Читать книгу Богиня - Дара Преображенская - Страница 3

Мой отец Ахмет Джелиль торговал Бухарскими коврами и поэтому очень часто отлучался из дома в связи с длительными поездками со своим караваном. Поначалу я не знала, где он бывал, помню только, что приезжал домой он очень уставшим и голодным, и мама всегда готовила вкусный плов с огромными кусками баранины, делавшими его ещё более сочным.

Мама славилась своим пловом на всю Бухару, и редко какой нищий или путешествующий странник или хаджи оставался без пиалы и чашки риса и плова. Рис был обычно сладким, потому что мама добавляла в него много изюма и инжира.

Но однажды, когда мне исполнилось лет шесть, я поинтересовалась у отца о его путешествиях и торговле.

Он улыбнулся мне и сказал:

– Марджина, я и не знал, что ты такая любопытная и умная. Ни одна женщина до тебя никогда не интересовалась, куда я езжу каждый сезон.

Он рассказал мне о далёкой стране Китай, куда он вместе с дядей Махмудом вёл свой караван, состоящий из двенадцати верблюдов. Кроме ковров отец торговал пряностями, которые очень ценились в Китае и Турции.

Я не знала, как выглядит в действительности эта загадочная страна Китай, но я представляла её себе совсем сказочной, необыкновенной.

Отец рассказывал, что люди там желтокожие с узкими глазами. Он рассказывал об их удивительной культуре, о тех богах, которым они поклонялись в храмах, называемых «пагодами».

Ещё он рассказывал про далёкую Турцию, где ему тоже посчастливилось побывать с торговой миссией.

– Они тоже, как и мы, мусульмане, – говорил отец.

– Значит, они, как и мы, исповедуют ислам? – спрашивала я.

– Да. И у них такие же мечети, как и в Бухаре.

Помню, из Китая отец привозил фарфор, из которого мы потом всей семьёй, устроившись у очага, пили горячий чай.

А маме доставались украшения из Турции, среди которых были аметисты, нефриты, броши из лазурита и бирюзы.

Наша семья считалась не бедной и не очень богатой. Помню, наш двухэтажный особняк находился чуть ли не в самом центре Бухары, граничащий с садом визиря халифа.

Чуть восточнее от него простиралась базарная площадь, откуда в людные дни раздавались оживлённые голоса торговцев, пахло жареной бараниной и специями, оттуда же часто доносились песни и фанатичные выкрики странствующих дервишей.

Отец торговал не один, а вместе с двоюродными братьями, жившими в Самарканде. Они же по определённым дням привозили дорогие ковры. Ковры эти делались вручную, как в Бухаре, так и в Самарканде, где жили наши родственники: братья отца по матери. В целом, они и все мы составляли родовой клан семейства Джелиль. Я слышала о том, что некоторые наши дальние родственники были вхожи даже в покои самого халифа. Халиф был очень осторожен, и в его дворец редко кому удавалось проникнуть из простых смертных.

Что касается специй, то часть из них произрастала в нашем небольшом саду, огороженном со всех сторон от случайных воров и грабителей. Это были, в основном, ароматические травы, которые собирались нашей прислугой, сушились и упаковывались для продажи.

Другую часть специй, а это были большей частью, острые перцы и приправы, отец скупал в самой Бухаре и затем доставлял их для продажи в Китай и отчасти в Турцию.

У нас было несколько работниц, живших прямо в нашем доме в небольшом пристрое к нему.

Разумеется, торговлю мой отец получил по наследству от моего деда Кемаля Джелиля, которому он больше всего доверял из-за торговой смётки и умения вести дела. Наверное, братья отца завидовали ему, ибо он считался любимцем деда и основным его наследником.

Впрочем, об этом никогда не говорили в нашей семье, так как всё подчинялось определённому укладу и считалось само собой разумеющимся, как течение спокойной реки.

Ещё я помню свою младшую сестру Лейлу. В отличие от меня она была спокойной, послушной и никогда не задавала лишних вопросов, как и следовало вести себя женщине по Корану. Лейла очень любила помогать матери по кухне, она накладывала плов в пиалы и несла его нищим. Также моя младшая сестра любила рукоделие, и я помню, как она часами не выходила из своей комнаты, занятая какой-нибудь вышивкой или чтением Корана.

