Читать книгу У каждого своя пицца. История одного проданного паспорта - Дарья Куприянова - Страница 3

Её звали Амар – «любовь» по-португальски. Она родилась в Кракове, мать её была португальской художницей, отец – бухгалтером из Непала. Её спутника звали Штефаном, он считал себя обедневшим румынским бароном, хотя и провел большую часть своей жизни, шатаясь лабиринтами аккуратных трущоб Брашова. Оба они были бродячими музыкантами, временно осевшими в Одессе.

– Здесь пахнет рыбой и свободой, мокрыми каменными атлантами и гордыми кошками! Я пока не готова оставить этот город! – объясняла Амар.

Никогда не думал, что черные глаза могут лучиться таким теплым светом.

– А я пока не готов оставить Амар, – пожал костлявыми плечами длинный Штефан. – Кстати, друг. А тебя-то как зовут?

Что отвечать на этот вопрос, я пока не думал. Поэтому сказал честно:

– Никак. Час назад я продал свою личность вместе с именем, биографией и всеми вещами. Так что я – никто.

Амар и Штефан восхищенно переглянулись.

– Как, совсем продал?!

– Ну, не совсем. На две недели. Это что-то вроде эксперимента. Попытка понять, кто я.

– Без имени жить нельзя, – авторитетно заявил Штефан. – Духи в иной мир заберут.

– Именно! Тебе срочно нужно имя! – подтвердила Амар, отчаянно жестикулируя. – Сейчас, сейчас… Думай, голова!

Они оба застыли, расставляя сети на случайные гениальные мысли. Я стоял рядом, чесал локоть и не знал, куда себя деть.

– Может, у тебя есть пожелания? – оторвалась от охоты Амар. – Ты же можешь стать кем захочешь! Ты можешь зваться Ветер! Или Океан! Или Истина!

– Или Тигр!

– Или Защитник!

– Или Монарх!

– Кофе!

– Сила!

– Благоразумие!

– Будда!

– Чак Норрис!

– Эй-эй! – на нас уже стали оглядываться люди. – Ребят, вас занесло. Мне ж потом с этим именем две недели ходить. Надо что-то человеческое, что в обществе говорить не стыдно и не странно.

– Ну, не брать же тебе обычное скучное имя, – возмутилась Амар. – Нужно что-то красивое и со смыслом, такое, что может определить твою судьбу и сделать её прекрасной. Ты познаёшь себя… Может, Алуно? Это «ученик» на португальском.

Я повторил имя, поперекатывал его во рту, как конфету-«стекляшку», чтобы распробовать.

– Как-то не очень.

– А как насчет Дорин? «Желанный» с румынского, – предложил Штефан.

Я покачал головой.

– Оби – «сердечный»?

– Думитру, «любящий землю»?

– Бокари, «подающий надежды»!

– Еуджен, «рожденный счастливым»?

– Вито, «победитель»?

– Джено, «фаворит»?

– Франко, «защитник»?

– А что насчет Симба? Это значит «лев» на хинди!

Мне ничего не нравилось.

– Тьфу! Знаешь, что тебе подойдет? «Адиса»! Это значит «сомневающийся»!

Я виновато посмотрел на Амар. Она тут же остыла.

– Хорошо. Я берегла это имя для первого сына, которого однажды рожу, но я согласна дать тебе его поносить. Но только на две недели! – черты лица Амар заострились, брови съехались в гримасу сосредоточенности. Она глубоко вздохнула. – Сальваторе. «Спаситель».

Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы Амар воспринимала меня как сына. Да и спасать я никого не собирался. Так что я ответил со всей серьезностью, на какую был способен:

– Я не могу принять такой дар. Имя твоего сына должно достаться ему чистым.

Амар улыбнулась мне, облегченно и благодарно.

Мне было страшно думать о том, на какую жертву она была готова ради первого встречного. Поэтому я решил не думать об этом.

– Хорошо, а если так? – задумчиво продолжил Штефан, – Ты сказал, что ты теперь никто. Может, мы просто переведем это слово? Так, посмотрим. Ноубоди. Ниеманд. Нимень.

– Нинге. Никдо, – продолжила за ним Амар. – Хакуна. Койнахи. Окьян.

– Не знаю… – я окончательно растерялся, – Хотя мне не знакомы эти языки, но я как-то чувствую, что меня называют «никем». Немного обидно ощущать это.

