Читать книгу Близнецы. Часть вторая - Дарья Чернышова - Страница 3

Модвин не был уверен, что запер дверь на замок. Он смотрел на нее в упор, держал скользкий ключ в руке, но все еще сомневался в том, что она не откроется.

Ведь Сикфара в любой момент могла оказаться на пороге комнаты. Это была ее комната. То есть, та, в которой она собиралась рожать.

Все здесь было обставлено по ее вкусу: светлые стены, крупная красная мебель, расшитые золотом занавески на окнах. Сикфара знала толк в роскоши и еще в том, как вцепиться в человека насмерть.

Ее голос звучал с тонких гладких страниц, когда Модвин пытался читать. Ее смех звенел в ударах стали, когда он тренировался. Она улыбалась ему со всех портретов и подмигивала отблесками драгоценных камней.

Сикфара прожила в этом замке восемь лет. Никто не замечал ее. Никто не знал, как на самом деле ее здесь много.

Кроме Модвина, который каждую ночь ее убивал.

Она удивлялась этому всякий раз, как впервые. На ее бледной шее не осталось живого места, а Сикфара все пыталась снять врезавшуюся в кожу петлю. Большой живот быстро таял, как грязный сугроб на солнце. Когда борьба заканчивалась, Модвин наступал в лужу под длинной юбкой и вытирал подошву о дорогую ткань. Сикфара широко открывала рот, но не произносила ни слова – потому, наверное, что беременной женщине не к лицу ругательства.

Модвин ненавидел ее, пока она умирала, но гораздо сильнее ненавидел себя.

Он предал родного брата, подвел сестру – и ради кого? Какая драная муха куснула его два с лишним года назад? В конце концов, Сикфара тоже могла быть своего рода колдуньей. Модвин ведь, оказывается, совершенно ее не знал.

«Мало видеть женщину голой, чтобы все про нее понять», – сказал бы на это мастер Алеш, умей он читать мысли. Хотя взгляд у него иногда был такой, будто он мог делать вещи и пострашнее. Модвин с опозданием осознавал, что так оно и есть. На его глазах этот человек убил женщину и вскрыл живот ребенку.

Впрочем, последнее произошло не только на его глазах.

Тяжелее всех пришлось Рагне. Это стало ясно только спустя время: от ночи к ночи девочка спала все меньше и хуже. У нее и прежде бывали странные кошмары, не то беспокоившие, не то раздражавшие Ортрун, но теперь они обрели форму, цвет и голос.

Модвин знал, каково это – просыпаться в поту от собственного крика, который во сне был воплем чьей-то нечеловеческой боли. Племянница словно почуяла след преследующего их обоих страха и однажды ночью пришла за защитой именно к Модвину.

Час был очень поздний, но Модвин не спал. Он только что опять душил Сикфару. Рагна хрипловатым голосом позвала его по имени через закрытую дверь и напугала чуть не до икоты. Модвин впустил племянницу и по привычке заперся. Рагна забралась с ногами на его несуразно большую кровать и задумчиво стукнула кулачком подушку. Осторожно присев на край лежака, Модвин спросил: «Тебе что-то приснилось?»

Девочка вздохнула.

«Сикфара тянула Тетрама за руку, а я его не отпускала. Он порвался на части, как кролик, которого мы загнали в тот раз. Сикфара сказала, что это я виновата».

Модвин проглотил вязкую горечь.

«Это все неправда. Просто дурной сон».

«Ну да, – согласилась Рагна. – У тебя есть попить?»

Он налил ей воды с медом. Горло саднит, когда накричишься. Модвин сам сделал глоток и вернул кувшин на подоконник.

«Можешь остаться здесь, если хочешь. Я сам уже не усну, но постараюсь тебе не мешать».

Племянница накрыла босые ступни краем одеяла.

«Спасибо, – ответила она полушепотом. – Не хочется опять пугать Грету. Мама сказала, что даст ей другую спальню, и она попросилась в ту комнату с красным креслом. Говорит, там удобно прятаться».

Повезло, что вокруг было темно, и Рагна не видела, как Модвин побледнел. Позеленел, наверное. Щеки вмиг обожгло, как на лютом морозе, и как будто обдало зловонным ветром.

Перед рассветом Модвин, стараясь ничем не скрипеть, проскользнул мимо кровати, на которой, широко раскинув руки и ноги в стороны, сопела Рагна, и направился в комнату с красным креслом.

В этой комнате он своими руками убил мастера-лекаря Баво.

Кровать там тоже была красная и огромная. Сикфара хотела на ней разрешиться от бремени. Грета теперь собиралась там спать. Модвин смотрел на узорчатое покрывало с кисточками и видел, как они покачиваются от тяжелого топота.

Это его собственный топот. Модвин переступает порог, и Баво вскакивает, тревожно щелкает пальцами, лопочет какой-то дурацкий вопрос. Его интересует, кажется, что сказала госпожа Сикфара. Модвин задерживает рваное дыхание, чтобы прямо сейчас не заорать.

– Она сказала, – тихо произносит он, медленно приближаясь к Баво, – что расчистила для меня дорогу в столицу. Что вы сделали с Освальдом?

– Ничего! – раздается снизу сдавленный голос. – Я… Мы ничего не делали.

Конечно, думает Модвин, ты ведь так в этом хорош. Ты мог помочь ему, но ничего не сделал.

Да все они здесь, в Сааргете, такие. Смотрят на чужие мучения и думают только о себе. Все такие, абсолютно все и каждый, но он, Модвин – гораздо хуже всех.

– С тобой она тоже трахалась?

– Нет! – с неподдельным ужасом в глазах заверяет лекарь. – Она только обещала мне ректорство. Госпожа Ильза согласна. Не знаю, как она ее уговорила. Это все она. Только она.

– Она свое получила, – говорит Модвин и делает глубокий вдох. – Теперь твой черед.

Баво разворачивается на пятках и летит к окну, да только Модвин уже знает по себе – не спасают они, гребаные окна.

Человеческая шея оказывается хрупкой, как глиняная свистулька, которую ничего не стоит треснуть, даже просто сильно сжав в кулаке. Тело обмякает у Модвина в руках и тут же начинает источать препоганый запах. Приходится уложить его на пол и проверить, не осталось ли пятен на одежде.

Их не осталось. И на полу тоже, и на мебели. Ютта быстро все прибрала, включая труп Баво, и не спросила даже, зачем Модвин его убил. Может быть, она знала правду: он сделал это не потому что был вынужден, а потому что хотел.

И его тошнило от самого себя.

И, наверное, еще от вина, которое едва ли стоило смешивать с растворенным в воде средством от чумы. С другой стороны, Сикфара, вполне возможно, именно так и делала. Она давно поила Модвина этим средством. Она точно подмешивала его в лимонад, но они стали пить лимонад только с уходом последних холодов. Наверняка все началось еще раньше. Или вообще длилось уже не первый год.

Как, например, ее обширная тайная переписка.

Все, что Сикфара отправляла домой с гонцами, вскрывалось и, конечно, тщательно копировалось, чтобы впоследствии быть вкратце изложенным для Ортрун. Ютта была внимательна и осторожна, но ей не приходило в голову проверять постранично книги, которые младшая госпожа скупала и поглощала целыми шкафами.

И очень зря.

Тысячи страниц, сотни сообщений, десятки узлов изобретательной шпионской сети. Сикфара со скучающим видом перелистывала новые стихотворные сборники и узнавала о состоянии берстонской казны. Наслаждаясь за ужином веселой музыкой, выбирала следующую цель для шпиона-лютниста. Разглядывая солнечный пейзаж, шумно выражала свое восхищение художнику и вместе с деньгами подсовывала ему записку.

В одной из таких записок, по всей вероятности, Сикфара попросила кого-то найти для нее младенца.

