Читать книгу Снегири - Дарья Димке - Страница 2

По-настоящему зима начиналась только тогда, когда бабушка доставала зимнюю одежду. Зимняя одежда состояла из шубы, шапки, валенок, рейтуз и варежек на резинке. Шубы и шапки, а по возможности и все остальное, передавались из поколения в поколение – я донашивала заботливо запасенные тетушкой еще двенадцать лет назад шубы и шапки старшей сестры. Мелкий, в свою очередь, наследовал их после меня. Когда по утрам у него было плохое настроение, он заявлял, что не будет «поддевать девчачьи колготы» и в садик не пойдет. Но все, включая его самого, знали, что этот бунт – искусство ради искусства. Обычно все заканчивалось, когда дедушка говорил Мелкому, что настоящий мужчина встречает удары судьбы с открытым забралом, даже если эти удары столь ужасны, как необходимость надеть зеленые штопаные колготы.

В ту зиму мне купили новую шубу. Дедушка, с гордостью демонстрируя ее мне, сказал: «Смотри, какая шуба! Из Чебурашки!» Мелкий всегда был тонко чувствующим ребенком с быстрой реакцией, поэтому он зарыдал сразу. До меня страшный смысл сказанного дошел только спустя три секунды – я при столкновении со страшным обычно впадала в мгновенный ступор. Дедушка, кажется, вообще не понял, что произошло. Поэтому на немой вопрос только что вошедшей бабушки он ответил:

– Не понимаю! Дети, что случилось? Нина, – рассеянно обратился он к бабушке, – я только сказал, что мы купили Эльзе новую шубу. Из Чебурашки.

Бабушка, которая, в отличие от дедушки, смотрела мультики вместе с нами, достала платок, вытерла Мелкому слезы и ядовито сказала дедушке:

– Спасибо тебе, Евгений Карлович, я провела в очереди за этой шубой шесть часов! И что теперь с ней делать?

Бабушка достаточно хорошо знала нас обоих, чтобы даже не пытаться вести переговоры.

Когда вам было четыре, зимняя одежда очень ограничивала ваши возможности. В сущности, все, что вы могли после того, как на вас надевали майку, футболку, свитер, колготки, рейтузы, шубу, шапку и валенки, – это ходить. Но исключительно прямо. Развернуться можно было только всем корпусом, а нагнуться – практически невозможно. В том случае, если вас угораздило упасть, все, что вам оставалось, – барахтаться на спине или животе и привлекать внимание взрослых сдавленными криками (сдавленными, потому что поверх поднятого воротника шубы обычно туго завязывался шерстяной шарф, так что издавать какие-либо громкие звуки было довольно тяжело). Шарф, кстати, выполнял еще одну полезную функцию – за него вас можно было держать. Довершала зимнюю экипировку лопатка, которую заботливые взрослые втыкали вам в варежку. Пользоваться лопаткой было затруднительно по указанным выше причинам. Гуляя по зимнему двору, мы чувствовали себя космонавтами, покоряющими просторы луны. Каждый шаг требовал усилия, но в некотором смысле это усилие было приятным.

Наша зимняя деятельность во дворе в основном состояла из двух занятий. Если взрослые одновременно выводили гулять некоторую часть нашей дворовой компании, мы устраивали ритуальное поругание. Гулять для ритуального поругания было предпочтительнее с отцами, поэтому мы чаще всего устраивали его по выходным. Для отцов выгул детей был занятием непривычным, они быстро уставали за нами следить. Примерно через пятнадцать минут после начала прогулки мы, оставаясь в поле зрения отцов, отходили подальше, вставали в круг и начинали. Правила ритуального поругания были просты: нужно было как можно страшнее и изощреннее выругаться. Коронным номером Мелкого было выражение «блять-муха» (он обычно сопровождал это яростным потрясанием лопаткой), а моим – «шлимазл» (никто из нас, включая меня, не знал значения этого слова, но звучало оно крайне оскорбительно). На втором круге мы обычно обращались к цветистым перифразам. На третьем один из нас не выдерживал и начинал переходить на личности. До четвертого круга доходило редко. Как правило, кто-нибудь из отцов спохватывался и отправлялся выяснять, чем там так увлеченно занимаются дети. Но если нам все-таки удавалось начать четвертый круг, кто-нибудь не выдерживал и прибегал к запрещенным приемам. А именно к зловещему пророчеству: «Умрешь ты!» или к адресной угрозе: «Все про тебя будет рассказано».

Когда мы гуляли вдвоем с Мелким, то можно было найти большой сугроб, лечь по разные стороны и прорывать руками и лопатками путь друг к другу. А иногда дедушка брал на прогулку свою собаку. Собака была не наша, а именно дедушкина. Дедушка, руководствуясь неясными для бабушки соображениями, где-то подобрал огромную овчарку. Овчарку он назвал неказистым именем Найда. Найда крайне своеобразно вписалась в нашу семью: она обожала дедушку, пребывала в состоянии холодной войны с бабушкой, а нас просто игнорировала. Однако когда она гуляла с нами зимой, то снисходила до того, чтобы поиграть. Она опрокидывала нас в снег, катала на санках, ловила пастью снежки и иногда даже позволяла нам падать на нее сверху.

