Читать книгу Право на гнев. Почему в XXI веке воспитание детей и домашние обязанности до сих пор лежат на женщинах - Дарси Локман - Страница 4

В 2003 году, когда мне было тридцать, моя подруга Таня родила первенца. Она была на несколько лет старше, и – поскольку речь идет о Нью-Йорке, городе с высоким средним возрастом рождения первого ребенка – стала первой из моих местных знакомых, у кого родился ребенок. А еще через несколько месяцев стала первой из моих знакомых мамой, которая вышла на полный рабочий день. И первой, с кем я потеряла связь из-за ее плотного графика. Каждые полтора месяца мы пытались встретиться, и нам это ни разу не удалось. Наконец Таня позвонила и сказала – так, будто это само собой разумеется, – что она больше не сможет приезжать на совместные ужины, потому что ее муж неспособен посидеть с малышом и одного вечера. Работа Джона заключалась в том числе в налаживании дружеских связей с клиентами, и я знала, что вечерами Таня часто остается с сыном одна. «Если ты можешь, почему он не может?» – спросила я. Она запнулась, прежде чем ответить: «Он не захочет». Я спросила почему. В общем, разговор не получился. Меня удивило и возмутило, что она позволяет мужу выходить сухим из воды и отказываться от ответственности. Работали они оба. Почему же дома они не были равноправными партнерами? Разумного объяснения этому просто не находилось.

А конец этой истории до ужаса банален. Достаточно сказать, что шесть лет спустя я и мой муж сами стали родителями. И мы были счастливы – все тщательно спланировали и исполнили без сучка без задоринки. Но уже вскоре после рождения нашей первой дочери я вспомнила, в какое тяжелое положение попала Таня, – теперь точно в таком же положении оказалась я сама. И не только я, а большинство работающих матерей на нашей зеленой окраине Квинса, где в семьях, как правило, работают оба родителя. Как и я, женщины, с которыми я познакомилась, когда возила детей в детский сад и на детскую площадку, работали на полную ставку и, как я, сразу после родов взяли на себя основной груз домашних забот, о которых раньше и не задумывались. Я замечала это не только среди знакомых, но и среди своих пациенток (поскольку я психотерапевт). В своем офисе между Челси и Мидтауном[2] я наблюдала, как это начинается еще с беременности. На сроке в двадцать восемь недель, в удобной офисной одежде, какая-нибудь клиентка отмечает с некоторым удивлением и зарождающимся раздражением: «Джейсон очень хочет выбрать самую лучшую коляску для нашего малыша, но он почему-то считает, что поисками должна заниматься я». Я сидела, прикусив язык, потому что моя первая реакция на эти слова была недоброй и чересчур циничной. В голове крутилось: «Вот так это и начинается».

Вот как это началось у меня. Первый раз я поругалась с мужем из-за общих родительских обязанностей, когда нашей дочери Лив еще и месяца не исполнилось. Я была в так называемом декрете – восемь неоплачиваемых недель отпуска из клиники, где я проходила практику в докторантуре. Джордж, с которым я познакомилась в аспирантуре, работал психологом в полицейском управлении Нью-Йорка – штатная должность с хорошим соцпакетом и графиком с девяти до пяти. Я наслаждалась декретом примерно так же, как любой человек, который пытается подстроиться под график сна новорожденного, да еще когда молоко в груди застаивается. Поскольку днем времени у меня не было, я проходила тренировочные онлайн-тесты, готовясь к экзаменам на лицензию психолога, пока Лив спала. А еще несколько раз, когда стояла чудесная осенняя погода, мы с ней встретились с друзьями, которые в свой обеденный перерыв устроили небольшой пикник в Брайант-парке. Моему мужу все это казалось настоящим гедонизмом. Он тоже уставал – просиживал в крошечном офисе без окон, где проводил собеседования с кандидатами в полицейские по семь с половиной часов в день.