И не получила ответа. Это встревожило ее до такой степени, что она исписала несколько листов бумаги, пытаясь подобрать слова, которые выразили бы всю отчаянность положения. Черновики пролегли между страниц «Звездочета». Оригинала не было нигде.

«Отчего ты всегда бросаешь меня в самый острый момент?»

«У тебя тоже есть дети. Ты знаешь, как важно иметь детей».

«Помоги мне, или все рассыпется в пыль».

Что из этого она в конце концов выбрала? Может быть, все и сразу.

Вокруг было много пыли. Модвин смахнул ее тонкий слой с подоконника и впустил свежий воздух. Ветер застонал, но комната ему не ответила. За окном отцветала весна. В замке никого не было, кроме убийц и детей.

«Это место сводит меня с ума, – понял Модвин, окинув взглядом роскошную обстановку комнаты. – Зачем я сюда хожу?»

Здесь ведь уже все обыскали. Никаких больше тайн. Сикфара рассыпалась в пыль. Она не навредит Грете – разве что нос пощекочет и заставит разок чихнуть.

Модвин вздохнул и решительно отпер дверь, намереваясь снаружи закрыть ее на замок и выбросить ключ с вершины сааргетской башни.

Этому его плану, как и многим другим, не суждено было сбыться: ключ провалился глубоко в черный карман, и Модвин забыл о нем, узрев за углом мрачного коридора странную картину.

Мальчишка из Жильмы, оказавшийся вдруг учеником мастера Алеша, сидел у кого-то на плечах и усердно выскребал воск из настенного фонаря. Модвин, похоже, как-то особенно шумно выразил немое удивление, потому что вся сложная башенная конструкция тут же зашаталась и развалилась надвое. Опора обернулась и пришепетывающим голосом Еника произнесла:

– Ой. Доброго. – Пушкарь вышел из тени, отряхнулся и приосанился, тычком в плечо заставив Фабека сделать то же самое. – Гетман за вами посылал.

Модвин почесал шею.

– Скажи, что не нашел меня. Я подустал от учений.

– Ладно, – согласился Еник и взлохматил мальчишке волосы. – Ты тоже беги, а то как спохватится.

– Ага.

Фабек спрятал воск в кулачок и поспешил прочь. Модвин покосился на пушкаря.

– Мне надо об этом беспокоиться?

– Нет, – заверил Еник. – Правда. Это в уши.

– Понятно, – ответил Модвин, ничего не поняв.

Пушкарь глубоко вздохнул, явно для чего-то собираясь с духом.

– Я вам хотел сказать, – начал он, смущенно спрятав взгляд. – Простите за «сраных Фреток». Но врать тоже нехорошо.

Модвин уже и запамятовал, что представился ему безымянным пленником, потому что при этом, в общем, не соврал: он здесь с самой войны, и никуда не деться. Однако оправдывать себя не хотелось. Модвин просто кивнул и спросил:

– За тобой никто не присматривает?

– Ну, как не присматривает. – Пушкарь пожал плечами. – Я их даже во сне чувствую. Почти не сплю. Если не люди гетмана, так она всегда где-то рядом. Но это правда лишнее. Тут Алеш и Фабек. Да и присягу дал. Что уж теперь бегать.

Еник казался искренним, а Модвин устал от сомнений. Он еще раз кивнул и сказал, глядя себе под ноги:

– Если встречу ее на погосте, попрошу оставить тебя в покое.

– Вы опять на погост?

Модвин поднял голову.

– Как много ты знаешь?

– Все, – помявшись, ответил Еник.

Модвину стало горько, как будто он выпил лекарство.

– Хорошо, когда братья доверяют друг другу.

Пушкарь потер щеку и опять отвел глаза.

– Он со мной честнее, чем я с ним.

Услышь как-нибудь Освальд этот их разговор, хохотал бы, наверное, до болей в животе.

Надо было все-таки рассказать Ютте про его живот. Она заподозрила бы неладное, встряхнула бы Баво за воротник – то есть, не сама, конечно, но нашла бы, кого попросить. Губительное месиво вина и безразличия, которым скреплялись камни сааргетских стен, затянуло кормилицу, кажется, не так глубоко, как других. Она очень мало пила и проводила за пределами замка столько же времени, сколько внутри.

В теплое время года Ютта почти каждый день ходила на виноградники и знала там поименно всех батраков. На обратном пути она всегда навещала курганы – Модвин теперь это знал. Хотя он знал давно, наверное, но не придавал значения. Он всю жизнь придавал значение не тем вещам и не имел понятия, как измениться.

На этот вопрос даже Ютта едва ли дала бы ему внятный ответ.

Она выглядела осунувшейся и усталой. Волнистый зеленый жадеит в ее волосах выделялся еще ярче. Мама носила его с золотыми платьями. Где она теперь? Спаслась бы она, если бы вместо платьев надевала доспехи, как Ортрун?

Место, где никто, включая госпожу Мергардис, никогда не будет похоронен, пошевелило травой и что-то шепнуло Модвину на чужом языке. Ютта прижала к ногам юбку, чтобы его не задеть, и молча кивнула в знак приветствия. Курган ее сына лежал в отдалении и одиночестве. Модвин спросил:

– Что там с Цирилом Гоздавой?

Управляющая обхватила себя за плечи.

– Его похоронили, – ответила она и пожевала губу. – Только вот его ли? Я боюсь, как бы мальчишка не вылез из кургана в самый неудачный момент.

– Мы идем свергать владыку. У нас предвидятся удачные моменты?

– Хотелось бы верить. – Ютта глубоко вздохнула, и печальная улыбка тронула ее губы. – Я наколдую для вас столько, сколько смогу.

Она собиралась уйти, но Модвин вытянул перед ней руку.

– Слушай, – начал он осторожно, – мне кажется… Думаю, можно перестать все время следить за пушкарем. Он никуда не денется. Ему просто некуда.

Ютта ласково взглянула на него и потрепала по плечу.

– Смотри и учись, мой мальчик. Сейчас я кивну тебе, скажу: «Конечно», – а потом все равно сделаю по-своему.

– Я запомню на будущее, – мрачно пообещал Модвин. – Но сейчас… Я это серьезно, Ютта. Оставь его в покое. Под мою ответственность. У тебя ведь и так полным-полно забот.

Управляющая слегка прищурилась.

– С недавних пор все здесь происходит под твою ответственность. Моя задача – проследить, чтобы ты выдержал ее груз.

– Ты ослабишь надзор или нет?

– Есть более безопасные способы с кем-то подружиться. Уверена, ты их найдешь, – сказала она и подобрала юбку.

– Ютта! – Модвин схватил ее за руку. Кормилица разжала пальцы и широко раскрыла глаза. Он тут же отпустил ее и прочистил горло. – Этот человек мне присягнул. Я хочу доверять ему. Если это ошибка, пусть она будет моей. Ты же сама сказала, что мне при любом раскладе за все платить.

Управляющая попыхтела немного, как ежиха, а Модвин завел руки за спину и сцепил в замок.

– Ладно, – бросила наконец Ютта. – Не будем ходить за ним по пятам.

– И за мастером Алешем тоже.

Она усмехнулась.

– Ты хочешь переманить двор Тильбе своим великодушием?

– Не знаю. – Модвин пожал плечами. – Сейчас я хочу побыть один.

– Не задерживайся, – предупредила Ютта, уходя. – Тебя будут ждать к обеду.

К обеду, да, разумеется. Вся семья соберется за одним столом, который будет ломиться от вкусной еды, а кусок опять не полезет в горло. Неправильно это – ломать хлеб на погосте. Но куда же деваться, если носишь погост с собой?

Модвин склонил голову, подставив затылок солнцу, и тяжело вздохнул.

