Читать книгу День дурака - Дарья Игоревна Сердюкова - Страница 3

Вот она гильза от пули навылет,

Карта, которую нечем покрыть.

Мы остаемся одни в этом мире,

Бог устал нас любить,

Бог устал нас любить,

Бог просто устал нас любить,

Бог устал нас любить.

Сплин – Бог устал нас любить

В актовом зале смердило плесенью и скукой.

Клубы пыли совершали путешествие из одного конца огромного пространства в другой, натыкаясь на соединенные меж собой кресла и застревая в железных перекладинах. Тяжелый, кирпичного цвета занавес от впитавшейся в него с годами грязи задубел и стал похож на лист гипсокартона. Никто его трогать не решался, поэтому так и весел он никогда не задвигаемый. Пианино было на половину настроено и нуждалось в полировке. Негодным его было сложно назвать, но благодаря акустической студии, которая соседствовала с костюмерной прямо над головами зрителей, в нем отпала всякая надобность. Теперь оно служило красивым винтажным декором и тумбочкой для ключей, мобильных телефонов, всевозможных бумажек и прочего, что требовало сохранного места во время репетиций.

Один только молодой учитель уважал старинный инструмент и не использовал его в качестве журнального столика. В конце концов, можно было сложить все на один из двух широких подоконников, а не захламлять и царапать изящное пианино, которое просто хотело благородно дожить свой век в стенах этой камеры пыток юных душ. Именно так он и сделал, и именно так хотел предложить сделать всем тем малолетним хамам, которые бесцеремонно вваливались в актовый зал без всякого приветствия, но те пренебрежительно рассыпались по всему актовому залу, разбросав свои пожитки тут и там, мелкими кучками. Они расселись на максимальном расстоянии друг от друга, дабы ненароком не коснуться локтем чужой руки. Кирилл Ефимыч усмехнулся этой социальной брезгливости, которую солидарно выразили все присутствовавшие.

– Как я понимаю это окончательный состав одиннадцатого «А» на сегодняшний день? – спросил учитель, оглядев горстку учеников.

– А что вы хотели увидеть, Кирилл Ефимыч? – протянул Матвей, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги. – Сияющих радостью умственно отсталых в полном составе?

– Было бы неплохо, – отозвался учитель, скрестив руки на груди.

– Интересно, вы так думаете, потому что оптимист или потому что вы не особо хорошего мнения об умственных способностях нашего класса? – отрешенно изрек Слава, будто бы ни к кому особо и не обращаясь.

Кирилл Ефимыч оставил этот вопрос без вербального ответа, но для погашения возможного конфликта неопределенно покачал головой и улыбнулся, мол, он оценил шутку.

Учитель литературы и ожидал примерно такого расклада. Он встал напротив усевшихся в разных сторонах зала учеников и вгляделся в лицо каждого из них. Все собравшиеся на тот момент были кем угодно, но только не идиотами. Да, они были определенно сложными детьми, как это принято называть подобного рода подростков. Однако, их сложность объяснялась не низким уровнем воспитания, не узким кругозором или же абсолютным отсутствием морали, нет. Их сложность заключалась в их отличие от других. Кардинальном отличии, надо заметить. Их выходки и выпады не были лишены пусть злой, но все же невероятно яркой и острой иронии. Ничто не делалось ими без цели. На все была причина, пусть странная, пусть не понятная большинству, но никогда ими не двигали низменные мотивы вроде сидящего внутри дикого желания разрушения или убогого любопытства в отличие от других детей. Они определенно были особенными, а он в свою очередь – оптимистом.

Кирилл Ефимыч не любил это слово – особенный – и старался использовать его как можно реже – оно отдавало мертвечиной и позерством. Во вдохе каждого из собравшихся сегодня не было гадкой манерности и дешевого желания быть замеченным. Даже у Кристины Борзовой, которая развалилась на скрипучем кресле подле как обычно пугающего своим спокойствием брата, забросив на спинку впереди стоящего длинные ноги. Она сделала это не из потребности показать свое нижнее белье или продемонстрировать метры своих ног; она сделала это потому что она просто не могла сидеть иначе. Все в ней сопротивлялось тому, чтобы сидеть так же прямо и свободно, как Верушка, или сгорблено, как Лида. Она бы никогда не села как кто-то другой. Ничего подобного никогда не сделал бы и ее мрачный брат, и не потому что они хотят привлечь к себе внимание, а потому что все внутри них отчаянно сопротивлялось тому, чтобы даже напоминать отражение кого бы то ни было. А своего пока не хватает. Своего пока не слышно и не видно им самим. Оно пока далеко от них или же вьется золотой рыбкой со скльзской блестящей чешуей и в руки не дается. Пока они живут вот так, ведут себя вот, сидят вот так – от противного, и в этом нет ни капли неуважения или неповиновения. В этом просто они сами.