– А как насчет Немо? – предположила Амар после недолгих раздумий, – Как капитан Немо. Вы с ним похожи. Только он «умер для всего мира», а ты родился, он отрицал этот мир и потому отказался от всего, что мир дал ему, включая имя, а ты отказался от имени, чтобы этот мир познать.

– Так получается, мы совершенно не похожи. Противоположности!

– На свете нет ничего более похожего между собой, чем противоположности, мой дорогой Немо, – притворно вздохнул Штефан.

Амар засмеялась и на радостях обняла длинного румына. А я понял, что имя выбрано. Вне зависимости от того, согласен я носить его или нет. Его выбрала богиня маслин и горького шоколада. Кто я, чтобы с ней спорить?

– К тому же, вы оба любите море, – добавил Штефан.

И я не нашелся, что ему возразить. Ведь я действительно очень люблю море.

– Рада знакомству, Немо!

– Садись с нами, Немо!

Я официально стал Никем. Что ж, капитан, не худшее соседство! По крайней мере, вы бывали с собой честны. И на ваших историях выросло пару поколений очень достойных мальчишек.

Не беспокойся. Это всего лишь на две недели. После этого ты вернешься к своей жизни. Будешь писать проект, просиживать джинсы на задних скамьях лекториев, питаться бутербродами с колбасой и звонить домой в Днепропетровск дважды в день, чтобы сообщить, что ты все еще жив. А пока ты для всех интересующихся уехал в Гдыню на семинар.

Всего две недели жизни в лаборатории, две недели в роли маленькой белой мышки для опытов. А потом все вернется на свои места.

Ужасно захотелось уткнуться в планшет или хотя бы почувствовать прикосновение к ушам кожаных ободков верных Sennheiser и грозовую свежесть первых аккордов любимых песен. Захотелось бросить все и поехать домой. Пообедать, почитать чего-нибудь, поругаться с соседями по квартире из-за немытых чашек или любой другой ерунды.

Просто хотелось домой. В свою жизнь. В свое имя.

А еще, было немного страшно.

Терпи, Немо.

Мы еще немного посидели на ступенях вокзала, болтая о всякой ерунде. Оказалось, что Амар видела всего пару серий Симпсонов! Я тут же горячо вызвался это исправить и даже полез за верным смартфоном. Так и застыл, глядя на появившуюся из кармана пустую руку. Loading, please wait.

– Похоже, наш Немо еще не до конца отказался от мира, – прокомментировал Штефан.

Амар засмеялась. Внутри меня расцвела охапка ромашек.

Мы отправились гулять по городу. День засыпал, зажигались фонари. Мне доверили нести там-там.

– Немо, а ведь ты продал всю свою жизнь, верно? Значит, жить тебе тоже негде?

Ой. А вот об этом мы с Ниной Максимовной как-то не подумали.

– Что будешь делать? Хостел? Вокзал?

На койку в хостеле на целых 2 недели мне бы не хватило. На вокзал идти было страшно.

Больше идей не было.

Я растерянно скользил взглядом по красивым старинным домам Тираспольской. Помнится, так сложно было привыкать к одесскому произношению названия этой площади. Казалось бы, ТирАсполь – значит, ТирАспольская. Но в Одессе ничего и никогда не бывает логично. Это город-хаос, живой и бестактный. И площадь там ТираспОльская. Могу только представлять степень возмущения настоящих тираспольцев.

– В общем, идти тебе некуда, – подытожила Амар. – Значит, к нам?

Вот так просто. Эта девушка, сложенная из бобов кофе и какао, вот так просто зовет меня к себе жить. Мы знакомы несколько часов, а она приглашает меня к себе под крышу. Сердце мое гулко заколотало.

– К вам?

– Ну да. Мы со Штефаном живем здесь недалеко, снимаем комнату в коммунальной квартире. Но санузел у нас свой! И на общую кухню мы не ходим, готовим у себя. Комната большая, светлая, тебе понравится.

Особого выбора у меня не было. Не на улице же спать, в самом деле. Я согласился.

И мы пошли домой.

В подъезде пахло кошками, рыбой, жареной картошкой и чем-то кислым. Ступени были разбиты в крошку, и перед каждым шагом я задерживал дыхание и группировался на случай падения. Мимо хвостатой тропической птицей пролетела Амар и скрылась где-то на верхних этажах. Её смех никак не мог покинуть мои уши, блуждая в лабиринтах каналов, набивая свой ритм на барабанных перепонках, как на живых там-тамчиках. Штефан шел рядом, подстраиваясь под мой осторожный шаг. Мужская солидарность.