В отличие от неё я была неугомонным ребёнком, и мне кажется, мама стыдилась моего крутого нрава и излишнего любопытства, не позволительного для женщины.

– О, Марджина, – часто говорила она мне, – тебе скоро нужно думать о замужестве, а ты ещё не начала готовить свадебное покрывало. Что скажут соседи!

Я не знала, что ей ответить, просто на время замолкала и для вида начинала перебирать чётки.

О замужестве я и не думала, просто мне казалось тогда, что вокруг меня столько нового, необычного и загадочного, о котором нужно непременно узнать и постичь.

Когда мне исполнилось восемь лет, меня отдали в обучение Мадине-апе. Она жила недалеко от нашего дома и учила местных девочек Корану, рукоделию, умению вести хозяйство и в том числе «знать своё место в огромном мире мужчин».

– Мадина-апа, – спросила я её на одном из первых занятий, – а разве этот мир принадлежит одним мужчинам?

Помню, дородная женщина сверкнула на меня своими чёрными глазами и нахмурила брови, подведённые сурьмой.

– Аллах не любит непокорных. А добрая жена должна всегда подчиняться, и быть кроткой, как голубка. Тогда будет мир и согласие. Ты – дочь Амины Джелиль?

– Да, госпожа, – ответила я.

– Хорошо, на днях я навещу вас. Амина-апа – хорошая женщина, и я уважаю её.

Возможно, Мадина-апа хотела сказать, что у такой уважаемой женщины, как моя мать, не может быть столь дурно воспитанной дочери, как я. Но она этого не сказала.

На занятия мы приходили прямо в дом самой Мадины. Нас было всего несколько девочек из Бухары примерно одного возраста. Лейла тоже вместе со мной ходила в дом Мадины-апа.

Каждая из нас должна была носить с собой коврик для молитв, чётки и толстый талмуд Корана, а также небольшую пиалу, потому что в перерыве между занятиями Мадина-апа кормила нас.

Во дворе её дома служанки были заняты приготовлением плова и халвы, и оттуда всегда доносились притягательные ароматы.

Конечно же, за наше обучение Мадина-апа брала деньги, часть из них она тратила на содержание слуг, на приготовление пищи для нас. А другая часть по-видимому, делала её существование вполне комфортным. Дом Мадины отличался чистотой и даже роскошью; в гостиной, мимо которой мы всегда проходили, на столах в огромных пиалах благоухали восточные сладости; я помню, своими ароматами они сводили меня с ума так, что я не могла сосредоточиться на чтении Корана.

Разумеется, моя младшая сестра Лейла очень понравилась Мадине-апе. Недаром во время занятий она часто приводила её всем в пример.

– Если вы будете такими же кроткими, как Лейла, – говорила Мадина-апа, внимательно глядя на нас, – то обязательно выйдете замуж и найдёте себе достойных мужей.

При этом Лейла заливалась краской смущения, и её пальцы начинали лихорадочно перебирать чётки.

– Неужели во всём мире не существует одиноких? – спрашивала я.

Мадина-апа, сверкнув в очередной раз на меня глазами, ответила:

– В Коране, данном нам великим пророком Мухаммедом, сказано: «И пусть будут воздержаны те, которые не находят возможности брака, пока их не обогатит Аллах Своею щедростью».

Очевидно, Мадина-апа имела в виду себя, ибо она не была замужем.

Однажды одна из девочек, присутствующих на занятиях во время короткого перерыва подошла ко мне и спросила:

– Почему ты всегда задаёшь такие дерзкие вопросы, ведь Мадине это не нравится?

Девочку звали Кариной.

Я внимательно посмотрела на неё, её тонкие многочисленные косички, выставляющиеся из-под тюбетейки.

– Тебя действительно интересует, почему я так делаю?

Карина кивнула:

– Да. Все так боятся Мадину-апа.

– А я не боюсь. И мне непонятно, почему мы должны, как служанки, всё время смотреть в пол и зубрить непонятные изречения и суры. Почему Мадина-апа не объяснит нам их содержания, ведь тогда мы бы лучше понимали Коран, а когда человек понимает то, что он делает, то совсем по-другому относится к написанному.