Как по-другому можно назвать подобное поведение… Или даже не поведение, а скорее состояние души, всю суть человеческую.

Не иначе как особенным.

Это льстило его самолюбию, работать с такими еще детьми, такими исследователями. Наблюдение за ними подпитывало его природную и жадную тягу поедать всеми органами чувств многообразие жизни вокруг, что свойственно любому творцу, любому, кто отражает действительность во всей ее многогранности, красоте и противоречивости.

А если говорить чисто о человеческом, даже немного низменном, то Кирилл Ефимыч где-то в глубине души был рад, что остальная часть класса не явилась. Все интересные ребята уже присутствовали перед ним, готовые составить ему компанию в этот одинокий день. За исключением, может быть, все же одного, ожидаемого им с особым трепетом.

– Вы скучали по мне, Кирилл Ефимыч? – в голосе Липы не было насмешки, он звучал искренне задорным настроением как и обычно.

Он аккуратно, очень театрально закрыл за собой двустворчатые скрипучие двери в зал и направился к сцене по узкому проходу справа, между стеной и рядом кресел. Походка у него была как обычно расхлябанной, виляющей, но поступь выдавала его – он шел твердо и ровно, переставляя потрепанные кроссовки с грязными шнурками, перепутанными просто невозможным образом.

– Безмерно, Липкин, – отозвался учитель, скрывая кривую улыбку.

Он и правда был рад.

– Мне приятно, – Липа приложил ладонь в тонких кольцах к левой стороне груди и рухнул в расшатанное кресло возле Веры. Девушка картинно поморщилась и поежилась, смерив одноклассника пренебрежительным взглядом. Тот в свою очередь довольно осклабился и подмигнул, на что она подставила два пальца к губам, с изрядной долей наигранности изображая рвотный процесс. Кирилл Ефимыч чуть было не поперхнулся смешком от комичности сцены.

Вот теперь все встало на свои места. Без Липкина эта компания была бы не полноценной. Без этого чудаковатого пирата, державшего в страхе всю школу своей простоватой, но определенно обаятельной эксцентричностью, у него вряд ли бы получилось хоть как-то построить диалог со всеми остальными без него. Такие люди, как Липкин, часто выполняли роль клея для разобщенных компания в напряженных ситуациях. Их манера общения – иногда грубоватая, иногда навязчивая, иногда плутовская или вовсе шутливая – никого не могла оставить равнодушным. Липа всегда заставлял всех вокруг обращать на себя внимание и реагировать хоть как-то даже самых пассивных скептиков. Его сложно было обвинить в провокации – это можно было назвать крайней потребностью в общении, обмене энергиями, накоплением реакций. Липа был в этом мастером, который не просто вызывал человека на эмоциональный ответ, но и умело управлял этим. Фактически он был метрономом беседы. Он задавал тон, а собеседник был так им увлечен, что не замечал этой искусной и очень естественной манипуляции, даже после того, как разговор был окончен.

Это заставило Кирилла Ефимыча облегченно вздохнуть. По крайней мере теперь у него есть слабая надежда на то, что этот день для него пройдет в более или менее расслабленной атмосфере. Ему практически ничего не нужно делать. Они все сделают сами.

– Что ж, в таком случае, – развел руками учитель, – предлагаю начать. Вчера я навестил вашу классную руководительницу в больнице и она обрисовала мне в общих, но все же очень ярких чертах, как должен выглядеть ваш последний звонок, а позже выслала и точные указания.

– Нашего мнения, естественно, никто не спрашивает? – спросила Вера, скрестив руки на груди.

– А ты догадливая, – цокнула языком Стина.

Порядком изгомозившись и сменив ни одну весьма откровенную позу, она расположилась в кресле боком, перекинув ноги через подлокотник, пока ее брат сидел рядом с ней и гладил ее по волосам.

– Спасибо за комплимент, но спешу напомнить, что шлюхам слова не давали, – огрызнулась девушка, даже не глядя на одноклассницу.

– Как и вечным целкам, – не осталась в долгу Борзова.