Он бывал здесь гораздо чаще, чем стоило бы: всерьез опасался, что однажды придет и увидит пустой курган. Тревога кормилицы насчет Цирила Гоздавы была близка и понятна, как никогда.

Пустые или нет, подумалось вдруг Модвину, курганы – грубые шрамы на поверхности земли. Ничего не растет на них, кроме редких цветов и травы, и никто не имеет права их касаться. Наверное, если б берстонцы сжигали тела умерших, как делают хаггедцы после сражений, земля была бы не против, а Модвин теперь страдал бы немного меньше.

Но он посмотрел на два лысых земляных горба и понял, что ничто и никто, включая великую Матушку, не сможет ему помочь.

Сикфару положили у Освальда в ногах, хотя это Модвин должен был там валяться и раз за разом повторять: «Прости, брат. Она убила тебя, а я не заметил». Теперь они замерли тут в одинаковых позах, в одинаковых саванах и могилах – муж и жена, которые не любили друг друга.

Все это было неправильно. Все должно было быть не так. Модвин не знал, как исправить это, и, скорее всего, не мог знать, но в его силах было не усугублять ситуацию. Если бы он отказал Сикфаре один раз, самый первый, она бы не вбила себе в голову, что влюблена.

Модвин вернулся мысленно к ее бессвязному бреду о сказочном месте, где после смерти встречаются те, кто любил друг друга, и снова почувствовал на языке гадкую горечь. Ему захотелось залить ее красным вином в гораздо большем количестве, чем принято выпивать за обедом, и в голове возник вдруг образ собутыльника: не пушкаря почему-то, а хорунжего Крынчика.

Тот очень удивился – едва ли, надо сказать, неприятно, – когда господин предложил ему пропустить по кубку. В столовой, где люди собрались после бани, было тесно и шумно, но Модвин успел занять места у стены и сделать поваренку знак не привлекать к ним внимание. Крынчик порозовел с первого глотка, и разговор, начавшийся с конской сбруи, бодро шел на своих двоих, пока не уперся в женщин.

Тогда хорунжий опустил взгляд в стол и задумчиво раскрутил пальцами добытую со дна кармана монетку. Блестящий профиль владыки Тильбе замелькал перед глазами Модвина, и он подумал с ужасом: «Неужто здесь однажды будет мое лицо?»

Оставшиеся полкубка вина больше не казались такими уж соблазнительными.

Крынчик прихлопнул монету и произнес печально:

– Нет другой такой женщины, как моя Анька. Я не нашел. Хотя и не очень старался.

– Расскажи мне о ней, – предложил Модвин, пряча любопытство, – если хочешь.

Крынчик выпил еще и рассеянно помахал кому-то у Модвина за спиной.

– Давно дело было, – начал хорунжий. – Ну, как давно. В тридцать шестом. Какой-то слоеный был год: то плясать, то вешаться. Я еще жил в Вермаре, а она вся такая. Там богатеи еще богаче, чем везде, а бедняки – беднее. Я был в самом низу. У меня даже после бани кожа воняла канавой. Сам от себя нос воротил. – Крынчик вздохнул и едва заметно улыбнулся. – А вот она не стала.

Модвин в детстве читал про любовь с первого взгляда, про любовь вечную, про любовь безумную и страстную – в общем, про всякую разную любовь. Эти истории будили в нем живой интерес и желание понять принцип действия описанных чувств. Модвин спрашивал об этом брата, и тот, рассмеявшись, сказал: «Даже не представляю». Наметился некий подвох, и обращаться к Ортрун было очень страшно. Однако став в очередной раз свидетелем теплого приветствия, которое ожидало гетмана по возвращении с жатвы, Модвин подошел к сестре и осторожно поинтересовался: «Зачем вы с ним так много целуетесь?»

Ортрун стрельнула взглядом в сторону шеренги новобранцев, рядом с которой Гоздава казался каменным великаном, и заправила за ухо прядь волос.

«Мы любим друг друга и так это показываем».

Модвин догадывался, что она так скажет, и не замедлил задать следующий вопрос: «Как ты поняла, что любишь?»

«Подрастешь – узнаешь», – ответила сестра.

Модвин вроде подрос достаточно, но до сих пор об этом ничего не знал.

А в его возрасте Крынчик уже был год как женат – причем вполне счастливо, несмотря на изначальный скепсис родителей невесты.

Отец Аньки, известный в Вермаре мастер-литейщик, при первом появлении на пороге дома ее жениха-оборванца ожидаемо свистнул, подозвав сыновей, и вместе они без обиняков вытолкали Крынчика за ворота. Пока девушка плакала по ночам в подушку, а он отплевывался от городской пыли и подбивал друзей на помощь в похищении, обещая каждому справедливую долю того, что удастся стащить вместе с Анькой, местная компания торгашей из Хаггеды готовила пакость несговорчивой гильдии литейщиков.

– Представьте себе их, как грится, удивление, – рассказывал Крынчик, выразительно вращая глазами. – Синьки, значит, пришли ломать мастеру пальцы, один там уже юбку Аньке задирал, а тут заходим мы с ребятами. Вообще не «здравствуйте».

Где-то через неделю, когда всех перестало трясти, сыграли скромную свадьбу. Дела наладились: гильдия отщипывала ребятам Крынчика за охрану спокойствия, красавица Анька смеялась дурацким шуткам и цвела, Вермара слоилась и воняла заветренным тестом.

В тридцать седьмом к источникам этой вони примешалась горелая плоть.

На том горбатом холме, где поселился Крынчик, совсем рядом с родительским домом жены, было еще куда ни шло: болели мало, и все, что требовалось – сидеть сиднем и пореже выглядывать на улицу. Только вот улица имела гадкое свойство заползать к людям через порог. Анька, конечно, тоже навещала родителей. Когда они заболели, мастер-литейщик сказал: «Синяки приходили извиняться».

Крынчик рычал от бессильной злобы и сотрясал стены топотом, но чума его не боялась. Потом он целовал Аньку в синие изъязвленные губы, чтобы тоже заразиться и умереть. Болезнь отняла у него даже эту возможность, издевательски крякнула на прощание и растворилась в воздухе.

– Тогда я собрал ребят и перерезал всех хаггедцев, которых нашел в Вермаре, – сказал Крынчик, расчесав до крови прыщ на подбородке.

Модвин сглотнул.

– И тебя не казнили?

– Собирались. Гетман вовремя там оказался и спросил, за что.

Они оба помолчали. Опустевшая столовая скреблась возней и тихой болтовней посудомоек. Модвин допил вино и спросил:

– Ты до сих пор ее любишь?

– А как же. – Хорунжий отрыгнул и поставил кубок вверх дном. – Вот так в упор не узнаешь лучшие дни своей жизни, пока они не кончатся.

– Кажется, они у меня и не начинались.

Крынчик пожал плечами.

– Все может быть.

Он положил руку на стол, и под тканью длинного рукава проступили очертания круглой баночки с порошком. Модвина вдруг проняло осознанием. Подавившись слюной, он закашлялся и прохрипел:

– Расскажи мне… – Хорунжий через стол заботливо постучал ему ладонью по спине, и Модвин схватил его за рукав. – Расскажи мне еще раз о том, как она тебе снилась. Ни единой мелочи не упускай.

Крынчик был весьма дотошен, а где этого не хватало, там Модвин тут же латал прорехи своими вопросами.

Потом ему срочно понадобилось поговорить с лекарем.

– Мастер Алеш! – на бегу выкрикнул Модвин, завидев его вдалеке на пути, кажется, из детской. Тот остановился и спокойно подождал, пока господин восстановит дыхание. – Я, кажется, понял.

– Что именно? – с некоторым подозрением уточнил лекарь.

– Прозвучит безумно, – предупредил Модвин, достав из кармана серебристую баночку с порошком, – но вы послушайте.