Почти каждый вечер после работы Джордж привык ходить в спортзал, и через несколько недель после рождения нашей дочери захотел возобновить эту привычку. С его точки зрения, это была совершенно невинная просьба – хотя тогда (впрочем, с тех пор ничего не изменилось) я придерживалась иного мнения. Он подолгу сидел в офисе и хотел заниматься спортом. Я тоже подолгу сидела дома с нашим новорожденным ребенком и хотела хоть какой-то передышки. Теперь я плохо помню, почему было так тяжело сидеть всего с одним ребенком (спросите любую маму двоих детей, и она наверняка скажет то же самое), но нервы у меня точно были ни к черту: первые несколько месяцев каждый вечер, с четырех до семи, Лив ревела без умолку. Это называется «ведьмовской час». Поищите в Google, и вы найдете массу веб-сайтов, советующих мамам, как справиться с этим каждодневным кошмаром. Эти веб-сайты уверяют женщин: «Помните, вы не сделали ничего плохого, вы не ужасная мать, и то, что сейчас происходит, абсолютно нормально». Если Джордж ехал после работы прямо домой, он приезжал в 17:45, а если заезжал в спортзал, то не раньше 19:00.

Когда я обратилась к мужу, он далеко не сразу сумел поставить себя на мое место. Джордж считал, что мне наплевать на его потребность «выпустить пар». Он ошибался: просто моя забота о нем не была настолько всеобъемлющей, чтобы жертвовать собственными нуждами ради преданного служения ему. Несколько дней прошли во взаимной враждебности, и наконец мы сумели договориться, что он будет ездить в спортзал до работы. Его уступка решила эту супружескую проблему, но породила обиды. Несмотря на то, что мы пришли к решению, учитывавшему интересы обеих сторон, Джордж все равно был уверен, что я неправа – а также беспомощна (очевидно же!), капризна и высокомерна. По моему мнению, наше совместное и тщательно взвешенное решение создать семью ограничивало его свободу так же, как и мою. Он же считал (по крайней мере, так можно было судить по его поведению), что все эти ограничения его касаться не должны. Мы прожили вместе шесть лет, и я научилась понимать его по одним лишь взглядам – до рождения Лив в них читалась любовь, или юмор, или желание побыть одному. А когда родилась наша дочь, появился новый взгляд: «Почему моя жена стала такой требовательной? Какого черта она от меня хочет?» Я приняла это близко к сердцу и тяжело переживала. Я сомневалась: может, мне надо просто свыкнуться со своей ролью основного родителя и не создавать лишних проблем? Ведь нельзя сказать, что мой муж вообще не помогает.

Годы шли, а я продолжала ловить на себе этот новый взгляд моего мужа – то сносила его молча, то злилась вслух, – и вот у нас родился второй ребенок. Нельзя сказать, что мои просьбы о помощи не выполнялись – но нерегулярно и только после ссор и настоятельных напоминаний. При этом каждый раз он будто подчеркивал негласное правило: потребности наших детей – моя обязанность. «Мое недовольство» стало темой наших совместных сессий у психотерапевта, и Джордж прекрасно понимал, какой удар под дых он мне наносит каждый раз, когда говорит о моем гневе так, будто это сыпь у меня на спине, которая появилась совершенно неожиданно и не имеет никакого отношения к нему. Опираясь на собственный опыт, наш добродушный психотерапевт пришел к следующему выводу: «Как я вижу, ваша реальная жизнь пока не отражает ваших более-менее прогрессивных идеалов». Почему никто не говорил такого раньше?

Хотя вообще-то говорила Таня, шесть лет назад, но я считала ее исключением из правил. Со времен моего детства гендерная динамика сильно изменилась – по крайней мере, такое впечатление у меня сложилось, прежде чем я стала мамой. Но оказалось, что мы с Джорджем до сих пор придерживаемся устаревших домашних сценариев. Когда Лив исполнился год, я поняла, что историями о поразительной способности мужа отказываться от домашних обязанностей – и даже не знать об их существовании – могла бы поделиться каждая знакомая мне мать. Маленькие дети, одетые не по сезону, не подписанные вовремя школьные разрешения, постоянное отсутствие нужных вещей в сумке («Ты не забыла подгузники?» – спрашивал меня Джордж каждый раз, когда мы садились в машину, и в голосе его слышалось обвинение). Мужчины негласно, но вполне внятно высказывали свою позицию. «Это не наша работа».