Карина взяла протянутую ей пиалу с пловом и сказала:

– Ты очень смелая, Марджина. Ты не боишься того, что Мадина-апа накажет тебя?

– Нет, – ответила я.

…..Своё обещание навестить наш дом Мадина-апа, конечно же, сдержала. Она пришла к нам в субботу, как раз после утреннего намаза.

Я увидела её в окно своей комнаты, и моё сердце в беспокойстве забилось. Я призналась себе в том, что солгала Карине: в глубине души я боялась последствий своей дерзости.

Мадина-апа была одета в разноцветное платье, из-под которого выглядывали шёлковые шаровары. Тюбетейка на её голове была украшена жемчугом и таким же замысловатым рисунком, как и на платье.

Я увидела, как мама велела проводить нашу наставницу в гостиную и подать сладкий рахат-лукум. О, от рахат-лукума я бы и сама не отказалась.

– Свет вашему дому, – услышала я властный голос Мадины-апы.

Служанка Секхет поклонилась ей и ушла в кухню, чтобы принести сладостей и накрыть на стол.

Лейла сидела в своей комнате и была занята вышиванием своего будущего свадебного покрывала.

Я тихонько высунулась из двери своей комнаты, чтобы иметь возможность подслушать то, что будет твориться в гостиной, ведь Мадина-апа, как я считала, пожаловала к нам именно из-за меня.

Я не ошиблась.

– Мир Вашему дому, Амина Джелиль, – раздался голос Мадины.

Краем глаза я увидела, как мама предложила моей наставнице чашку молока.

– Мир Вам, почтенная Мадина-апа, – произнесла моя мать, – Как успехи у моих девочек?

«Ну, вот, началось», – подумала я, почувствовав то, как сердце моё вот-вот приготовилось выпрыгнуть наружу из моей груди, совсем как загнанная лошадь.

– Ваша младшая дочь Лейла делает успехи довольно быстрыми темпами, – произнесла Мадина-апа, – она аккуратна в рукоделии и прилежна в изучении Корана.

Я видела, как лицо моей матери просияло в улыбке.

– Я рада. Лейла следует моим советам; думаю, любая мать хотела бы видеть в своей дочери черты Лейлы.

Мадина-апа закивала:

– Да-да, Вы правы. За Лейлу я вполне спокойна. Но моё беспокойство вызывает Ваша старшая дочь Марджина Джелиль.

– О, Марджина! Она – живая девочка с острым умом. Уверяю вас, Мадина-апа, Марджина любознательна, и этим отчасти объясняется её некоторая неусидчивость.

– Марджина не только любознательна, она ещё непокорна и непочтительна к старшим.

– Но….как же….Дома Марджина всегда слушается меня.

– Конечно, не спорю, она хороша собой, и когда она вырастет, её красота расцветёт, как майская роза, – продолжала Мадина-апа, – и если сейчас в ней вовремя не пресечь эти зародившиеся и давшие корни пороки, то потом будет поздно. Поверьте моему опыту, Амина Джелиль.

– Поздно? – удивилась моя мать.

– Она станет исчадием бесов.

Внизу послышались чьи-то шаги, и я поспешила покинуть свой «наблюдательный пост», чтобы меня ни в коем случае не обнаружили здесь.

И вовремя, потому что как раз в этот момент в комнату вошла Секхет, чтобы поставить на стол блюдо с изюмом.

….Посещение Мадины-апы в тот день обернулось для меня настоящим наказанием. Я не в обиде на свою мать. Она поступила тогда так, как и должна была поступить любая мать, когда про её дочь говорят, что она – исчадие бесов и шайтанов.

В тот день меня закрыли в комнате для молитв, дали коврик для намаза, Коран и чётки.

В назидание я должна была провести весь день в чтении священных сур Корана и совершать намаз.

Я должна была оставаться голодной.

К вечеру мой желудок напомнил о себе нудным урчанием, к тому же, я успела увидеть все эти угощения на столе в гостиной.