Пытаясь распробовать эту гадость по примеру других дурманов, Крынчик щедро совал ее прямо под язык, ни в чем не растворяя, и вскоре съел достаточно, чтобы погрузиться в крепкий, но нездоровый сон. Тогда он и очутился в прекрасной весенней долине, где не было и намека на городскую пыль. Там Крынчика ждала возлюбленная Анька и еще давно умершие родители, по которым он иногда тосковал. «Это красивое место, – говорил хорунжий. – Такое красивое, что я постеснялся остаться». Но все же он возвращался туда несколько раз, и долина всегда встречала его новыми красками – яркими и сочными, как сказочные цветы.

– Так вот, – сбивчиво объяснял Модвин, – наверное, если принять это средство определенным образом и в нужном количестве, можно пережить что-то похожее. Оно как-то так действует… на всех одинаково, но по-своему. Как если выпить много сонного отвара. Или просто вина. Вроде такое бывает. Ну, то есть…

– Ясно, – буркнул себе под нос мастер Алеш и пару раз задумчиво кивнул. – Очень похоже на правду.

– Этим можно воспользоваться, ведь так? – подхватил Модвин. – Только соблюдать осторожность. Разве вы не хотели бы снова… еще раз увидеть тех, кого потеряли? – спросил он, стараясь придать голосу уверенности.

Но лекарь воодушевленным не выглядел.

– Я не стану этого делать, – ответил он. – И вам не советую.

– Почему? – немного смутился Модвин.

Мастер помолчал с таким видом, будто пытался подобрать слова попроще.

– Я всю жизнь смотрю смерти в лицо. Она неотвратима и окончательна. Ничего не останется, кроме земли, по которой ходил человек, и людей, которых он любил, – сказал лекарь и потом пожал плечами. – Просто живите, господин Модвин. Топчите землю, пока она терпит вас, и любите тех, кто этого заслуживает.

Баночка в руке как будто налилась свинцом. Модвин сник.

– Освальд заслуживал лучшего, – вздохнул он. – Мне столько всего нужно было ему сказать.

Мастер снова пожал плечами.

– Напишите стихи.

– Что? Какие стихи?

– Такие штуки из слов. Обычно рифмованные.

Модвин призадумался и почесал локоть.

– Не знаю, это как-то… Не хочется.

– Почему же? В вашем возрасте самое время начать.

– Может, потому что Сикфара… – начал Модвин и быстро осекся, но под пристальным взглядом вынужден был договорить: – Она любила стихи. Не всякие, правда. Только те, что в моде. Ну, там, баллады Ясменника…

– Забудьте, что я сказал.

Лекарь сунул руки в карманы и зашагал как будто бы по своим делам, направляясь при этом в очевидный тупик. Модвин поспешил уйти прочь, чтобы не смущать мастера, когда тому придется повернуть назад.

Приближался час ужина. Стоило об этом подумать: пить или не пить сегодня за столом «горькую воду», как метко прозвала ее Грета. Модвин отправился к себе, переодеться, чтобы заодно навести порядок в голове, но по дороге его встряхнуло опять.

Под ласково-насмешливым взглядом Ирмы Хоревы, мимо которой нельзя было проскользнуть в башню, притаилась чернявая батрачка. Она смазанной тенью оторвалась от стены, возникла прямо перед господином, и на свету оказалось, что толстое лицо ее еще больше опухло от слез. Батрачка, пьяно покачиваясь, молча глядела на Модвина, и он испуганно пролепетал:

– Что ты тут делаешь?

Модвин совсем не ожидал встретить эту служанку еще и потому, что не видел ее со дня смерти Сикфары. Он решил, Ютта ее прогнала, уволила или как-то так. То есть, он так решил бы, если б об этом думал. Теперь в голову лезли мысли сплошь поздние и лихорадочные.

– Я жду свою госпожу, – ответила батрачка, и у нее препогано пахнуло изо рта. – Вы ее не встречали?

Модвин сделал полшага назад.

– Она умерла.

– Вовсе нет, – возразила девушка, снова сократив расстояние между ними. – Ее вовсе нет, господин. Нет никакой смерти. Если вы захотите, – шепнула она, положив ладони на его плечи, – я вам докажу.

– Дурная!

Силуэт управляющего возник далеко позади батрачки и вдруг раздвоился: Дивиш был с помощниками. Молодцы, прежде сопровождавшие Ютту на допросах пушкаря, по команде начальника схватили служанку под руки и утащили за угол. Модвин проводил их взглядом и моргнул.

– Простите, господин, – запричитал управляющий, потерев лысеющую макушку, – за всем не уследить. То крысы, то еще что. Дел невпроворот. Успеть бы.

– До чего? – хрипнул Модвин.

– Госпожа Шилга едет.

В затылке болезненно застучало. Модвин протянул руку, ткнул пальцем в верхнюю пуговицу на груди слуги и одновременно указал в ту сторону, куда увели помешанную.

– Избавься от нее, – приказал он. – Немедленно.

– Что? – выдавил Дивиш.

– Что слышал. Сегодня же чтоб ее в замке не было. Где сейчас госпожа Шилга?

– В одном дне пути.

– Тогда поторопись. Крысы ждут.

У Дивиша в горле явно застрял вопрос, но Модвин не чувствовал в себе сил отвечать. Он повел плечами и устремился к лестнице.

Мать Сикфары приедет. Всего лишь родная мать. У Альды Шилги за плечами два брака и куча детей. Совсем старуха, наверное. Что может случиться страшного?

Обязательно случится что-нибудь.

Той ночью Модвину снилось, как Сикфара умирала с улыбкой. Эта улыбка блестела перед его глазами, когда он встал с постели, когда надевал самую дорогую из траурных одежд. Надо сделать так, чтобы Альда Шилга и мысли не допустила, будто ее дочерью здесь пренебрегали. Поддержка древнего рода, из которого вышло много владык, очень важна для Ортрун. То есть, для Модвина тоже. Он не имеет права опростоволоситься.

С боевым – насколько это было возможно – настроем Модвин пошел встречать гостью, едва заслышав шум во внутреннем дворе. Он торопился перехватить ее у самого порога, опередить сестру и, может быть, даже управляющего. Заготовленное приветствие вертелось на языке. Слуги парами-тройками выбегали навстречу, кланялись и бежали дальше. За поворотом они иссякли. Модвин понял, что пошел не туда – коридор вел к людской и хозяйственным каморкам.

Сейчас назад и направо. Здравствуйте, госпожа Альда. Мы скорбим вместе с вами. Мы – семья? Мы все еще одна семья? Но Сикфара ведь всех обманула. Проклятье. Она хоть была беременна или просто выдумывала с самого начала?

Модвин застыл на месте. В болотисто-вязкой тишине раздался стук каблуков. Шаги были довольно быстрыми, совсем не старушечьими. Модвин обернулся и совершенно забыл, какое собирался сделать лицо.

Госпожа Альда Шилга походила на золотую ленту, затянутую в пышный бант. Невысокая и стройная в талии, она держала подчеркнуто ровную осанку и гордо выпячивала пышную грудь. Зажатая в маленьком кулачке светлая юбка раскачивалась маятником туда-сюда. Альда молча отогнула один палец, приказывая трем семенящим за ней девицам остановиться на почтительном расстоянии. Она была старше гетмана, но выглядела не хуже своих юных служанок.

– А, вот и ты, – произнесла госпожа Шилга вместо приветствия. – Очень похож на Мергардис. Как пройти в западное крыло?

– Здравствуйте, госпожа Альда, – вежливо сказал Модвин и поцеловал ее гладкую белую руку, на которой не было ни одного украшения. Он объяснил дорогу, и три служанки по мановению пальца тут же скрылись в указанном направлении. – Примите мои соболезнования.