Верушка резко повернулась к Кристине, но не успела даже рта открыть, так как Липа ущипнул ее за руку и она пискляво взвизгнула. Кирилл Ефимыч благодарно вздохнул и попытался предотвратить женскую драку.

– Дамы, прошу, – вмешался он. – Вы же все-таки девушки, прошу вас вести себя соответственно.

– Ничего личного, Кирилл Ефимыч, но еще пара таких замечаний с вашей стороны, и наша вождь революции обвинит вас в сексуальных домогательствах из желания отомстить за сексикситские ремарки, – вставил свои пять копеек Липа.

– Сексистские, идиот, – фыркнула Вера, отвернувшись от него.

– Вот и за них тоже, – отозвался Липа, погрозив пальцем.

Матвей закрыл лицо ладонью и покачал головой. Близнецы Борзовы лениво осклабились, будто бы из вежливости. Верушка огрела Липкина оплеухой, на которую тот даже не отреагировал. Одна только Лидия потупила взгляд и поджала губы, словно бы оградившись ото всех за занавесью белых волос.

– Благодарю за заботу, Липкин, – протянул Кирилл Ефимыч. – Тем не менее, ребята, призываю вас к пониманию простой истины: ничто не изменит того факта, что до шести часов вечера мы будем здесь, в этом актовом зале. Вы и ваша дружная компания.

Все шестеро не сговариваясь протянули какой-то ужасной заунывный звук разочарования.

– То есть неважно, какой объем работы мы выполним? – спросил Слава, приспустив темные очки на кончик носа. – Мы все равно уйдем отсюда в шесть вечера и неважно, как мы скоротаем эти часы, верно?

Было сложно сдержать язвительную усмешку, но Кирилл Ефимыч все же блестяще справился с этой нелегкой задачей. Вместо этого он взял с подоконника сценарий и ткнул его Славке в нос.

– Прошу любить и жаловать ваш объем работы, товарищ Борзов, – торжественно объявил учитель, наслаждаясь растерянным выражением лица ученика, который брезгливо поглядывал на уже остывшие от жара принтера страницы. – Вы должны проработать сценарий от и до, представить его идеальное воплощение нашей горячо любимой администрации на следующих выходных и молиться, – он принялся раздавать каждому по копии и принимать в ответ пресные выражения лиц, – чтобы их устроило ваше невнятное бормотание уморительных стишков о вашей безмерной любви к первой учительнице, школьному двору и прочей чуши.

Молодежь уставилась на Кирилла Ефимыча с нескрываемой злобой, к которой он уже давно привык. Какими бы особенными они ни были, они тем не менее были и оставались всего лишь подростками. Это было бы скорее даже жутко, нежели удивительно, если бы они взирали на него с обожанием и ловили каждое его слово, хотя он, по своим крайне скромным оценкам, был еще не самым мерзким для них субъектом из преподавательского состава.

– Но нас только шестеро, – верно подметила Верушка. – Как шестеро могут вытянуть сценарий последнего звонка, рассчитанный на класс как минимум человек в двадцать?

– Спасибо за наблюдательность, Гермиона Грейнджер местного разлива, – покачал головой Слава. – Неужели ты настолько отсталая, что не понимаешь, что ему плевать на это.

Верушка округлила глаза, заставив Стину прыснуть в кулак, а Липу закатить глаза и запрокинуть голову. Он казалось, даже всхрапнул от смеха.

– Но как же? – промямлила она, растерянно оглядывая весь консилиум. – Это ведь невозможно и нечестно…

Матвей тоже прыснул и бросил свою копию сценария на соседнее кресло, выразив в этом броске все свое негодование наивностью одноклассницы. Для пущего эффекта он еще и взъерошил волосы небрежным взмахом крупных рук и топнул ногой. В жесте, выражавшем негодование непроходимой, а оттого раздражающей глупостью окружения он был похож на чванливого молодого индюка. В его поддержку Борзова мерзко захихикала, за что тут же получила от брата щелбан по щеке, и захныкала. Кирилл Ефимыч тяжело вздохнул, смерив снисходительным взглядом движущую силу радикального освободительного движения женщин из-под гнета патриархата. Верушка была умной, этого у нее не отнять, но порой могла вести себя как набитая идиотка. Она выражалась очень горячо и ладно, как настоящий оратор, но порой могла такое ляпнуть…

– Вер, вот хоть стой, хоть падай, – протянул Липкин и резко выставил руку в сторону учителя. – Хорошо, что мы вот сидим, но ты о Кирилл Ефимыче подумай.

