Читать книгу Сокровище господина Исаковица - Данни Ваттин - Страница 2

О своем прошлом папин отец почти ничего не рассказывал. Ни о том, каково приходилось подростку-еврею в Германии двадцатых-тридцатых годов, ни о своей семье, ни о том, как он попал в Швецию. Почему дедушка умалчивал о том, кто он такой и откуда родом, я не знаю. Возможно, боялся вспомнить слишком многое. Бояться-то он точно боялся, и его дети понимали, что с расспросами лучше не приставать. Задавать вопросы у них в семье было не принято. Впрочем, кое-что моему отцу разузнать все же удалось. Например, что дедушка Эрвин вырос в маленьком городке под названием Мариенвердер, что он обожал мать и не любил отца и что семья владела магазином мужской одежды. Вот, собственно, и все. О прошлом дедушки говорили так мало, что, когда я спросил папу, как звали его деда, ему пришлось справляться в генеалогической таблице, куда он вписывает даты рождения и смерти родственников.

Изучая свою родословную, сын и внук людей, выживших при массовом уничтожении евреев, несомненно, обладает уникальными преимуществами, но и сталкивается с уникальными трудностями. Например, ему довольно легко узнать, когда умирали его родственники, поскольку нацисты тщательно документировали все содеянное ими во время войны. К трудностям можно, пожалуй, отнести то, что для изучения осталось не слишком много родни, а сохранившиеся ветви генеалогического дерева разрастаются в самых разных частях света. Кроме того, отношения между этими сохранившимися ветвями очень сложные, чуть ли не враждебные. Мы, шведская часть семьи, связывали это с тем, что дедушкин младший брат, который живет в Аргентине и единственный остался в живых из четырех братьев и сестер, не желает с нами знаться. Причины нам неизвестны. Но поскольку мы, как и все остальные мужчины из клана Ваттинов, не только обидчивы, но и легкоранимы, то нам, соответственно, тоже не хотелось иметь с ним дела. К тому же мой отец считал, что вовсе не обязательно общаться с людьми только из-за того, что они приходятся тебе родственниками. Иногда вполне достаточно знать даты рождения и смерти.

Однако прежде чем эта история выльется в чересчур подробные описания родственников, стоит, вероятно, обнародовать кое-что, рассказанное моим дедушкой своим детям. Его отец, Герман Исаковиц, перед тем как он пропал, закопал самое ценное, что имел, возле дерева у себя на участке. Эту историю я за свою жизнь много раз слышал как от отца, так и от дяди. Но, честно говоря, не придавал ей особого значения. Она казалась просто одним из многочисленных семейных преданий. Ведь все мои бабушки и дедушки были евреями-беженцами, с биографиями более драматичными, чем большинство романов. Поэтому какая-то закопанная вещица не могла вызвать у меня живого интереса. Но мой старший сын Лео, услышав об этом несколько лет назад, отреагировал иначе.

– Что? – спросил он. – У нас есть сокровища?

– Ну, – ответил я, – полагаю, можно сказать, что да. Так, во всяком случае, думал мой дедушка. Впрочем, не знаю, можно ли это считать сокровищем.

– А что там за сокровище? Золото?

– Не знаю, вероятно, там самое ценное, что у него было. Возможно, какие-то ювелирные изделия или личные вещи. В то время многие закапывали свои вещи.

– Правда? А зачем?

– Чтобы потом выкопать их, когда вернутся обратно.

– И им удалось?

– Что?

– Выкопать эти вещи?

– Нет, – ответил я, – не удалось.

– Почему?

– Потому что… Ну, этих людей ведь увезли немцы… то есть их отправили в…

– Тогда мы должны его забрать.

– Что именно?

– Сокровище, папа. Мы должны забрать сокровище. Я посмотрел на сына. Дело происходило года два назад, значит, ему было около семи лет. Он все еще обладал открытым взглядом, свойственным детям до определенного возраста, таким восхитительно наивным и вместе с тем прозорливым. Сын отчетливо увидел то, что я при всей своей зрелости совершенно упустил: если у тебя есть сокровище, тебе, конечно же, надо поехать и отыскать его.

