Читать книгу Первенцы - Дарья Чернышова - Страница 7

Шел год тысяча сто тридцатый от Великой Засухи, но казалось, что Великая Засуха наступила снова. Кирта все больше отдалялась во времени и пространстве. День был не такой жаркий, как вчера, но Итка все равно дышала с трудом. Горячий воздух саднил нос и горло, а воды у них почти не было – все, что набрали в последнем пригодном водоеме, слишком быстро выпили. Красавице тоже было нелегко: она шла медленно, как будто лениво, и время от времени недовольно фыркала. Когда они наконец добрались до леса, стало полегче: деревья укрыли от солнца, дышалось свободнее. Правда, от непонятных шорохов в чаще все еще бросало в дрожь. Пережитый день и бессонная ночь давали о себе знать.

– А если они имели в виду не Марко? – вдруг спросил Гашек совершенно отвлеченно, будто говорил с деревьями. – Что будем делать, если он мертв?

Итка мимоходом сорвала сочную зеленую шишку с ветвистой ели, принюхалась, разломила ее пополам и медленно разжевала верхушку.

– Не знаю. Курган можем обосрать.

Разговор утих как-то сам собой.

Кобыла ступала почти бесшумно по мягкой, теплой земле. Ее размеренный шаг убаюкивал – приходилось с трудом разлеплять веки. Услышав свист, Итка решила, что ей почудилось, но Гашек намертво вцепился в поводья, и стало ясно: он тоже слышал. Звук повторился – это свистел человек. Они не успели подстегнуть Красавицу.

– Эй! – окликнул их кто-то из-за деревьев. Он был верхом, из-за плеча торчал полный колчан стрел. – Вы здесь откуда?

Показавшийся мужчина был охотником – его облик говорил об этом достаточно явно. Молодая, не старше Красавицы, вороная кобыла под его седлом проявила полное безразличие к чужакам. Итка чувствовала, как сильно у Гашека бьется сердце, когда он говорил:

– Из-за реки. Путешествуем.

Охотник, прищурив глаз, осмотрел их: вдвоем на усталой лошади, пыльные, грязные, без припасов и дорожной одежды. «Мы сбежали только вчера, – убеждала себя Итка, – он не может ничего знать. Не так скоро. Слухам нужно время, а он ездит по лесам». Мужчина, задев висящий на шее странный оберег из птичьих и звериных лапок, достал из-за пазухи ломоть солонины и, жуя, спросил:

– Звать-то тебя как?

Гашек представился без опаски – по крайней мере нескольких митлицких батраков звали Гашеками. Охотник кивнул.

– А ты, красавица?

– Лянка, – почему-то сказала она и поняла, что это было глупо: люди, напавшие на Кирту, наверняка знали это имя. Но мужчина не придал этому никакого значения и задал другой ожидаемый вопрос:

– Куда едете?

– В Бронт, – честно ответил Гашек. «Тоже дурак», – подумала Итка.

– Якуб, – представился охотник. – Я не местный, с севера, промышляю здесь понемногу. По пути с вами. Это жена твоя?

– Сестра, – тут же нашлась Итка, пока ее спутник не сморозил еще какую-нибудь глупость.

– Ох и пройдоха была ваша мамка, – загоготал Якуб и откусил солонины.

– Мы от разных матерей, – смутился Гашек. Охотник безразлично пожал плечами, продолжая жевать. При этом его оберег перевернулся, и оказалось, что кроме куриной и заячьей лап на шнурке висит чей-то клык. Якуб заметил, как Итка его разглядывает, но ничего не сказал. Вместо этого он протянул ей кусочек мяса:

– На, ешь, а то очень уж ты тощая. В седле-то сидеть не больно?

– Спасибо. – Солонина пахла домом, и солоно стало в горле. – Нет, не больно.

Охотник с севера ухмыльнулся своей мысли, и некоторое время они ехали молча. Потом он спросил у Гашека, что у того с руками, и Итка, воспользовавшись мгновением замешательства, на ходу сочинила длинную историю о пожаре на конюшнях в Заречье. Якуб не стал уточнять, в каком году это произошло: казалось, на самом деле его не заботило происхождение ожогов – всего лишь хотелось развеять скуку. Когда Итка перешла к описанию героической борьбы с огнем, он и вовсе прервал ее на полуслове.