– Спасибо. – Госпожа Шилга отняла ладонь и поправила идеально лежащий на плечах огромный вырез. – А теперь говори, что вы сделали с моей дочерью.

Модвин сжал кулаки и спрятал руки за спину.

– Она потеряла ребенка и…

– Ну хватит, – устало бросила Альда. – Сикфара не полезла бы в петлю из-за такой ерунды, как выкидыш. Раз вы решили рассказывать, что она повесилась, значит, ее смерть почему-то нельзя было списать на чуму. – Голос женщины звучал уверенно, и с каждым ее словом Модвин живее чувствовал, как ему загоняют под ногти невидимые щепки. Она это заметила и, прищурившись, протянула: – Твоя сестра не в курсе, да? Хочешь, я заодно расскажу ей, чей это был ребенок?

– Как много вы знаете? – полушепотом спросил он.

– Больше тебя, – усмехнулась госпожа и сделала еще шаг навстречу. – Но я промолчу, если ты не будешь тянуть кота за хвост. Что случилось с Сикфарой?

– Она…

– Как умерла моя дочь?!

Модвин сам не заметил, как схватил Альду за полуголые плечи и толкнул к стене. Госпожа влетела в нее спиной и удивленно распахнула глаза, когда над ней нависла его большая тень.

– Она призналась в убийстве двоих детей, – прошипел Модвин, глядя женщине прямо в лицо. – Я задушил ее. И что вы сделаете?

Ее губы слегка разомкнулись, будто в ожидании нежного поцелуя, а потом растянулись в широкой улыбке. Госпожа Шилга ущипнула Модвина за щеку и проговорила:

– Какой славный юноша! Понравишься даже дурочке с паршивым вкусом на мужчин.

Она легонько хлопнула его по плечам, и Модвин отшатнулся, как от удара палицы. Альда подхватила юбку и размеренно застучала каблуками, направляясь в западное крыло.

Модвин прижался лбом к стене там, где она только что стояла, и зажмурился изо всех сил. Он как-то сказал мастеру Алешу, что при необходимости опять открыто взял бы на себя вину за смерть Сикфары. Вот оно так и вышло. Надо было держать язык за зубами.

Что он, мать его, сейчас натворил?

– Что ты?.. Ох-х, – тяжко вздохнула Ютта, опершись на дверь кладовой, у которой Модвин явился к ней с повинной. – Так те письма были к матери, а не к подруге. Какой кошмар. Будь очень аккуратен. Если она все знала, то он, возможно, тоже.

– Кто «он»?

– Бесприданник.

– Кто?

Ютта приподняла бровь и кивнула в сторону обеденного зала, где в этот самый момент готовились потчевать гостей.

– Ты все застольные сплетни мимо ушей пропускаешь? Густав Кавенга, сын Альды от первого брака. Отец лишил его наследства за то, что тот общался с матерью. Теперь красавчику никак не жениться. Он закономерно зол. Печальная история.

– При чем тут этот Густав?

– Он тоже здесь. Приехал во главе ее охраны. Хотя они с Хоревой в пути делили должность поровну.

– А Хорева что тут опять забыл? – буркнул Модвин.

– Привез нам порох. И сестру.

– О нет.

– О да. Ты когда в последний раз говорил с женщиной, которая не прислуга и не часть семьи? – Модвин не стал даже пытаться вспомнить. Кормилица потрепала его по плечу. – То-то же. Тебе будет полезно, но помни об осторожности. А мне надо повидать лекаря.

– Зачем?

– Взять капельки и обсудить скорбные наши дела. Это он думал на Ильзу Корсах.

Модвин поднял голову.

– Если что, никаких больше убийств в моем доме.

Кормилица улыбнулась.

– Не тревожься. Я настоятельно посоветую твоим новым друзьям тут вообще не показываться, – сказала Ютта и вдруг призадумалась. – Если только госпоже Ортрун не придет в голову ими щегольнуть. Надеюсь, не придет. Ну, удачи.

Управляющая подбодрила Модвина мягким тычком в поясницу.

Этот тычок продолжал ощущаться под слоями одежды, когда в зале заиграла безликая застольная музыка. Госпожа Шилга, как выяснилось, была в Сааргете проездом: она собиралась оставить здесь отряд своих людей под командованием любимого сына и направиться дальше на север, к старой столице, в сопровождении скромной охраны и целой труппы артистов. Разодетые пестро, как летние бабочки, они все были такие худющие, словно Альда их вообще ничем не кормила.

Зато Густав Кавенга, пышущий здоровьем мужчина лет тридцати, аж подрагивал большими щеками, когда хохотал. Они с гетманом дрались когда-то не то вместе, не то друг против друга, и теперь душевно вспоминали об этом, перебивая музыку. Даже через полстола, где сидел Модвин, иногда долетали брызги льющегося рекой вина.

И, конечно же, прямо напротив трапезничали господин Хорева с сестрой.

Внешне Ирма казалась немного старше своих четырнадцати и очень старалась всячески это подчеркнуть. Когда кто-нибудь из мужчин пересекался с ней взглядом, она улыбалась, делая вид, будто оценила только что произнесенную шутку. Порой она смелела достаточно, чтобы вставить свое замечание – впрочем, весьма осторожное и принадлежащее чаще всего не ей, а кому-нибудь из известных авторов. Когда она чувствовала на себе внимание Модвина, то поправляла прическу из длинных темных волос и опять улыбалась той самой улыбкой с портрета – но не ему в лицо, а куда-то в сторону. У Ирмы был низковатый голос, и она намеренно сделала его чуточку выше, когда брат представлял ее господину Фретке.

Все это напрочь отбило у него аппетит. Ни одного приятного лица среди ценных союзников, и кое-кто из них, вероятно, втайне желает Модвину не только добра. Госпожа Альда собиралась выразить обеспокоенность тем, что он едва притронулся к еде – Модвин прямо видел, как зреет у нее на кончике языка интонация непрошеной заботы, – но Ортрун, отлучавшаяся проведать близнецов, в этот момент вернулась за стол и опередила ее.

– Если невкусно, скажи, пусть несут другое, – доверительно шепнула сестра. – На пустой желудок это все не вынести.

Модвин почесал висок, пытаясь скрыть удивление, и тоже шепотом спросил:

– Разве ты не любишь политику?

– Ну что ты. Это брак по расчету, а не по любви.

Она закинула в рот кусочек хлеба и села между Збинеком и Кавенгой, который тут же прервал очередную армейскую байку, чтобы отвесить госпоже комплимент. Гетман усмехнулся, но слегка недобро сощурился, а Модвин не смог расслышать ответ сестры, потому что рядом вдруг грузно плюхнулся грустный Настас Хорева.

– Ох, друг мой, такое горе! – проквакал он, сделав глоток из кубка, и обвел широким жестом обеденный зал. – Здесь страшно не хватает госпожи Сикфары. Я раздавлен.

Модвин процедил:

– Да ну?

– Не будем о грустном? – предложил Настас и звякнул кубком о кубок Модвина.

– Зачем вы привезли сюда свою сестру?

Хорева немедленно повеселел.

– Госпожа Ортрун милостиво позволила Ирме переждать тревожное время под защитой каменных стен. Наш замок давно разрушен, так что приходится жить в усадьбе. Для военного времени она не подходит. Моя жена уехала к родителям, а Ирма побудет в безопасности в Вороньем Когте.

– Если мы проиграем, здесь станет очень опасно.

– Мы же победим.

– Вы так в этом уверены?

– У меня есть причины сомневаться?

«Да вот же я, – подумал Модвин, – сижу прямо перед тобой».