Разумеется, он был прав. Чем дольше я об этом думал, тем больше убеждался в его правоте. Впрочем, больше всего меня привлекала не возможность выкопать ценности. Я вынашивал куда более грандиозные планы. Это будет паломничество: три поколения мужчин – я, сын и отец – вернутся обратно, чтобы разузнать об истоках семьи. Эта поездка станет исцелением, ключом к взаимопониманию. В этом путешествии мы сблизимся и обнаружим то, что все-таки объединяет нас, невзирая на многочисленные различия. Таков был мой план.

План же моего отца носил несколько более практический характер. Я осознаю это только вечером накануне отъезда, когда, сидя за компьютером в родительском доме в городке Уппландс-Весбю, бронирую для нас гостиницы.

– Значит, поступим так, – говорит отец. – Я встану в половине шестого и приготовлю бутерброды. В шесть я погуляю с собакой, а потом мы позавтракаем. В путь отправимся в семь. Машину поведет тот, кто будет бодрее.

– Но паром отходит только в девять вечера, – возражаю я. – А до Карлскруны ведь не так уж далеко?

– Я хочу быть уверен, что мы не опоздаем. И хочу выехать до часа пик.

– Ничего страшного, если кое-где будут небольшие пробки.

– Я езжу туда-сюда уже тридцать лет. Мы отправимся в семь часов.

– А мы не можем переждать час пик?

– Нет. Поедем в семь, тогда у нас будет много времени на случай, если нам захочется остановиться или что-нибудь сделать по дороге.

Я киваю, хоть и совершенно убежден, что нам не требуется четырнадцать часов, чтобы проехать чуть более шестисот километров до Карлскруны. Все равно я благодарен отцу за то, что он едет с нами. Особенно учитывая, что он не большой любитель поездок в новые места и риска угодить в неприятные ситуации, который, по его мнению, резко возрастает в моей компании.

– Кстати, ты забронировал гостиницы? – спрашивает отец.

– Я как раз этим занимаюсь.

– Сейчас? В последний момент? Роббан говорит, что в Польше чертовски дорого жить в гостинице и что нужно было забронировать номера давным-давно.

– А я бронирую сейчас.

– Ну-ну, только я не желаю спать в такой паршивой гостинице, как была у тебя, когда ты ездил в Азию. Там можно подхватить вшей.

– Я обзавелся путеводителем, – отвечаю я, – и забронирую одну из указанных там гостиниц.

– В машине я тоже спать не намерен, – продолжает отец. – Чтоб ты знал. А то в Польше можно лишиться головы.

– Спящих в машине никто не обезглавливает, – возражаю я.

– Это ты так думаешь. Они там все сплошь антисемиты.

– Вовсе нет.

– Это ты так думаешь, – повторяет отец.

– Именно так я и думаю, – отвечаю я и, не удержавшись, разражаюсь длинной тирадой в духе умного поросенка Наф-Нафа о том, что уже пообщался со множеством любезных поляков, которые помогли мне раздобыть кое-какие сведения о нашем роде. – Кстати, – добавляю я, – в Варшаве сейчас создают музей истории евреев. Он будет замечательный. Вот так-то.

Когда я заканчиваю свою лекцию, отец, немного помолчав, говорит:

– Тогда ты можешь спать в машине, а мы с Лео будем жить в гостинице.

– Я не собираюсь спать в машине. И вовсе не все поляки антисемиты. Нельзя стричь всех под одну гребенку.

– Да-да, – говорит отец, – а что случилось с польскими евреями, которые выжили во время уничтожения и после войны вернулись домой?

– Да, но…

– Разве их не обвинили в том, что они похищали польских детей и пили их кровь? Снова?

– Вообще-то да, но…

– Может, там не было погромов? Снова?

– Да, но…

– А в конце шестидесятых, когда коммунистическое правительство стало открыто антисемитским, все по вторилось еще раз. Ты ведь об этом знаешь?