Верушка вздернула подбородок и деловито поправила страницы сценария. На лице у нее проступили алые пятна стыда, но держалась она так, что английская аристократия могла позавидовать ее сдержанности. Такие выпады инфантильности периодически с ней случались и предугадать, а уж тем более предотвратить их никто был не в силах. Их порой даже прикончить было проблематично. Все-таки упрямство в Верушке было сильнее, чем наивности.

– Борзов все верно обрисовал, – ответил Кирилл Ефимыч. – Сказать по правде, вы загнали себя в такое незавидное положение, ребята, что мне, вашему классному руководителю и уж тем более всем остальным абсолютно плевать, как вы будете выплывать из этого океана экскрементов, в который вы добровольно зашли поплескаться в надежде на веселье. Под «вы» я имел в виду весь ваш класс поведенчески-дефективных, но именно «вам» – а здесь я уже говорю о вас шестерых – предстоит вытаскивать на себе всех остальных из этого засасывающего всю вашу особо борзую группу пубертатного периода на дно, повторюсь, океана экскрементов.

– Но почему мы? – не унималась Верушка, продолжая источать удушающий аромат уже раздражающей тупости.

– Да потому что мы пришли сюда сегодня, идиотка ты недоделанная, – не выдержал обычно молчаливый Матвей и угрожающе взмахнул руками. – Ты видишь здесь еще дураков, которые припехали в воскресенье в эту богадельню для отсталых, чтобы репетировать ссанный последний звонок?

Верушка злобно зыркнула на Борзова из-под не выщипанных, но крайне жидких бровей, нахмуренных самым грозным образом. Матвей презрительно усмехнулся, незаметно покачав головой.

– Вот именно! – подметил он напоследок, падая обратно в кресло и берясь за смартфон.

– И правда день дурака, – выдохнул Слава, скривившись.

Верушка обиженно насупилась как обделенная мороженым дошкольница, и Липа решил поддразнить ее, ущипнув за плечо через тонкий свитер, но сразу схлопотал звонкий шлепок по костлявым пальцам. Он громко охнул, не притянув к себе при этом никакого внимания, даже очень ожидаемого, и прижал покалеченную женским упрямством руку к надутой на груди толстовке. Кирилл Ефимыч фыркнул, наблюдая этот гротескно печальный водевель и посчитал вопрос исчерпанным, но всем свойственно ошибаться.

– А как же мотивация? – подала голос Стина, сладко растягивая гласные.

При этом она вытянулась как сытая кошка, обласканная летним солнцем и рукой доброй хозяйки. Слава отстранился, позволив ей подняться и выпрямить спину так, что, казалось, позвоночник у нее сейчас треснет как сухая ветка.

– Мотивация? – нахмурился учитель.

– Да, мотивация, – кивнула девушка, как обычно стреляя глазами в его сторону. – Что нам мешает вот прямо сейчас встать и уйти отсюда?

Кирилл Ефимыч поджал губы. Вот оно. Вот этим они ему нравились. Они заставляли его чувствовать себя не в своей тарелке, шевелить мозгами, что за последние несколько лет от него требовалось вовсе не каждый день. Такие люди как Стина, провокаторы по натуре, кого-то могут изрядно раздражать, но не его. Раздражение настолько раздражает само по себе, потому что является неизменным спутником выхода из зоны комфорта, а для человеческого существа нет ничего хуже, чем встреча с тем, чего его ужасно скудный или особо развитый мозг не в силах вообразить. Это ставит его в позицию под, это не дает ему халявного преимущества, это не заставляет его чувствовать себя венцом творения самой мысли. Именно поэтому люди так не любят провокаторов – они выявляют всю ущербность их натуры, которая начинает управлять мозгом, когда тот дает сбой, они делают их слабыми и никчемными. Это мало кому может понравится, разве что мазохисту.

Или Кириллу Ефимычу, который обожал испытывать свои извилины при содействии чертовски талантливой в этом деле Стины. Ее стиль провокации был примечательным своей искренностью: она всегда выступала с полной самоотдачей, доводя дело, даже самое гиблое, до самого конца. Она не верила в провал или в стыд, потому что была слишком самоуверенной, и Кирилл Ефимыч высоко ценил в ней это хитрое упрямство, которое Стина умело выверяла. Она точно знала, когда следует прикусить нижнюю губу, когда нужно отвесить пощечину скабрезной шуткой, когда не обойтись без меткого вопроса в самую суть, а когда и прикусить острый язык и понаблюдать за достойным ответом. Будь она действительно плохим человеком, она была бы и правда очень опасной девушкой, думал Кирилл Ефимыч, глядя ей прямо в глаза.