– Вы говорите о победе! – Ирма Хорева кивком головы поблагодарила брата, учтиво уступившего ей место рядом с Модвином, и изящно скрестила руки на столе. – Мне больше по душе разговоры о победах, чем о поражениях, – призналась она, стрельнув насмешливым взглядом в сторону увлеченно спорящих с гостем хозяев.

– Я развлеку, пожалуй, госпожу Альду, – с улыбкой сказал Настас и наконец пересел на другую сторону.

Неловкую паузу пришлось запить вином. Ирма развернулась полубоком и выпрямила спину.

– У вас замечательные племянники, господин Модвин.

– Спасибо, но я не имею к этому отношения.

Девушка коротко засмеялась.

– Не скромничайте! Они так тепло отзывались о вас. Особенно мальчики.

– Вы говорили с моими племянниками? Обо мне?

– Это была весьма приятная беседа, – ответила она и вдруг понизила голос: – Еще милая Грета сказала мне, что вы отлично играете в прятки. А с госпожой Сикфарой в паре вы были непобедимы.

Модвин успел подумать: «Что происходит?» – прежде чем Ирма Хорева наполнила его кубок и ловко подсунула прямо под нос.

– Э-э… Я не…

– Дети так прекрасны, правда? Обожаю детей. А вы?

С каким облегчением Модвин сейчас взял бы в руку кистень и отогнал от себя всех этих людей. Он отставил кубок в сторону, взглянул госпоже Ирме в лицо и сказал:

– Я не женюсь на вас. Ни сейчас, ни в будущем. Давайте не будем морочить друг другу голову.

Ее длинные ресницы дрогнули, а потом она медленно приподняла уголки губ.

– Вы еще не видели, как я танцую.

Ирма, подмигнув брату, поднялась с места и потянула Модвина за руку. Настас пригласил на танец госпожу Альду, та щелкнула пальцами, и все музыканты тут же сгруппировались, как будто готовились к бою. Ортрун, смеясь, последовала к центру зала за Густавом Кавенгой. Гетман смотрел на все это поверх серебристого кубка.

Модвин исполнил традиционный поклон и вздохнул. Он предпочел бы сидеть со Збинеком, который всегда говорил, что без оружия пляски скучны и бессмысленны. Ирма Хорева светилась юностью и счастьем. Красавицы Гроцки, наверное, ей завидовали.

Она крутилась волчком, выпячивала маленькую девичью грудь, прижималась крепче, чем предполагал танец, а Модвин думал только о том, как высоко пищит флейта. Музыка разгонялась, мелькали юбки Альды и Ирмы и полы наполовину мужского платья Ортрун. Сестра улыбнулась Модвину и в очередной раз подала руку Бесприданнику.

– Слишком хорошо, господин Настас, – зазвучал вдруг голос Альды Шилги. – У меня голова закружилась. Зачастила в последнее время. Збинек, проводите меня к мастеру Баво?

– Мы отказались от его услуг, – не прерывая танца, сказала Ортрун. – У нас теперь другой лекарь.

– Вот как, – не без удивления произнесла Альда. – Ну, что ж. Думаю, мне все равно.

Гоздава явно рад был причине ненадолго уйти. Модвину окончательно все опротивело. Он с трудом дождался последнего поклона и предложил Ирме вернуться к столу. Она взяла его под руку, стрельнула взглядом в одну из писаных красавиц и заговорщицки шепнула:

– Вы ничего не сказали о моем портрете.

– Портрет очень красивый, но… – Модвин вздохнул. – Слушайте, госпожа Ирма, вы не понравитесь мне только потому, что сами того хотите. Это не так происходит.

– Как же это происходит? – поникшим голосом спросила она.

– Не знаю, – честно ответил он. – Надеюсь когда-нибудь узнать. Желаю и вам того же.

– Ну, что ж. – Ирма пожала плечами и протянула ему руку. – Спасибо.

Модвин прижал ее ладонь к губам. Ортрун и Густав Кавенга начали новый танец. Хорева с вернувшимся гетманом тыкали пальцами в портреты на стенах и хохотали.

«Надо еще выпить», – подумал Модвин.

Он умостился с краю, поближе к холодному камину, и изо всех сил растягивал несчастные полкубка, пока не заиграла более спокойная мелодия.

Они с Ирмой время от времени пересекались взглядами, но отводили глаза наперегонки. Стул по правую руку от Модвина пустовал недолго. От Густава Кавенги несло возлияниями и обжорством, и он, откинувшись на высокую спинку, все еще тяжело дышал после танцев. Модвин только теперь заметил в его левом ухе напоминающую гвоздь серьгу. Бесприданник сощурился, наблюдая за госпожой Ирмой, терзающей ножом кусок мяса, и бросил вполголоса:

– Глядит как корова недоенная.

– Ей четырнадцать лет, – строго произнес Модвин. – Имейте совесть.

– Фу ты! – фыркнул Кавенга. – Вы прям как мои сестренки. У меня, между прочим, целая куча сестренок. Три родных и две единоутробных. – Он потер подбородок. – А, нет. Вторые кончились. Были близняшки да сплыли. Вот это беда.

Модвин напрягся.

– Вы говорите о?..

– Да-да. Только одна выросла и легла в большой курган, а другая так и лежит в маленьком. Я тайком приезжал на памятную. Оно очень быстро сгорает, знаете.

– Что?

– Детское платье. А всего-то им, дурочкам, запретили жрать сливы.

– При чем здесь?..

Кавенга отмахнулся.

– Не важно.

– О чем речь? – спросила вдруг возникшая прямо позади него Альда Шилга.

– О Тамаре.

– М-м. – Она ущипнула Густава за рукав и кивнула в сторону Ирмы. – Сделай доброе дело, утешь бедняжку.

Бесприданник расплылся в улыбке и поскреб стулом пол.

– Кавенга! – глухо рявкнул Модвин.

– Да-да, господин хозяин, – усмехнулся тот, – сегодня я имею только свою совесть.

Госпожа Шилга молча проводила сына взглядом и заняла его место.

– Зря ты так. Он запомнит. Густав ужасно обидчив.

Модвин нахмурился.

– Я не позволю…

– Конечно, – закивав, перебила Альда, – никаких детоубийств и насилия над беззащитными. Душить и ломать можно взрослых женщин, а маленьких девочек только любить и беречь. Мы в этом с тобой согласны. А вот Сикфара поспорила бы. Она рассказывала тебе о Тамаре?

У Модвина зачесалась шея.

– Упоминала вскользь.

– Ну да. Она ведь не считала себя виноватой. Ей просто было важнее угодить мне, чем спасти сестру. – Альда надкусила виноградину и задумчиво поковыряла ногтем косточку. – Я часто злилась на нее по этой и разным другим причинам, но она была любознательна, не лишена смелости и в конце концов научилась совершать поступки. Можешь сказать то же самое о себе?

Модвин не мог: очередной глоток вина принес с собой осознание, что он на самом деле жутко пьян. Слова подступили к горлу и грозили вырваться только вместе с рвотой. Модвин пробормотал извинения, ущипнул себя за руку, чтобы отвлечься болью от тошноты, и побрел к выходу из зала.

– Ух ты, – удивленно произнесла Ютта. – Тяжелый. Я не удержу.

Шатающийся Модвин жалостливо взглянул на нее и опять припал к горшку, из которого прежде вытряс старые крысиные ловушки. Потом отплевался, медленно разогнулся – вроде бы полегчало.

– К-какой-то ужас…

– Полностью согласна, – с усмешкой подхватила Ютта и повела Модвина под руку вдоль стены. – Я заметила, ты очень мило беседовал с дорогими гостями. Мне ослабить надзор?

– Нет. – Модвин отрыгнул в кулак. – Смотри в оба, пожалуйста.

Наутро он с трудом разлепил глаза, почувствовал головокружение и вспомнил, что Альда ходила к лекарю. Модвин встрепенулся и побежал – медленно поплелся, точнее – выяснять, чем это для них всех кончилось.