Когда солнце уже совсем взошло, и на небе возникла оранжевая полоса заката, в дверь комнаты для молитв кто-то тихонько постучался.

– Кто там? – спросила я, в попыхах открывая Коран на нужной странице.

– — Это – Лейла.

– Лейла? Но что ты здесь делаешь, сестрица? Уходи скорее отсюда; если кто-нибудь из слуг заметит тебя здесь и расскажет маме, тебе не сдобровать.

– Я подумала, что ты очень голодна и захочешь что-нибудь поесть, – услышала я за дверью, – Я принесла тебе немного курицы и риса, и ещё сладких фиников.

– Финики? я очень люблю финики!

– Я знаю, сестрица.

Я так обрадовалась, что была готова расцеловать мою добрую Лейлу. Она была милой девочкой, и мне совсем не хватало её покорности и кроткого нрава.

– Открой мне, Марджина.

– Хорошо.

Я осторожно на цыпочках подошла к двери и открыла её. Лейла показалась на пороге с подносом, уставленным столовыми приборами.

Я подняла крышку, и меня обдало ароматом зажаренной курицы с кинзой. На отдельном блюде лежали аппетитные бурые финики большой горкой. Я обняла свою младшую сестру и поцеловала её.

– О, Лейла! Моя дорогая Лейла. Спасибо тебе. Аллах да вознаградит тебя за твою доброту и сострадание. Я действительно очень хочу есть.

Я огляделась по сторонам, потому что мне показалось в этот момент, что в доме на нижнем этаже послышался шорох.

– Иди, Лейла, иначе нас могут застать здесь, и потом беды не оберёшься.

Она шмыгнула в дверь, откуда исходила тонкая полоска света. В доме давно были разожжены свечи и масляные лампады. Когда на дворе совсем стемнело, и на небе показались первые звёзды, ключ в моей комнате повернулся, и я увидела нашу служанку Секхет. В её правой руке был тяжёлый мешок, она едва волочила его по полу. Я вспомнила, что у Секхет были запасные ключи от комнаты для молитв.

– Секхет?

Она молча прошла внутрь комнаты и вывернула мешок. С грохотом на пол упали большие камни.

– Что это, Секхет?

– Госпожа Амина приказала Вам стоять на камнях.

– О….

Мне было нечем ответить ей. Я уловила сочувствующий взгляд Секхет.

Мне было больно, очень больно когда Мадина-апа заставила меня встать на колени на эти острые булыжники.

Секхет потрепала меня по волосам.

– Госпожа Амина очень добрая, просто сегодня приходила Ваша наставница Мадина-апа….и госпожа Джелиль делает это в воспитательных целях.

– Я знаю, Секхет, я знаю, – сказала я.

Я встала на колени, несмотря на испытываемую мною боль.

Когда Секхет ушла, я всё ещё стояла на коленях. Слёзы текли из моих глаз, как два горных ручья, но я никому не хотела показать их.

«Почему я не такая же, как Лейла, – подумала я, – тогда моя мама гордилась бы мной, и я не навлекла бы на себя злость Мадины-апы».

Однако уже тогда, будучи ребёнком в глубине своей незрелой души я понимала, что нельзя покоряться, если кто-то унижает тебя. В моей душе рос протест – протест устоявшимся правилам и обычаям, унижающим женщину.

Правда, что я могла сделать тогда – несмышлёная девочка, ищущая Истину, или, по крайней мере, пытающаяся её найти?

К тот день и в ту ночь я не притронулась к еде. Лишь под утро я поела немного фиников и выпила чаю, уже остывшего к этому часу.

Я слышала, как в мечети муэдзин созывал людей на утренний намаз.

Я слышала их сонные голоса, улицы Бухары постепенно оживали, словно, муравейник, кем-то растревоженный.

К обеду в комнату вновь вошла Секхет. На ней было розовое платье и такие же розовые шаровары. Секхет была уже немолодой женщиной, о её судьбе я ничего не знала, знала только, что она всегда сочувствовала мне и со многим не соглашалась, что происходило вокруг неё, но предпочитала молчать и не высказывать своего мнения вслух. Так было спокойнее. Так, во всяком случае, ты мог дожить до преклонных лет в спокойствии.