– Зайца стрелять умеешь? – спросил он, осторожно спрыгивая на землю. Гашек замялся и начал было что-то бормотать, но охотник махнул на него рукой. – Да не ты, сестрица твоя.

Она слезла с лошади, и Якуб поманил ее пальцем.

– Гляди вон туда, – указал он куда-то за кусты, и Итка заметила в чаще небольшого зверька. Расстояние было внушительное, но охотник действовал уверенно. – А ты, – велел он Гашеку, – тоже смотри. Может, научишься чему полезному.

Он снял с плеча лук, вынул стрелу из колчана и вручил Итке, приобняв ее со спины и направляя движения. Лук был не слишком тугой: она натянула его почти без помощи. В последний момент ее пальцы дрогнули, и тетива больно ударила по левой руке. Итка вскрикнула и задрала рукав: крови не было. Якуб, быстро сходив за убитым зайцем – выстрел вышел удачный, – взглянул на нее и отмахнулся:

– Синяк будет, но пройдет, только в следующий раз держи ровнее. Молодец, Лянка. А теперь дай-ка лук, пока я вижу свежие следы.

Якуб пригнулся и скрылся в густой листве, а вернулся уже с добычей. Этого зверька пришлось добить ножом – стрела попала неточно. Охотник привязал обе тушки к седлу и велел поторапливаться: уже вечерело, а до места, подходящего для привала, еще нужно было добраться. Никто не возражал.

Костер развели на полянке – было видно, что ее используют для этих целей достаточно часто. Якуб разделал двух зайцев и щедро поделился с Иткой и Гашеком: глаза у обоих были голодные. Лес шумел по-летнему: шептались деревья, стрекотали насекомые в траве, где-то высоко кричала птица, но к закату стало почти совсем тихо; хотелось спать. Гашек уже клевал носом, прислонившись к сосновому стволу. Охотник растолкал его, снял с себя плащ и велел постелить на землю, чтобы не маяться. Гашек мгновенно уснул в том же положении, в котором лег. С дядькой тоже такое бывало время от времени. Итка в очередной раз задумалась о том, что произошло в Кирте, и дрему как рукой сняло.

Отчетливее всего ей в память врезался голос человека, который допрашивал Войцеха. Она готова была поклясться, что он был из Хаггеды, но это почти ничего не объясняло. Война закончилась уже давно, в год пожара в Ольхе – тогда собравшийся сейм берстонских господ согласился на все условия противника, потому что опасался полномасштабного вторжения. Несколько лет подряд был плохой урожай, кое-где люди голодали, а уставшие от долгого похода воины все чаще самовольно уходили домой. Хаггеда победила в этой войне, и многие ее жители свободно приезжали в Берстонь торговать, пользуясь низкими пошлинами. Некоторые из них преследовали те же цели – обогатиться в короткий срок, но использовали другие методы. И все-таки на Кирту напали не просто грабители: они явно знали, что искать, и неизвестно было, увенчались ли их поиски успехом.

– Чего сидишь? – спросил Якуб, вороша тлеющие угли. – Поспать надо.

Итка зевнула и потянулась, вдруг почувствовав, насколько сильно устала. Охотник зевнул вместе с ней, бросил палку в костер и отвязал притороченный к седлу сверток.

– Это от дождя, – сказал он, разворачивая плащ, – жесткий, но ничего, потерпишь.

– Спасибо, – кивнула Итка. – А можно спросить?

– Валяй.

– Что у вас на шее?

– Это? – показал на оберег Якуб. – Защита от колдунов. Чтоб не встретить их проклятого зверя. Хотя это, – постучал он по ножнам на поясе, в которых лежал длинный охотничий нож, – помогает не хуже. И будь ты проще – не с владыкой разговариваешь, а то «вы» да «вы». Вот если б не я один был, а много, тогда…

– Я поняла, – перебила она. – А часто ты колдунов встречал?

Охотник высморкался и утерся рукавом.

– Колдуна – ни разу, – с долей сожаления в голосе ответил он. – А колдовских зверей видел. Такого сразу узнаешь, повадки у него другие. Лучше на них не охотиться, целее будешь. Хотя торгаш сказал, что оберег из проклятых сделан. В Хаггеде, может, и отлавливают, кто их знает. Пока вроде не подводил.