– Да ничем, – ответил мастер Алеш. – Она ведь покинула замок живая-здоровая. – Он присмотрелся к господину и качнул головой. – Сбегайте пару раз вверх-вниз по башенной лестнице. В таких делах помогает.

Модвин зажмурился, пытаясь переварить слова.

– Она уже уехала?

Лекарь пробурчал:

– На рассвете. Взяла всех своих музыкантов и укатила прочь.

– Вы будто разочарованы, – не мог не отметить Модвин.

– Хм. – Мастер сунул руку в карман. – И все же попробуйте пробежаться по лестнице.

Модвин готов был последовать этому совету, но остановился еще на подходе к башне, потому что Сикфара улыбнулась ему с портрета Ирмы Хоревы.

Она была любознательна, не лишена смелости. Она совершала поступки, за которые Модвину теперь отвечать. Он разглядывал витую резьбу на раме, протягивал к ней руку, потом прятал за спину. По коридору промчались друг за другом мальчишки – Тетрам, похоже, совсем поправился. Модвин дождался, когда стихнет рваное эхо, сдвинул угол портрета и достал из щели в стене серебристую баночку.

И побежал вверх по лестнице, чтобы не успеть передумать.

Он заперся в комнате и бросил круглую крышку на стол. Она звякнула о чернильницу и заглушила внутренний крик. Порошок горчил меньше обычного. Странно. Модвин думал, все будет наоборот.

Через приоткрытое окно доносились звуки. Его надо было закрыть. Никаких сраных звуков. Полная тишина, полное одиночество. Вот чего Модвин заслуживает. Вот чего он хочет. Почему никого никогда не волнует, чего он хочет?

Он будто бы даже спросил об этом вслух и понял, что голос его не отражается от стен.

Модвин стоял на самой вершине сааргетской башни. Во дворе было пусто, как глубокой ночью, но над головой висело по-летнему яркое солнце. Лучи нагрели камни зубцов, и на них было приятно опереться ладонями.

– Гляди-ка! Сильванер в этом году уродился.

Модвин обернулся и замер. Освальд сидел на краю, задрав одну ногу и свесив вниз другую, и указывал пальцем на зеленые виноградники. Брат искренне улыбался. Он был весел и здоров. Он мог бы, наверное, выпить все вино в мире и не заметить.

Ступая осторожно, будто башня была построена из игральных карт, Модвин приблизился к Освальду и посмотрел ему прямо в лицо, на котором вдруг появилась обеспокоенность.

– Прости, – сказал Модвин. – Я тебя обманывал.

Освальд снова расслабился и широко покачал ногой.

– Мне думается, главное, что ты не обманывал самого себя. Ну же, не горбись, братец. – Он легонько ударил Модвина по спине. – Расправь крылья – и полетели.

Брат приобнял его за шею и перекинул вторую ногу через край.

Модвин никогда так высоко не падал. Они летели достаточно долго, чтобы испуг выветрился и уступил свободе. Модвину уже почти нравилось это чувство, когда он посмотрел вниз и понял, что сейчас рухнет в воду.

«Я же еще в одежде», – только и подумал он.

Вода оказалась теплой и мягкой, как прогретый лежак. Модвин погрузился с головой и не хотел выныривать, но тело требовало больше воздуха. Пришлось уступить. Он подождал немного, пока вода стечет с волос, и открыл глаза.

– Мне все больше и больше нравятся твои идеи.

Голая Сикфара сидела, расслабленно положив руки вдоль серебряных бортов ванны, и наслаждалась неловкостью ситуации. Заколов длинные волосы в огромный пучок на затылке, младшая госпожа Фретка стала очень похожа на мать.

– Ты умерла, – шепнул Модвин. – Это сон. Тебя уже нет.

Сикфара подняла волну, пересаживаясь поближе, и влажно прошелестела в ухо:

– Ты не можешь быть уверен, что это просто сон. Я хорошо тебя знаю, милый. Ты никогда не уверен.

Одежда прилипла к его телу и к ее, они поцеловались, стало тесно и слишком тепло. Модвин почувствовал, как вода переливается через край ванны, как стекает с шеи Сикфары и попадает ему в рот. Вода была соленая, словно человеческий пот. Они утонули в ней оба. Сикфара растворилась, а Модвина вынесло на каменистый берег.

Мерзкая погань остро подступила к горлу. Очень хотелось встать на карачки и позволить ей выйти, но руки и ноги не слушались. Кто-то над Модвином сжалился: схватил за воротник и помог приподняться, чтобы не испортить одежду.

«Она же и так вся вымокла, – понял вдруг Модвин. – И я у моря».

Вода любезно прибрала за ним всю грязь. Модвин поблагодарил ее вслух и услышал задорный хохот.

У смеющегося человека не было на голове волос, а в длинной бороде с проседью блестела серебристая бусина. Наверное, его волосы сгорели, вспомнил Модвин. Человек перестал смеяться и вгляделся в него цепкими зелеными глазами.

– Они назвали тебя в честь моего отца, – произнес он моложавым голосом, который звучал совсем иначе, когда человек кричал. – Забавно. – Дядька Бруно задумчиво дернул себя за стянутый бусиной кончик бороды. – Тебе не стоит следовать его примеру. Он должен был сунуть руку в пламя и взять то, что наше по праву. Но он испугался. Ты боишься огня, Модвин?

Он спросил это с усмешкой во взгляде, как будто огня никто, кроме Модвина, никогда не боялся. Усмешка сгорела в языках зеленого пламени, и это было не просто видение, а отражение в страшных глазах. Модвин почувствовал запах дыма и медленно обернулся.

Бесконечное море пылало, облизывая небеса.

– Пожар! – закричал кто-то во всю глотку. – Пожар!

– Я уже понял, спасибо, – пробормотал Модвин.

– Пожар, господин! Вставайте!

Он подскочил и задался вопросом: «Сколько я спал?» – а потом осознал, что это сейчас не имеет никакого значения.

Комнату заволокло сизым дымом. Окно так и осталось открытым, и во дворе люди кричали сквозь огненный рев.

Модвин помчался вниз.

Там были, кажется, все. Еник держал за воротник подмастерья лекаря, пока последний метался между вояками и песчаными ящиками, махая руками и прикрывая голову во время больших взрывов. Горела часть казарм, амбар и, кажется, старая конюшня. Лошадей не было слышно. Только грохот и треск.

Света было так много, что Модвин не сразу додумался – на дворе ночь. Он мог разглядеть почти всех: узнал среди бегающих взлохмаченного гетмана, видел кричащую на ухо Дивишу сестру, заметил раздающую ведра Ютту, одетую в одну ночную сорочку и укутанную до пояса в шаль.

– Отойдите подальше, господин! – проорал Лефгер. – Она может опять рвануть!

«Она?» – хотел переспросить Модвин, посмотрел на огонь и почувствовал дрожь в руках.

Она – это значит мука в амбаре. Горело и взрывалось лекарство от чумы.

Лефгер подбежал ближе и повторил:

– Отойдите!

– А где Крынчик? – громко спросил Модвин.

Хорунжий сощурился и отвел взгляд.

– Внутри. Пару мешков вынес, побежал за третьим и… там остался.

Звон в ушах Модвин принял за последствия нового взрыва, но огонь перестал кричать – сворачивался змеиным клубком и шипел, когда его посыпали песком и кое-где заливали водой.

Конюшня и казармы уже только дымились. Модвин проморгался, вытер слезящиеся глаза. Среди знакомых лиц он стал замечать новые и понял, что это люди Густава Кавенги, который стоял здесь же, неподалеку, скрестив на груди руки и отдавая короткие распоряжения. Серьга в его левом ухе поблескивала на рыжем свету. Бесприданник встретил взгляд Модвина и широко улыбнулся. Амбар издавал предсмертные хрипы и стоны.