Она нашла меня за уплетанием фиников, и я заметила лёгкую улыбку на её смуглом лице.

– Секхет?

Я поспешила дожевать остатки фиников.

– Ты ведь не расскажешь про курицу? – с надеждой в голосе спросила я её.

– Нет. Конечно, нет. Госпожа ждёт Вас у себя внизу. Она хочет поговорить с Вами.

– Хорошо. Я иду……а ты можешь съесть мой ужин. Всё равно я не притронусь к нему.

…..Когда я вошла в комнату мамы, она сидела ко мне спиной и смотрела в окно.

– Матушка, я пришла. Секхет сказала мне, что ты хотела видеть меня, – произнесла я, чтобы обозначить своё присутствие.

– Проходи, Марджина. Садись.

Мама указала мне на мягкую декоративную подушку подле себя. Я опустилась на неё.

– Ты знаешь, почему я позвала тебя? – спросила она меня, всё ещё всматриваясь в окно куда-то вдаль. Голос у неё был спокойный и в то же время серьёзный.

– Нет, – ответила я, – но мне известно о том, что вчера в гости к нам приходила госпожа апа.

Мама повернулась ко мне лицом.

– Прости меня, доченька. Ты, наверное, думаешь, что я – очень жестокая мать. Но я просто беспокоюсь о твоём будущем. Женщина, исповедующая ислам, не должна быть дерзкой.

– Разве я была дерзка? – спросила я.

– Госпожа апа посчитала твоё поведение дерзостью.

Она посмотрела в мои глаза.

– Ты очень напоминаешь мне свою бабушку, которая обладала горячей кровью и могла постоять за себя.

С этими словами мама протянула мне медальон с изображением портрета очень красивой женщины с твёрдым уверенным в себе взглядом.

– Это и есть моя бабушка?

– Да. Её звали Расима, и она покинула этот мир в Самарканде в кругу своих друзей.

– Друзей?

Мама вздохнула:

– Потому что близкие не понимали её. Но я запомнила её слова. Она говорила: «Женщина – не раба, чтобы быть наказанной за своё несовершенство».

Инстинктивно я поцеловала медальон, будто найдя в облике своей бабушки одну из своих союзниц.

– Марджина, – сказала мама, – Поверь, девочка, я не хотела наказывать тебя, но быть женщиной с сильным характером – огромный подвиг, который не каждой по плечам. Да и потом, Мадина-апа имеет огромное влияние в Бухаре, и нам скоро нужно выбирать для тебя жениха.

– Но, мама, я не хочу замуж, – возразила я.

– Увы, доченька, здесь никто не спросит тебя о твоих желаниях. Здесь всё подчинено традициям, и для твоего же блага я хочу, чтобы ты соблюдала их.

Я с силой сжала в кулаке чётки.

– Сейчас Секхет принесёт чаю с халвой, и ты с Лейлой и Сулеймой пойдёшь на рынок.

Сулейма была одной из служанкой в нашем доме.

– Это будет маленькой компенсацией за то, что ты перенесла вчера. Я хочу, чтобы ты выбрала себе украшения для будущей свадьбы.

Чай был очень горячим, он буквально обжигал, но я любила халву, поэтому не могла отказаться от угощения. И потом, я была очень голодна.

Мама ласково погладила меня по голове, а мне очень хотелось, чтобы она обняла меня и приложила к своей груди, в которой билось материнское сердце. В тот день я впервые осознала место женщины и то, что мне придётся бороться за своё право быть свободной в этом жестоком мире.

Зато потом меня ждала настоящая радость – море радости.

Я до сих пор люблю бродить по восточным рынкам. Ты, словно, попадаешь в некую загадочную страну, где вот-вот откуда-нибудь вылезет джинн и, улыбнувшись, скажет тебе:

– Загадай своё желание, о, луноликая красавица, и я – старый джинн, обязательно его исполню.

Джиннов, конечно же, не было, хотя Карина рассказывала мне, будто она действительно видела джинна на рынке в Бухаре.

– И какой же он был? – спросила я.

– Точно такой же, каким описывается в «Тысяча и одной ночи», – говорила Карина.