Итка снова зевнула, улеглась на расстеленный плащ и тут же провалилась в сон. Она видела седого, старого отца, потом – почему-то – кормилицу Гавру, а вслед за ними появился дядька Войцех. Однорукий, синий, страшный, он приближался к ней и хотел что-то сказать, но не успел, потому что Итка почувствовала, как чья-то большая рука ложится ей на грудь. Она проснулась, но боялась пошевелиться, чтобы не подать виду. Ладонь опустилась на ее живот, погладила бедро, скользнула вперед. Оберег неприятно царапал шею. «У него нож на поясе, – лихорадочно соображала Итка, – отобрать не успею, а закричу – он может зарезать Гашека». Якуб становился более настойчивым, притворяться было все труднее. Вдруг тело само пришло ей на помощь, и она рискнула: на мгновение задержала дыхание и неожиданно громко пустила ветры. Не верилось, но это сработало – Якуб заворчал, завозился и отстал. Она осмелилась поднять веки. Гашек и не думал просыпаться. А Итка до самого рассвета не сомкнула глаз.

Утром, когда Якуб отошел в кусты, она схватила Гашека за руку и тихо, но твердо сказала:

– На следующем привале мы уйдем.

– Почему? – искренне удивился Гашек. Итка рассказала о том, что было ночью, но он в ответ только молчал, будто не поверил. Тогда она показала – прямо на себе. Он покраснел до самых ушей.

– И лошадь его заберем, – добавила она. Гашек не стал спорить. Якуб крикнул, чтобы они садились в седло. Но прежде чем Итка забралась на Красавицу, он позвал ее, предложив поехать с ним – «чтобы кобыла чуть отдохнула». Гашек, будто не услышав этого, молча подал ей руку. Охотник пожал плечами и тронул бока своей воронóй.

Они ехали весь день через огромный густой лес. Якуб и не стремился покидать чащу: дичи кругом было предостаточно. Казалось, оберег действительно помогает ему и приносит удачу. Итка задумалась о том, чтобы украсть и его, но поняла, что не станет рисковать. А вот охотничьи перчатки из толстой кожи – для Гашека – совершенно точно пригодились бы. Когда остановились на привал, действовать пришлось быстро.

В этот раз беглецы легли рядом, но даже не думали закрывать глаза: так прошло несколько часов. Потом решили – пора. Якуб спал, тихонько похрапывая, в то время как Гашек посильнее затягивал подпруги на его лошади и проверял сумки. Кобыла все так же не проявляла интереса к окружающей обстановке, и ее, казалось, вовсе не заботили внезапные ночные сборы. Это было к лучшему: любой лишний шорох в эти минуты казался грохотом. Гашек разобрался со сбруей и кивнул, будто спрашивая, готова ли Итка ехать.

– Нет, – одними губами произнесла она, – давай ты на Красавице.

Он выполнил ее просьбу, не уточнив причину: было не до того, да и она не смогла бы ответить – просто чутье подсказывало ей, что нужно оседлать вороную кобылу. Лошадь никак не отреагировала на чужого седока: спокойно и послушно пошла следом за Красавицей, почти не управляемая Иткой. Притороченный к седлу лук и колчан стрел были еще одним ценным приобретением – не считая припасов, дорожного плаща и тех самых охотничьих перчаток. Теперь оставалось отойти на безопасное расстояние, пока Якуб не проснулся. А еще – ни в коем случае не задерживаться в Бронте надолго.

Почти добравшись до границ леса, они остановились: Красавице нужно было поправить седло. Пока Гашек, бормоча под нос, занимался ремнями, Итка решила оглядеться в поисках грибов или ягод, но заметила кое-что получше и сразу достала лук: вдалеке под старым мшистым деревом сидел заяц. Она примерно оценила расстояние: меньше, чем в тот раз, когда Якуб ей помогал, значит, должна справиться. Попросив Гашека быть тише, она подобралась еще немного ближе к цели, взяла стрелу и натянула тетиву. Это оказалось сложнее, чем она думала, но все получилось: острый железный наконечник был направлен прямо на зверька. За спиной Итки лошадь ударила копытом в землю. Заяц вдруг повернул маленькую голову, взглянул в ее сторону, явно почувствовал опасность – и не сдвинулся с места. У нее появились сомнения, но ждать больше было нельзя: пальцы соскальзывали с тетивы, пришлось ее отпустить.