Альда Шилга сполна отплатила за убитую дочь. Они с ней друг друга стоили.

Модвин почти что на ощупь побрел сквозь дым к арсеналу. Хотелось взять в руки меч и разрубить свою жизнь на куски. Под ноги бросилась кошка – или большая крыса, может быть. Модвин не пошел дальше. Он оперся на ограду площадки, где недавно сошелся с Крынчиком в дружеском бою, и опустил тяжелую голову.

Кто-то должен был все это прекратить.

Отто Тильбе не сможет навсегда остаться владыкой. Его время закончится так или иначе. Ортрун ждет уже слишком долго, чтобы позволить кому-то опередить ее. Она разобьет руки в кровь, но заберет серебряный обруч, чтобы его надел Модвин.

И тогда – пусть даже придется учиться на собственных страшных ошибках, пусть неизбежно случится еще тысяча бед – он ни за что не допустит до власти таких людей, как Шилги. Модвин поклялся мысленно, что главным советником его станет совесть. И, может быть, иногда библиотека.

Во дворе все стихло как-то само собой, без него. Модвин пробыл у арсенала до самого рассвета. Когда мимо начали бродить слуги, захотелось обратно к себе, побыть в тишине одному.

Но у почерневших остатков амбара собралась обезглавленная хоругвь.

Радек Стужица, до сих пор прихрамывающий на одну ногу, держал в руке серый от копоти мешок и шел господину навстречу, оставив товарищей позади. Модвин не хотел спрашивать, что в этом мешке. Опять подступила рвота, но с ней надо было справиться.

– Простите, господин, – тихо произнес Радек. – Мы его не смогли удержать.

Он смотрел себе под ноги, а семь человек за его спиной во все глаза глядели на господина.

– Отпустите его, – сказал Модвин. – Поднимитесь на стену и развейте прах.

Над курганом ему стоило бы произнести нечто вроде: «Я запомню имя твое, Крынчик из Вермары, хотя не имею понятия, как тебя звала мать». Но все это было не важно. Человека не стало. Ушел он в пустоту или вернулся в свою долину, чтобы никогда ее не покидать – Модвин этого уже не узнает.

Но он ничего не забудет. Пусть Густав лыбится, думает, будто господин Фретка у него на крючке. Когда Модвин станет владыкой, все будет иначе. Он не мог пока знать, как именно, но твердо решил разобраться.

Ортрун и Збинек вполголоса переговаривались, стоя у окна, рядом с которым Ютта однажды рисовала известью Сааргет. Модвин шел мимо и не собирался вмешиваться – ему и без того было о чем подумать, – но услышал, что гетман упоминает людей Крынчика.

– Лефгер заберет двоих, – сказал Гоздава, – а остальные…

– Нет, – возразил Модвин. – Это мои люди. Я водил их в бой.

Ортрун открыла рот, но не произнесла ни слова. Гетман нахмурился и покачал головой.

– Личная гвардия из новобранцев – дерьмовая затея.

Модвин пожал плечами.

– Наверное. Но все ведь пройдет или очень хорошо, или очень плохо, так? Тогда они либо мне не понадобятся, либо не спасут.

– Я против, – отрезал Гоздава.

– Збинек, – заговорила вдруг Ортрун и мягко коснулась его плеча. – Пожалуйста.

Гоздава криво улыбнулся, махнул рукой и, уходя, пробурчал:

– Ух, что тут у вас начнется, когда я помру!..

Ортрун ласково посмотрела ему вслед и укусила ноготь, а потом сказала:

– Ты очень помог Рагне. Она теперь говорит: «Если не засну, пойду к Модвину», – и засыпает спокойно.

– Это хорошо. – Они помолчали, погруженные внутрь себя. Модвин собрался с духом. – Слушай, Ортрун. Прости меня. Я думал… Я плохо о тебе думал, и…

Ей пришлось встать на носочки, чтобы покрепче его обнять. Модвин прижал сестру к себе и заметил в ее волосах проблески седины.

– И у тебя появятся, – обещала Ютта, когда он ей об этом сказал. – Время пройдет – не заметишь.

Они договорились придумать, как отомстить Альде Шилге за их потери, когда подвернется для этого удачный момент.

Почти весь порошок из скромного тайного схрона, который сделали по указанию мастера Алеша, пришлось достать, погрузить и везти с собой. Лекарь руководил этим процессом, переговариваясь с управляющим, и не замечал во дворе никого постороннего – даже господ, – пока к веренице мешочников не подбежала Вильма с гроздью оберегов в крючковатых руках. Тогда мастер умолк чуть не на полуслове, нахмурился и протянул:

– Ты же…

Вильма, расхохотавшись, зазвенела бусинами оберегов.

– Погостила у хаггедцев, дорогуша. Все думала, когда объявишься. Братец вымахал у тебя будь здоров.

– Спасибо, – осторожно поблагодарил лекарь и кивнул Дивишу, мол, бывай. – Если честно, у меня мало времени, так что сразу извини за тот случай.

– На башне-то? – Она сунула мастеру в руки несколько шнурков. – Ладно, все было не так уж плохо. Перед Ивко извиняйся. Он себе зубы скрошил.

Пауза слегка затянулась, и Модвин ею воспользовался.

– Мастер Алеш!

Тот все так же молча распрощался с Вильмой и подошел поближе, спрятав ладони в карманы вместе с оберегами.

– Не спрашивайте, – пробормотал лекарь.

– Не стану. Я вас не за тем позвал. Мы с Еником выбрали лошадь.

– Что?

– Лошадь, – повторил Модвин. – Для вас. Спокойную. Идите сразу к воротам, не на конюшню. А то там еще выведут кого попало.

Посреди почерневшего от пепла двора они ударили по рукам и разошлись в разные стороны. В следующий раз нескоро удастся поговорить.

Помимо прочего Модвин не хотел, чтобы кто-то еще сейчас был у конюшни, потому что Рагне, единственной из детей, не хватило прощания в комнатах замка.

Гоздава сидел на снятой перегородке денника и беседовал с дочерью, пока Ортрун сама затягивала своему коню подпруги. Потом они поменялись – гетман пошел к лошадям, а Рагна взяла мать за руку и сделала один глубокий вдох. Ортрун присела на корточки и сказала:

– Ну, все, дочка. Береги братьев. – Потом она улыбнулась и слегка понизила голос: – А Грета обещала мне, что за тобой присмотрит.

– Еще чего! Это я за ней присмотрю!

Они обнялись. Ортрун посмотрела на Модвина через остренькое девичье плечо и кивнула. Он вывел под уздцы своего крылатого вороного и ее белого жеребца, которого Освальд, когда купил, звал Сахарком.

Модвин вспоминал то далекое время, то многое ушедшее, по чему однажды научится скучать, когда сестра выехала перед строем, сияя красивой броней, и проговорила громко:

– Мы не Синяки и не скрываем своих намерений. Мы идем в столицу, чтобы воззвать к закону и лишить власти человека, который хочет продать эту страну хаггедцам. Пусть каждый решает, с нами он или против нас. Все просто и ясно. – Она развернула коня и взмахнула рукой. – Ворота!

Модвин задрал голову, чтобы найти окно своей комнаты, тяжело вздохнул, а потом заметил счастливого гетмана. Странно, что Ортрун не оборачивалась – так он на нее смотрел.

– Збинек, – тихо позвал Модвин, – можно спросить?

– Давай, – откликнулся тот.

– Как ты понял, что хочешь быть с Ортрун?

Гоздава ненадолго задумался и причмокнул. Кони пошагали вперед.

– Ну, – наконец произнес он, – просто в какой-то момент говорить мы стали даже больше, чем трахаться.