонка, какой бы высокомерной и неприступной она ни была, хотела бы оседлать настоящего плохого парня, а футболисты не плохие – они тупые», зато Минджун тупым не был, а образ плохого парня чертовски ему шёл, и Кёнсуну ничего не оставалось, кроме как верить ему. Большую часть времени Ким выглядел, скорее, как студент художественного университета, носил прямые брюки, аляпистые рубашки, пиджаки, но на тусовки и выступления всегда наряжался как какая-нибудь секс-икона в своих узких джинсах и с глубокими вырезами, с банданой во влажных вьющихся волосах. Перед таким Минджуном невозможно было устоять, и любая понравившаяся ему красотка непременно уходила потом вместе с ним.

Ким намывал пол, потому что ему нравилось заниматься физическим трудом, – но Кёнсун думал, что тот просто любит воображать себя со шваброй рок-звездой с микрофонной стойкой, слушая музыку в наушниках. Кёнсуну достались парты и доска; он еле добился того, чтобы на ней не остались белые разводы от мела. Он слышал, что в более развитых городах уже использовались вовсю доски с фломастерами, но в их школе такого обновления ещё не произошло. Кёнсун завидовал, потому что у него была ужасная аллергия на мел; от него у парня всегда слоилась кожа на пальцах.

Кёнсун натирал парты одну за одной, и на последних рядах застопорился, потому что там было написано: «пидоры горят в аду», и он поджал губы, насыпая на чернила больше чистящего средства. Кёнсуну не нравилось размышлять о ненависти, но это была действительность, в какой он жил: политкорректность, терпимость, принятие, – все эти высокие термины украшали только верхушку реальной ситуации, сглаживали углы, именовали дерьмо шоколадным кексом.

Чхве мог бы поклясться, что законы в школах всю его жизнь были похожи на тюремные нормы общения: ученики объединяются в группки по интересам, это само собой, умники и умницы, спортсмены и спортсменки, странные, популярные, эмо и кучи других; однако был ещё один критерий, который Кёнсун просто терпеть не мог – расовый критерий. Именно благодаря ему, Кёнсун догадывался, он постоянно был в окружении корейцев. Это происходило на подсознательном уровне; сколько бы он ни пытался найти причины, – Сокхван, его семья, помощь в благоустройстве, – всё это имело один конец, разгадку, типичную закономерность. Разрушить её сумел только Кван Ханыль, и, если честно, то Кёнсун даже не задумывался, почему. Ответ казался ему очевидным – он просто другой, вот и всё.

Будучи азиатом-геем – он не кричал о своей ориентации, но и не скрывал её, – даже в США, Кёнсун страдал, потому что не мог просто подойти к понравившемуся парню – уж точно не к представителю другой нации, это было бы ещё хуже и сложнее – и сказать ему о своей симпатии. Кёнсун не знал, было ли так во всех школах Америки или только в городках типа Модесто, но его наивной части очень хотелось верить, что после окончания школы подобные страхи останутся в прошлом, и он сможет быть честным с самим собой и окружающим миром.

Парень вздохнул и присел на стоящую рядом парту. Минджун обернулся в экспрессивном припеве, орущем из его наушников, и наткнулся взглядом на поникшего Кёнсуна; он тут же выдернул провода из ушей и уставился на него.

– Что-то не так?

– Я не знаю, – выдохнул Чхве. – Просто меня всё бесит.

Минджун хмыкнул и подошёл к нему, медленно забираясь на соседнюю столешницу. Он смотрел на свои туфли; его индиговые джинсы были перепачканы разводами от порошка.

– Я думаю, что ты отличный парень, Кёнсун, – вдруг пробормотал он. – Такой ты, какой есть. Я могу быть самым хреновым другом на этой планете, но я рад быть твоим хреновым другом, – он кивнул своим же словам, и Кёнсун усмехнулся. Минджун никогда ничего подобного ему ещё не говорил. – Я надеюсь, что всё будет хорошо. Мне насрать, разлюбишь ли ты Сокхвана или он всё-таки разует глаза и увидит, какой классный парень в него по уши влюблён, – он поднял голову и заглянул внимательно Чхве в глаза; тот сглотнул. – Я просто хочу, чтобы в итоге ты был счастлив, и всё.

– К чему это вообще? – слабо засмеялся Кёнсун, скорее из-за неловкости, затопившей его.

– Я сидел за этой партой сегодня.

Он встал и направился к своей швабре, и Кёнсун смотрел на него ещё некоторое время, пока тряпка с мокрым кваканьем скользила по оставшемуся не мытым участку пола в полной тишине.

Когда они закончили, Минджун выглядел всё ещё немного подавленным, но он всё равно приятельски похлопал Чхве по плечу на выходе из кладовой уборщика. Кёнсуну нужно было в уборную, и Минджун ушёл на парковку дожидаться остальных в одиночестве. Брюнет вздохнул, глядя, как тот удаляется. У него неприятно тянуло в груди от произошедшего. Меньше всего, по правде говоря, он бы ждал подобного сопереживания от Минджуна. Он был прекрасным другом, немного резким, но всё же хорошим, однако в делах, касающихся Кёнсуновой ориентации, он был невыносимой задницей большее количество времени, и Чхве к этому уже привык.

Кёнсун ополоснул кисти в холодной воде и похлопал мокрыми ладонями по шее, потому что от жары у него закипали мозги и уже начинала немного кружиться голова. Он осмотрел своё лицо, блестящее от пота, убрал волосы назад и вышел из туалета с тяжелейшим вздохом. В длинном коридоре, в конце которого находилась приёмная Мистера Д., по всей смежной с улицей стене растягивалось широкое окно с видом на спортивную площадку. Оттуда ослепительно врывался солнечный свет; из незакрытых деревянных форточек было слышно пение птиц. Легко покачивались тюлевые бело-серые занавески.

Чхве смотрел в сторону улицы весь путь до выхода; тренировка футболистов уже закончилась, пустое поле зеленело под ярко-голубым полотном безоблачного неба. Кёнсун вспомнил, что, возможно, мог бы подождать Ханыля у выхода из корпуса, а не на стоянке, потому что раздевалка клуба находилась в том же здании, но он оборвал себя, прежде чем до конца это обдумать, потому что Ханыль, как решил Кёнсун, его больше ничем, кроме профессиональной сферы, не должен был интересовать.

На выходе из корпуса как раз собрались чирлидеры и потихоньку уже выходили футболисты с мокрыми волосами, и они обговаривали надвигающийся матч со «львами» из «Биг Вэлли». Кёнсун этим никогда не интересовался, но в начале семестра всегда были дружеские матчи с другими школами Модесто, и он знал об этом просто потому, что знали все: всю школу обклеивали этими цветными листками с объявлениями дат ближайших игр, вешали подбадривающие плакаты; команда поддержки за пару дней до этого начинала постоянно ходить в школу в полной боевой готовности в своей бело-голубой униформе, светя за лето позолотевшей кожей.

Кёнсун робко мотал головой по сторонам, пытаясь высмотреть Ханыля и не попасться ему на глаза, и торопливо двигался к парковке, стараясь не проходить сквозь толпу, потому что чувствовал себя отвратительно неуютно рядом с этими высокомерными красотками и широкоплечими – однако, зачастую, тупоголовыми – великанами. Ему показалось, что он заметил мокрую блондинистую голову где-то справа, и он всё смотрел туда, когда вдруг врезался в кого-то и едва не потерял равновесие, но сумел сбалансировать – хвала его спортивному прошлому. Он испуганно отскочил и уставился на стоящего перед ним парня.