Тогда она просто таким образом хотела привлечь к себе внимание, но по своей душевной простоте я верила ей.

Верила, потому что мне хотелось верить, ведь у меня было столько желаний, а джинны почему-то не возникали передо мной, чтобы исполнить их.

– И ты загадала желание? – спросила я.

Карина кивнула и почему-то смутилась.

– И каково же было твоё желание? – не унималась я.

– А ты никому не расскажешь?

– Нет.

Карина огляделась по сторонам, чтобы никто не мог слышать нас, затем она прошептала мне на ухо:

– Чтобы Салим посмотрел на меня, когда я буду проходить мимо.

Я знала, что Салим был сыном одного из приближённых к халифу – визиря Ибрагима Каади. Мне он не нравился из-за своего высокомерия.

Часто я видела его сквозь прорези в парандже на празднествах на дворцовой площади или в то время, когда он вместе со слугами проезжал на конях по улицам Бухары или во время шествий.

В таких случаях полагалось низко кланяться, таким образом выражая своё почтение халифу и приближённым халифа.

Джиннов я представляла себе в большой чалме и бухарском халате из красивой разноцветной парчи, перепоясанных широкими поясами.

В тот день мы с Лейлой и Сулеймой переходили от одного прилавка к другому, выбирая сладости и украшения, а джинны так и не возникали перед нами.

Было очень жарко, а под паранджой этот жар казался почти невыносимым, и я пожалела о том, что я – не маленький ребёнок, потому что девочки до десяти лет паранджу не носят.

Перед моими глазами всё пестрело и рябило, как в калейдоскопе.

Я не люблю носить паранджу, потому что считаю, что это унижает женщину, делает её заложницей собственного страха быть непринятой в обществе.

Лейла выбрала себе бусы, я же обратила внимание на браслеты тонкой работы. Они были сделаны из чистого золота с нежными рисунками. Затем я подошла к лавке, где торговали инжиром и купила несколько свежих плодов.

Корзинка Суленймы с каждым разом всё тяжелела, ведь мы складывали в неё свои покупки и приобретения.

Разумеется, скоро в ней появилась халва и шербет с орехами, свежая айва и груши.

Лейла подошла к лавке с шалями.

– Выбирайте. Это – очень красивые шали. Они привезены в Бухару из самого Багдада, – сказал торговец, нахваливая свой товар.

– Багдад – это ведь так далеко, – произнесла я.

Торговец – мужчина средних лет закивал мне:

– Да. Это далеко. Но нигде вы не найдёте такой красоты.

И он развернул перед нами несколько шалей. Я выбрала голубую, а Лейла – розовую.

Когда мы вернулись домой с корзиной, полной покупок, Секхет уже накрывала стол к обеду, и пахло пловом.

Мама позвала меня и сказала:

– Приходил господин Ибрагим Кадди – визирь халифа.

– Сам визирь? Но зачем?

Я видела, как она улыбнулась:

– Скоро вернётся отец, и ты будешь помолвлена с его сыном Салимом.

Эта новость совсем не обрадовала меня.

– Что может связывать сына такого видного чиновника с дочерью торговца?

– Ты забываешь, дорогая, что твой дед Кемаль Джелиль кроме занятием торговлей был когда-то советником самого халифа Бухары.

– Дедушка умер несколько лет назад, – возразила я.

– Но связи остались. Ты, я вижу, чем-то недовольна, – произнесла моя мать с упрёком в голосе.

– Мне не нравится Салим. Он очень высокомерен.

– Как ты можешь так говорить, Марджина! Такое уважаемое семейство почтило нас своим вниманием. Ты обручишься с ним! И с завтрашнего дня ты сядешь за вышивание своего свадебного покрывала!

Мама увидела моё удручённое лицо, и, уже смягчившись, добавила:

– Ты понравилась Салиму.

– Где он мог видеть меня? – спросила я.

Мама пожала плечами:

– Не знаю. Скорее всего, он видел тебя раньше, когда ты не носила паранджу.

Увы, как жаль, что вместо меня Лейла не могла стать женой салима Кадди, ведь она была бы несказанно рада этому. Но не я.