– Там в квартире еще несколько людей с нами живут. Амар их всех очень любит. Постарайся принять их сразу, и никого из них не суди, хоть бы и в мыслях. А то Амар почувствует и расстроится. Знаю, это сложно, но ты постарайся.

Я кивнул.

– Ты влюбился в Амар, – сказал Штефан с утвердительной интонацией. Он даже не посмотрел на меня – просто продолжал подниматься по лестнице. Я хотел было возразить, но не нашелся, что сказать. Спорить со Штефаном почему-то не получалось.

– Амар одержима религией, ты должен это знать. Она мечтает любить всех людей на свете, как Христос, и тяжело работает над собой. Стартовые данные у неё для такой цели были не очень. Мать-атеистка, очень сухая женщина, художница, рисующая строгие реалистичные портреты. Отец-пьяница, совершенно безвольный, ненавидящий свою работу. Я жил у них какое-то время, когда мы с Амар были у неё в городе проездом.

Я слушал.

– Для Амар все вокруг – братья и сестры, равно любимые. Я тоже ей брат, друг, отец, сын, любовник… Но в итоге, просто попутчик. У того, кто считает всех вокруг сестрами и братьями, нет ни братьев, ни сестер.

– Ты был влюблен в Амар? – спросил я.

– Все мы рано или поздно в неё влюбляемся. И она тоже любит нас всех. «Амар» – любовь с португальского, помнишь? – Штефан немного помолчал. – А на румынском это слово значит «горький».

– А как будет на румынском «любовь»?

– «Amor». Всего одна буква, да? – он вздохнул. – Всего одна буква.

Штефан преодолел последнюю ступень – дальше шла лестница на чердак. Немного задыхаясь после подъема, он зазвенел ключами в кромешной темноте подъезда. Нужный ключ несколько раз клюнул железо входной двери, наконец, попал в скважину и трижды провернулся.

– Если тебе повезет завоевать Амар как женщину, а не как святую, я буду очень за вас счастлив.

С этими словами Штефан распахнул дверь. Перед нами показался тускло освещенный грязный коридор. Костяным остовом под ногами белел неприкрытый бетонный пол. Пахло жареным луком и плесенью. Штефан повел меня вперед.

Мы проходили мимо закрытых, открытых и приоткрытых дверей. Осторожными уличными кошками ко мне принюхивались фрагменты чужой жизни. Крик ребенка и воркование матери. Мужчина, раздраженно разговаривающий с теледиктором. Супружеская ссора. Звон столовых приборов. Кусочек залитого светом ковра и угол большого шкафа. Детский трехколесный велосипед. Перезвон гитары. Женская ссора на кухне. Какой-то грохот и, следом за ним, взрыв хохота.

Дверь, к которой мы подошли, мне не понравилась сразу. Рассохшееся дерево с облупившейся серой краской на нём, почерневшая «золотая» ручка и пожарная копоть по нижнему краю. Запах плесени перебивал тяжелый дух благовоний. Кажется, сандаловое дерево. Захотелось взять в руки ножик, кисть, банку краски и привести здесь все в порядок.

– Готов принимать этот мир таким, каков он есть? – спросил Штефан. – Добро пожаловать в наше скромное жилище!

Комната оказалось довольно большой. На полу в беспорядке валялись матрацы, затянутые разноцветными простынями, а на простынях валялись люди. Множество людей. В правом углу стояло две электрические плитки и чайник, а также несколько тарелок с остатками какой-то еды. Стены были затянуты тканями, завешаны бусами, бумажными иконами, плакатами и картинами. Иисус соседствовал с Ганешей, Лао Цзы – со львом из «Нарнии», а Будду ничуть не смущали ни персики по правую руку, ни Битлы по левую. Освещала комнату лампочка, повисшая на длинном черном шнуре. По бокам от неё свисало несколько лесок с нанизанным на них бисером, создавая ощущение концептуального искусства.

– Нравятся стены? – в комнату вошла Амар. – Это я их так украсила! Там штукатурка отваливалась, пятна были некрасивые. Я закрыла их бархатом и шелком. А стеклянные бусы! Правда, красиво переливаются на свету?

Я кивнул.

– А плакаты?

– Плакаты не мои, они раньше висели на стене, их еще мальчики, когда въезжали, повесили. Я просто перенесла их на ткани.

