Читать книгу Над маковым полем - Дарья Драг - Страница 7

Он знает Андерсена с самого рождения. Он всегда за ним приглядывает, помогает в учёбе, выполняет поступающие задания и соблюдает бдительность. Он не ведает ни сна, ни отдыха, ни хотя бы мимолётного перерыва. Всего себя Умберто посвящает работе в огромной библиотеке. В ней возвышаются целые ряды полок, заваленные газетами, альбомами, виниловыми пластинками, книгами и прочими носителями информации. Нередко одно путалось с другим, что-то бесследно терялось. С рассвета до заката добросовестный трудяга разбирает кипы бумаг, расставляет предметы на свои места, ищет старые данные и ведет беседы с Андерсеном. Они действуют сплочённо, но порой случаются и разногласия.

Как сейчас. Уловив смятение и лёгкое дрожание пола, Умберто понимает, что лучше поживее смотаться, отрубить всякие связи и не нарушать молчания. Он переживает, что всё им построенное, нажитое и возведенное в идолы может рухнуть, развалиться, как вера в Деда Мороза. Умберто просто не может этого допустить. Обесценивание моральных позиций чревато не только разочарованием, но и глубоким безвоздушным отчаянием. Ямой, из которой невозможно выбраться или хотя бы увидеть свет свободы. Свет надежды.

– Отзовись! Я уже ни в чём не уверен! – говорит Андерсен. – Неужели эти дурацкие романы на самом деле вредны? Неужели литература ничем не отличается от рекламных плакатов? Только вместо колбасы «Дёнер» она толкает в массы позицию, что страдания круты и элитарны?! Помоги мне! – паникуя, трезвонит юноша. Он взвинчен, обескуражен, обезоружен и открыт.

Умберто ничего не остается, как откликнуться на слёзы своего подопечного:

– Нет, – упрямо отрезает он, – всем людям необходима дозированная порция стресса, иначе бы они утонули в бытовой рутине. Не поддавайся софистическому мышлению массовки, – приводит доводы библиотекарь.

Слегка придя в себя и взглянув на противоречие со стороны, Андерсен чувствует под ногами твёрдую почву. К нему вернулись трезвость и холодная рассудительность.

– Но Дали прав: ещё с XIX века запустилась мода на возвышенные мучения. Писатели втирают в мозги псевдо-мудрецам, что самоубийство превратит тебя в несчастную жертву, сломанную глупостью, равнодушием и Бог знает чем ещё! – опять кричит Андерсен, трясясь от негодования. Он вспомнил «Тёмные аллеи», «Анну Каренину», романы Достоевского и прочих русских классиков. Всё его метафизическое тело пульсировало болью, сопоставимой с хлёсткой пощёчиной. Холден Колфилд предал его. Гарри Галлер тоже. Его предали все. – Ненавижу, – непроизвольно искривляются его губы. Кровь, словно лава, разносит по клеткам обиду и гнев вместо кислорода. Как он мог так обманываться? Не замечать подвоха? Как он вообще проглотил горькую наживку и попался на удочку? – Я столько лет потратил на эту пустую труху! Нет никакого искусства, нет никакой эстетики! Есть только одна жалость к себе и самобичевание! Почему все любуются на раздавленных себя? – сокрушается парень.

Он рыдает и швыряет проклятые томики в мягких обложках, с яростью вырывая опасные страницы и комкая их, и принимается за следующую жертву. Спустя несколько минут злость вконец изматывает его и бросает на скрипучую кровать лицом вниз.

Так он и пролежал до самой ночи.

Какие должны происходить нейрохимические процессы, удивлялся Андерсен, если терпеть так невыносимо? Если хочется онеметь, оглохнуть и отгородиться от любых новостей, событий, мыслей?

Он покорно не шевелился и бездарно лапал глазами стену. За что ему хвататься теперь, чтобы удержаться и не кануть в бездну безнадёги? Зачем жить дальше? Ради чего? Смысл опошлился и потерял былую привлекательность. Теперь перед ним зияет голый мертвецки белый лист.

***

Несколько бесцветных суток прошло с тех пор, как мировоззрение с хрустом перевернулось на сто восемьдесят градусов. Теперь Андерсен всё больше отдается пассивному наблюдению, лишь подчёркивая, что молодёжь всячески лелеет свои горести. Девушки плачут по безответной любви. Богачи ударяются в аскетизм. От скуки придумывают депрессию. Драма автоматически означает глубину личности и её силу. Считается, если ты весел и здоров, то неинтересен и банален. Даже глуп. Отныне он всячески будет избегать книжных магазинов – разносчиков смертельной эпидемии. Отныне он считает себя античитателем. Классикофобом. Горененавистником.

Но некий внутренний приглушённый зов продолжает исходить из недр его души. Или подсознания. Что-то неудержимо влечет его в свой старый мир, словно одна важная часть осталась в этом и никак не могла встать на место. Невозможно подавлять призвание, невозможно удерживать заложенную силу, и потому Умберто который день вынашивал дикую, неслыханную идею. И одним вечером, стоя под мягким пепельным небом, Андерсен, наконец, смог облачить смутные ощущения в слова.

– Я должен в корне изменить как прозу, так и поэзию. Переписать культовые романы. Запустить новый хит. Заставить Землю вращаться в другую сторону.

Не чуя себя от радости, парень нёсся в родную коморку, под натиском окрыляющего вдохновения, распахнув первый попавшийся сборник, принимается анализировать текст.

– У тебя всё равно ничего не выйдет, эта затея обречена на провал, – говорит Умберто, но воля не подчинялась смущению и отступлению. – Ты дилетант. У тебя даже филологического образования нет. – Но давление не сломило и не поколебало творческий настрой. – Никто не станет читать твои глупые выдумки. Тебя даже не заметят. Тебе не удастся переплюнуть мастерство великих гениев. Ни черта ты не затмишь.

Умберто абсолютно прав.