Однажды по дороге в детский сад я выпала из санок. Дедушка, который думал о предстоящей лекции, этого не заметил. Я, немного полежав под падающим снегом, неспешно встала, отряхнулась и отправилась домой. До детского сада было значительно ближе, но туда я идти не хотела. Не смея поверить своему везению, я шла домой. Навстречу мне двигался поток родителей, запряженных в санки. Когда я проходила мимо горки, меня осенила блестящая мысль. Торопиться домой не имело никакого смысла. А горка была абсолютно пустой, и это было невиданное счастье. Обычно там кишели дети самого разного возраста. Преобладали страшно взрослые первоклассники. Они никогда не давали нам накататься вволю. Кроме того, они умели кататься, стоя на ногах. Я давно мечтала этому научиться, но как можно чему-нибудь научиться, когда тебя все время пихают и толкают, а Мелкий висит у тебя на руке? Только сегодня мне наконец-то представилась блестящая возможность!

Я поднялась на горку и начала отрабатывать эквилибристический трюк, который должен был называться так: «Катание в зимней шубе и валенках на выпрямленных ногах исполняет девочка, которой только что исполнилось пять». Сначала я все время падала, но в какой-то момент поняла, что качусь уже в середине горки и все еще удерживаю равновесие. От счастья у меня захватило дух… именно в этот момент я увидела дедушку. И упала. Дедушка стоял внизу с санками. Как только я подъехала к нему на попе, он подхватил меня на руки и так крепко прижал к себе, что поцарапал мне щеку. После чего поставил меня на землю, отряхнул и очень странным голосом сказал:

– Эльза, ты должна пообещать мне одну вещь и ответить на один вопрос.

Я согласно кивнула.

– Пообещай, что никогда не будешь так делать. И скажи, почему ты не окликнула меня.

От обещаний я воздержалась, но дедушка пребывал в каком-то странном ликовании и даже не заметил этого. Зато на вопрос ответила честно:

– Потому что ты повез бы меня в детский сад, а я хотела домой.

– Ладно, – вздохнул дедушка, который все еще крепко держал меня за руку, словно боялся, что я растворюсь в воздухе, – сегодня, в виде исключения, но только сегодня, я возьму тебя с собой на работу. Но сначала…

Дедушка снял с себя ремень, посадил меня в санки и крепко зафиксировал. Мы поехали. Снег продолжал идти, еще не рассвело, я лежала в санках, и мне было тепло. Я представляла, что плыву на ледоколе по Северному Ледовитому океану, и думала о том, что на работе у дедушки я еще в прошлый раз запасла «Книгу джунглей» и раскраску «Муха-Цокотуха»…

Лето наступало, когда нам разрешали надеть гольфы. С нашей точки зрения, это всегда происходило очень поздно. На деревьях уже были листья, детский сад уже заканчивался, мы уже собирались на дачу, а бабушка все еще упорствовала. Два года подряд самым сильным моим желанием было прийти в сад в гольфах самой первой. Но мне это никак не удавалось. Я держалась где-то в середине и чувствовала себя совершенно бесправной и страшно маленькой. Но однажды меня осенило. Я выбрала стратегически верный момент – бабушка опаздывала на работу и к тому же не могла найти свою губную помаду. Я знала, где лежит помада, но не спешила вручить ее бабушке.

– Бабушка, – начала я, – ты говоришь, что нельзя надеть гольфы, потому что мне продует попу, и тогда, когда я вырасту, у меня не будет детей?

– Совершенно верно, – ответила бабушка, разгребая завалы на тумбочке под зеркалом.

– То есть, – уточнила я, – ты не боишься, что мне продует колени?

– Нет, – бабушка с удивлением рассматривала луковицу, которую только что обнаружила под платком. Луковицу под платок еще три дня назад положил Мелкий в тщетной надежде избегнуть лука в супе.

– Значит, если бы моя попа была в тепле, ты бы позволила мне надеть гольфы?

– Безусловно, – согласилась бабушка. Она только что случайно уронила с тумбочки стопку дедушкиных тетрадей, которые весело разлетелись по всему коридору.

– Тогда все в порядке, – поспешила я обрадовать бабушку. – Я просто надену две пары трусов, чтобы меня не продуло. И гольфы!

Бабушка, держа в одной руке собранные тетради, а в другой – отвертку, которая, как оказалось, лежала за ними, с некоторым недовольством посмотрела на меня. Но ее условие было соблюдено.

– Ладно, убедила, – усмехнулась она. Я полезла под вешалку, извлекла оттуда помаду и протянула бабушке.

– Дарья, и ты все это время… – угрожающе начала бабушка. Но я уже убежала надевать гольфы.

Когда вам пять, вы ощущаете радость и тоску, смену времен года, счастье и печаль совсем не душой, а телом. Лето вы чувствуете голыми коленками и локтями. Я выбежала на улицу – коленкам было морозно. Перепрыгивая бордюр, я споткнулась и упала. На коленке образовалась огромная ссадина. Лето наконец наступило.