– Ну, похвали же её, чувак, похвали! Она же так гордится всей этой ерундой! – влез в наш разговор какой-то анемичный подросток, покрытый разноцветными фенечками по самые локти. Голос его все еще ломался. Я глянул было на него раздраженно, но вовремя вспомнил совет Штефана. Это друзья Амар. Нужно принимать их такими, какие они есть. Я улыбнулся.

– Все очень красиво, Амар. Бусины возле лампочки – тоже твоя работа?

Амар засветилась от счастья. Комнату озарило. Мне казалось, эту вспышку света должны были заметить даже на улице.

Штефан представил меня присутствующим.

Анемичный подросток был одесситом, единственный из всех жителей комнаты. Он сбежал из дома год назад, и теперь скитался по городу, подрабатывая, где придется. Родители не спешили его искать. Его звали Мишей.

– Как архангел Михаил, только атеист. Не путать с русским медведем, – серьезно предупредил меня мальчишка, протягивая для рукопожатия узкую бледную ладонь. Я заметил на внутренней стороне его локтя следы игл и маленькие синяки вокруг них, но тут же постарался это забыть. Потому что мне не стоило этого замечать. Сколько этому мальчишке? Четырнадцать?

Следующими мне представили двух автостопщиц. Они были одинаково блеклыми, с одинаково длинными светло-русыми волосами и одинаково серыми спокойными глазами. Запоминать их пришлось по браслетам: та, что с часами и пластиковыми голубыми розочками на белой нитке – Лена, а та, что с оранжевой фенечкой из ниток поверх кожаной основы – Женя. На жизнь девушки зарабатывали написанием то ли программ, то ли сайтов. Я так и не понял.

Потом мне представили Таню – миниатюрное создание с черным ёжиком волос, убежденную феминистку с огромным черным драконом во всю грудь. Его голова и верхушки крыльев выглядывали из-под выцветшей синей майки. Таня много курила. Она работала барменом в каком-то из заведений центра, носила мужские рубашки, отказывалась цеплять на себя именной бэйдж и очень гордилась, что посетители чаще всего были уверены, что их обслужил парень. Таня была родом из маленького села в Николаевской области.

Затем моя ладонь оказалась в огромных потных руках Роберто – итальянца, похожего на расплывающуюся гору исходящих паром спагетти. Роберто весил, наверное, больше 200 килограммов. Он работал специалистом по пицце и суши, из-под его гигантских лап выходило больше полусотни маргарит и кватро формаджио в день. Кожа Роберто была самого поросячьего розового цвета, какой только можно себе представить, а жидкие каштановые волосы едва прикрывали лоснящийся череп.

На фоне своих друзей, Амар теперь казалась мне еще более прекрасной и желанной. Я едва сдерживал ревность и отвращение, глядя на то, как она целует в губы Роберто, как нежно обнимает Мишу, который тут же с хитрой ухмылкой принимается шарить своими тонкими руками по её талии и бедрам. Мне было неясно, о чем она может щебетать часами с Леной и Женей, а попытки Тани флиртовать с ней как мужчина с женщиной были мне невыразимо противны. Но это был её мир, и я должен был спрятать свои чувства. Штефан прав, это её друзья. И если она так носится с этими поломанными игрушками, придется и мне стать лояльным к ним, помочь их починить. Впрочем, незаметно, чтобы они хотели исправиться. Кажется, этих людей вполне устраивало их положение…

Тогда я еще не знал, что самая поломанная игрушка в комнате – это сама Амар.

– Садись, – пригласил меня Штефан, опускаясь на один из матрацев.

Я сел рядом и постарался, чтобы меня было не очень заметно. Было не по себе. Еще сильнее, чем раньше, захотелось домой. Мне что, правда придется провести здесь две недели?

– Будешь чай? Травяной, – предложил мне Роберто.

Я кивнул, и он удалился к электрическим плиткам. Таня вытащила откуда-то бутылку кагора. Вино пошло по рукам. Стаканами, конечно же, никто не озаботился.

– Эй, эй, стой! Не передавай Амар, это последняя!

Я с удивлением глянул на Мишу. В бутылке еще оставалось чуть меньше половины. Ну, сделает Амар глоточек вместе со всеми, что в этом плохого? Окрик Миши опоздал, Лена уже передала бутылку, и на зеленоватом горлышке сомкнулись кофейные пальцы. Амар запрокинула голову и допила вино парой мощных глотков. Собрала жадными черными губами с горлышка последние капли. Глаза её весело заблестели, на лице застыла виноватая улыбка.