Стрела угодила в дерево. Сидевший под ним зверек только слегка повел длинным ухом, когда Итка шепотом выругалась. А вот стоявший позади нее Гашек выругался громко. Она обернулась и похолодела: из лесной чащи вышел медведь.

Итка не поверила своим глазам, когда зверь вдруг поднялся на задние лапы и замахнулся будто для удара – а потом сбросил шкуру. Она могла поклясться, что видела и слышала медведя, но это был человек: огромный, заросший волосами, как шерстью, и очень точно подражающий звериному рычанию. Он бросился на Итку; она чудом успела извернуться и избежать хватки его сильных рук. Она оглянулась, но не увидела ни Гашека, ни лошадей, а потом снова пришлось уворачиваться: дикарь попытался ударить ее наотмашь.

Итка упала в куст, больно уколовшись о ветку, и поняла, что сейчас ее просто раздавят. Гигант уже протянул к ней лапищу, но почему-то замешкался. Вдруг он с силой сжал собственное горло и так закричал, что по всей округе вспорхнули птицы. Его тень перестала накрывать Итку, и впереди, у корней мшистого дерева, она увидела, как маленькая лисица разрывает глотку зайца.

Дикарь до крови царапал шею грязными ногтями, рыча от боли и ярости. Он упал на одно колено, пытаясь перевести дух, но что-то не давало ему покоя и злило еще сильнее. Итка отползла глубже в заросли, воспользовавшись мгновением передышки, и в просвете между листьев заметила, что слева от нее на земле рассыпаны стрелы, а рядом лежит охотничий лук Якуба. Она даже не помнила, в какой момент выпустила из рук оружие и потеряла колчан. Подобравшись ближе, она ледяными от ужаса пальцами схватила стрелу и положила на тетиву, стараясь унять дрожь. Сидящий к ней спиной гигант перестал раздирать горло и поднялся на ноги, выпрямившись во весь свой огромный рост и осматриваясь по сторонам: он ее искал. Итка безотчетно попыталась спрятаться еще дальше в кустах; под ногой вдруг громко хрустнула сухая ветка. Она приготовилась стрелять, нисколько не веря, что это ее спасет.

Но дикарь не обратил на это внимания – он отвлекся на что-то перед собой. Итке не было видно, на что. Зато она услышала, как Гашек крикнул:

– Иди сюда! Я здесь, говнюк! Ко мне!

Итка чуть привстала, чтобы понять, что происходит, и почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Гашек – безумец – бросался в дикаря шишками. Дикарь был в бешенстве и шел прямо на него. Между ними оставался какой-то десяток шагов. Итка натянула тетиву и выстрелила, не подумав о том, что будет, если она попадет – или промахнется.

Стрела насквозь пробила гиганту шею.

Казалось, земля дрогнула, когда он упал – или это ее трясло. «Я застрелила его со спины, – думала Итка, медленно подходя к телу, которое с трудом переворачивал Гашек, – и я выжила». Убитый в самом деле чем-то напоминал медведя: темный, грузный, с желтыми острыми зубами. Но кроме медведя он напоминал кого-то еще.

– Проклятье, – пробормотал Гашек, положив ладонь на морщинистый лоб дикаря, – как ты здесь столько лет один…

Итка вспомнила. Во время пожара в Ольхе она не пыталась звать на помощь, потому что он бы все равно не услышал. В его отросшей темной бороде появились седые волосы, но лицо было все такое же доброе. Особенно теперь, когда его черты разгладились и застыли. У Итки подкосились ноги.

– Похоронить надо, – сказал Гашек. – Сташ заслужил.

Лес шепнул что-то в ответ, поддаваясь короткому порыву ветра, и затих, как перед грозой. Рыть землю было нечем. Они сделали для Сташа другой курган: из ветвей и листьев, обложили деревом потяжелее, тело накрыли медвежьей шкурой. Итка подумала о дядьке, который не знал даже такого хрупкого покоя.

– Прости меня, – сказала она вместо длинной речи, которую было принято произносить над свежей могилой. – Прости, Сташ. Я этого не хотела.

Гашек надел перчатки и тронул ее за плечо: пора ехать. Они все еще в бегах, а теперь, ко всему прочему, обокрали человека. Отвязав умело спрятанных лошадей, они направились прочь из этого леса, надеясь, что до самого Бронта больше никого не встретят. Не к добру были все эти случайные встречи.