– Могу написать на вас докладную, – предложил он, решив начать с простейших, даже примитивных вариантов давления, чтобы усыпить их бдительность и потянуть время.

– Прошу принять во внимание, что на меня их написано уже три, и это только в марте, так что открыть апрель еще одной было бы весьма символично, – подал голос Липа, подняв руку вверх. – В принципе я не против, но не думаю, что вы можете этим напугать какого-то.

– Тогда я могу занизить вам оценки по литературе и русскому языку, – пожал плечами Кирилл Ефимыч.

– И что? – фыркнул Слава. – Аттестатом в наше время можно разве что только подтереться. Все решит единый экзамен и баллы за него, а не ваши бессмысленные оценки. Тем более русский и уж тем более какая-то литература не определят жизнь поступающих в технический вуз, так что это тоже особо не вариант.

– К тому же никто из нас и так не идет ни на золотую, ни на серебряную медаль, – подхватила Кристина.

– Да даже если бы и шли, то эту медаль даже в цветмет не примут, – фыркнул Липа. – У меня так приятеля одного завернули…

Кирилл Ефимыч понимал, что на не шибко гениальной простоте он далеко не уедет, особенно под натиском их креативного мышления, а оперативная мобилизация всех его ресурсов будет уж слишком бросаться в глаза. Они определенно заметят его отчаянные попытки в что-то действительно вдохновляющее и скроенное с особым старание. Словом, он не хотел играть в «Общество мертвых поэтов». Они определенно заслуживают большего, да и если быть предельно честным, то их много, а он один, каким бы гениально творческим он не был. Обведя всю их дружную компанию внимательным взглядом и прочитав в их глазах безнадежную и гнетущую скуку, он совершенно случайно набрел на весьма интересную мысль. Развить ее в полноценную идею, а затем превратить в готовый план у него заняло меньше одного вздоха. Для этого он был достаточно творческим.

– Хорошо, – кивнул Кирилл Ефимыч, бросив сценарий на сцену и хлопнув в ладоши. – В таком случае у меня есть весьма занятное предложение для всех вас.

– От которого сложно отказаться? – язвительно подначил его Матвей.

– Абсолютно и категорически невозможно, – улыбнулся Кирилл Ефимыч, предвкушая реакцию учеников, которые теперь были все внимание. – Сценарий прост до безобразия, поэтому один прогон не займет у вас много времени, а теперь, внимание, мое предложение, – все сделали глубокий вдох и замерли. – После каждого прогона всего сценария, со всеми песнями и танцами, я разрешаю вам взять небольшой перерыв, чтобы перевести дух, перекусить и задать мне один вопрос обо мне, который вас интересует. Шесть прогонов, шесть перерывов и шесть вопросов, по одному на каждого. Что думаете?

Это был рискованный и очень эгоистичный шаг, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Однако назвать его поступок сумасбродным и слишком уж самонадеянным было сложно, потому что он знал, что они знают. Он знал, что они читали. Он знал, что они интересуются и у них все внутри чешется от любопытства. А еще ему очень хотелось трактовать их отношения как взаимное уважение, так что это предложение должно было быть им весьма интересно. И он определенно сорвал джек пот: их глаза вспыхнули снопами искр новогоднего салюта. Кирилл Ефимыч расслабился и позволил себе торжественно улыбнуться. Вот в этом они всегда были и снова в этот раз оказались приятно предсказуемы – заводились с пол-оборота как образцовые автомобили класса люкс.

– Любой вопрос? – послышался робкий голос Лидии.

Все обернулись на нее и увидели, что в руках она держала копию романа, который прославил их учителя на всю страну и который был единственным в его списке как писателя. Но каким чертовски хорошим был этот роман!

– Любой, – кивнул Кирилл Ефимыч, сложив руки на груди.

Липа присвистнул и вскочил с места, стягивая черные волосы в короткий хвост на затылке тонкой и явно слямзанной у одной из его многочисленных пасий резинкой.

– И что же нынче ставят в Большом, а? – спросил он с насмешкой, садясь на сцену и подбирая брошенный учителем сценарий.

После этого работа пошла полным ходом.