Ну конечно, знаю. Поскольку именно тогда тесть моего дяди, который ребенком попал в концлагерь, но чудесным образом выжил, решил, что с него уже хватит, и покинул Польшу. Тем не менее я отказываюсь признать, что отец прав. Особенно потому, что эту дискуссию можно считать дополнением к бесконечному спору, который мы ведем, сколько я себя помню, и, вероятно, будем продолжать, пока один из нас не умрет. Отец утверждает, что человек зол по природе, а я отстаиваю обратное.

В защиту Польши стоит добавить, что на протяжении многих столетий она оставалась единственной страной в Европе, где евреи могли проживать беспрепятственно. И вообще, взрослый мужчина вполне в состоянии выдержать немного антисемитизма. Все-таки это часть древней традиции, согласно которой нас, среди прочего, считали виновниками таких громких событий, как:

• чума и черная смерть;

• поражение Германии в Первой мировой войне;

• неурожайные годы;

• смерть Иисуса (правда, он сам был евреем, но все равно);

• Дарфурский конфликт;

• землетрясения и ураганы (в частности, Катрина);

• все финансовые кризисы, включая последний (согласно мнению тридцати процентов опрошенных европейцев);

• все мировое зло (по словам Мела Гибсона).

Как бы то ни было, после излишне долгой дискуссии я соглашаюсь с тем, что в словах отца есть доля истины и что мы не будем спать в машине (хоть нас и не обезглавят). Отец удовлетворенно отправляется спать, а я остаюсь сидеть за компьютером, чтобы продолжить бронирование гостиниц и изучение материалов перед поездкой.

– Не засиживайся слишком долго! – кричит мне со второго этажа мама. – Вам завтра рано вставать.

– Спокойной ночи! – кричу я в ответ.

– Что ты там внизу делаешь?

– Наверняка смотрит телевизор, – доносится голос отца. – Ведь у них дома нет телевизора.

– У нас есть компьютер, и по нему можно смотреть телепередачи! – кричу я. – Я вовсе не смотрю телевизор, я бронирую гостиницы. Хорошие гостиницы, с завтраком.

– Он смотрит телевизор, – заявляет отец. – И тебе лучше не узнавать, что именно он смотрит. Твой сын настоящий похабник.

– Не сиди слишком долго! – кричит мама. – Подумай о том, что вам завтра уезжать.

– Подумаю.

– И выключи телевизор, когда наглядишься! – кричит отец, после чего в доме Ваттинов, наконец, воцаряется тишина.

Я возвращаюсь к компьютеру. Несмотря на все иронические замечания, я рад, что отец едет с нами, и ради него выбираю гостиницы гораздо более шикарные, чем те, где остановился бы сам.

Зная, что он мало что ценит больше завтрака в виде хорошего шведского стола, я с ходу заказываю номера в соответствующих гостиницах. Затем предпринимаю последнюю попытку связаться с человеком, встретиться с которым в Польше хотел бы больше всего. Говорят, у него есть важная информация о моем прадедушке и его магазине. Поисками этих сведений я занимался более полугода, и мне уже довольно многое удалось выяснить. Например, что район, где жил Герман Исаковиц, был сожжен в конце Второй мировой войны, когда Мариенвердер заняли русские. Я знаю также, что родной немецкий город Германа стал после войны польским и его переименовали в Квидзын. Кроме того, мне известно, что большая часть имевшейся там документации во время вторжения русских пропала, и это в свою очередь затрудняет розыски информации о прадедушке. Поэтому я страшно обрадовался, получив от варшавского специалиста по генеалогии контактные данные польского блогера по имени Лукаш, который, по словам этого исследователя, “больше всех знает о том, что меня интересует”.

Мариенвердер на карте 1930 г.

Однако связаться с ним оказалось непросто. В течение нескольких месяцев я упорно посылал мейлы, по-английски и переведенные при помощи “Гугла” на польский, но ответа не получал. И только сейчас, сидя в доме своего детства накануне отъезда, я вдруг увидел сообщение от Лукаша. Заканчивалось оно словами:

Я очень рад, что вы мне написали. Я единственный человек в Квидзыне, чтобы, возможно, сказать что-нибудь о вашей семье из Мариенвердера. Я знает, где работать магазин и где он (Герман) жил. Короче говоря, я знает история его жизни.

Маршрут семейства Ваттин на карте 2012 г.