Мужья, которых я знала, включая моего собственного, активно общались со своими детьми – ничто в их поведении не напоминало ретростереотип мужчин, которые редко покидают свой кабинет и отказываются мыть маленькую грязную попу. Но стоило им превзойти в отцовстве Дона Дрейпера[3], как эти мужчины с чувством выполненного долга отправлялись на диван со своими смартфонами. У всех нас – и мужчин и женщин – крепко засело в голове воспоминание о совсем недавнем прошлом, когда в домашних делах от отцов не ждали практически ничего. Так почему же мы, матери, так злились и не осыпали аплодисментами и лепестками роз каждое участие наших партнеров в домашних делах?

Что касается этих вполне достойных мужчин, они прекрасно понимали, что участвуют в домашних делах гораздо больше, чем когда-то их отцы. Но это только мешало им прислушаться к вполне разумным возражениям жен о том, что этого «больше» недостаточно. Я стала худшим врагом самой себе: сомневалась в своем праве просить о помощи, чувствуя вину каждый раз, когда злюсь. Как правило, выбор был прост – либо поругаться с мужем, либо просто взять и сделать все самой, что бы это ни было. Ситуация удручающая. Все женщины, которых я знала, высказывали свое разочарование друг другу, чтобы хоть как-то облегчить боль. «Он хотя бы помогает», – говорили эти женщины, стыдясь своего недовольства и защищая благие намерения партнеров. А тот факт, что никто в истории человечества еще ни разу не говорил фразу «Она хотя бы помогает», нам и в голову не приходил. Мать, как предписывает ее пол, может разделить с партнером радости родительства, но никак не его неизбежное бремя: не забыть подгузники, купить подарки, спланировать обед и ужин, найти детский сад, раздать одежду, которая уже мала. Можете сколько угодно считать такой порядок дел аморальным, но поменять его никто не в силах.

В первые годы после рождения ребенка требуется немало времени, чтобы осознать те или иные проблемы. Сейчас я уже не помню, когда именно раздражение превратилось в глубочайший разлад, в какой момент то, что мой муж преспокойно начинал есть сам, пока я нарезала еду для нашей малышки, стало вызывать у меня приступы печали. Меня убивали даже мелочи.

Мы оба обожали Лив. Но только я постоянно обновляла в голове подробный список всего, что необходимо для ее жизни. Одна. Неужели мое желание выносить и выкормить нашего ребенка привело к негласному договору о том, что удовлетворение всех ее нужд – моя обязанность? Я приняла это как данность. Если бы я не нашла няню, а потом детский сад, неужели это сделал бы Джордж?

Как только я нашла детский сад, я взяла на себя новую обязанность – каждый воскресный вечер собирать сумку Лив на неделю и оставлять эту сумку в садике в понедельник утром (я возила дочь по понедельникам), с чистой простыней для тихого часа. Лишь когда на понедельник выпадал праздник, я вспоминала о том, что Джордж, который возил Лив в садик по вторникам, даже не знает о существовании специальной сумки, с ее свежим постельным бельем и сменной одеждой. В такие недели, если воспитательница забывала об этом напоминать, Лив спала на голом матрасе, потому что ее отец не привез вещи. То же самое повторилось с нашей второй дочерью три года спустя. Для детей это, разумеется, не конец света. Но я страдала. Я чувствовала себя человеком второго сорта в собственном доме. Я старалась донести свои чувства Джорджу, но он слышал только критику, мне не удавалось до него достучаться. Сумка? Какая еще сумка?