Мне было знакомо это выражение лица. С нами на одной лестничной клетке жила семья пьяниц. Трезвой в их доме была только бабушка. Когда «глава семьи» с женой приползали домой с очередного пункта розлива, бабушка открывала им дверь и жалостливо вздыхала, а они смотрели на неё вот такими же глазами. «Не бей меня, не суди меня, я – жертва, ибо это сильнее меня» – вот что значит этот взгляд. Я терпеть не мог пьяниц. Но это была Амар. Поэтому я просто застыл в изумлении.

– У меня… бывает, – смущенно проговорила богиня. Она была слегка во хмелю, но никак не пьяна. Если бы я сделал такой глоток, да на пустой желудок, уже пел бы какую-нибудь грустную песню и рыдал по своей никчемной жизни на плече у Роберто.

– Пока чай готовится, можешь ополоснуться. – вода уже закипела, и Роберто проводил с ней некие загадочные манипуляции. – Покажите ему кто-нибудь нашу ванную!

– Идем, – кивнула мне Таня.

Мы вышли из комнаты и снова попали в кишку коридора. Я шел за Таней след в след, взгляд мой растерянно шарил по её тонкой шее, заполненной маленькими темно-синими рисунками, как тетрадка школьницы. Птицы, рыбы, звезды, цветы, черепа, плоды и розы… Летопись жизни.

– Татухи палишь? – хмыкнула она, не оборачиваясь.

Я промолчал.

– Это не просто картинки, кто бы что ни говорил. Все они были наколоты в какой-то важный момент моей жизни.

– Много же у тебя важных моментов было, – я постарался заметить это иронично. Наверное, не получилось, потому что Таня ответила очень просто и без ожидаемой агрессии:

– А то. Сама удивляюсь. Звезды – это мои победы, в основном в барменских соревнованиях. Черешня – это любовь…

– Я думал, цветы.

– Нет. Цветы не похожи на любовь, не знаю, что вообще в них находят. Та роза, на которую ты сейчас пялишься – просто перебивка поверх инициалов одной сволочи, чтоб ей сдохнуть. Променяла меня на какого-то плешивого азиатского тигра. А вот черешня, тугая, сочная, розово-алая – это настоящая любовь, такая, как мне нравится. Чтобы сладость смешивалась с горечью и затапливала все вокруг, скатываясь по подбородку, шее, оставляя липкую лужицу в ложбинке между ключиц…

Я и мое богатое воображение. Я сглотнул и поспешил сменить тему.

– А эти три птицы? Свобода?

Таня молчала так долго, что я думал, она уже не ответит. Тем более, что мы пришли – очередной отросток коридора упирался в две двери, большую белую и маленькую темно-красную.

Таня остановилась перед ними, но не оборачивалась ко мне и продолжала молчать.

Я уже набрал воздух, чтобы спросить, какая из дверей наша, когда она вдруг ответила:

– Птицы – это мои погибшие друзья.

Я закрыл рот, так и не издав ни звука.

Таня толкнула красную дверь, одновременно левой рукой нашаривая выключатель. Вспыхнул свет.

– Вот наши нехитрые удобства. Душ не работает, даже не пытайся, на него напора не хватает. Шторки нет, но не переживай, от крана брызги на пол не вылетают, даже когда Роберто моется. Амар говорила, у тебя вещей нет? Мыло бери наше общее, зубную щетку завтра себе купишь. Сегодня пока можешь взять любую пасту и воспользоваться пальцем – как минимум, освежишься. Раковину и унитаз лицезреешь, полотенце тоже бери любое. И не задерживайся – за тобой уже очередь.

Все это Таня сообщила мне на одном дыхании. Затем вышла и закрыла за собой дверь. Я защелкнул задвижку.

– И запомни хорошенько, какая из дверей наша. Сунешься к соседям – разбираться не будут, выселят всех.

Я кивнул, как будто Таня могла видеть меня сквозь дверь, и обернулся на душевую. Разделся, развесив вещи по выступающим из стены трубам – потом будут тепленькие. Положил поближе полотенце. Включил кран. Вода текла тоненькой, но уверенной струйкой, к тому же, довольно теплой. Я вздохнул. Лезть в холодную чугунную громаду желтоватой ванны отчаянно не хотелось.

Я поиграл немного с водой ладонью. Ковырнул ногтем край плитки возле крана и едва успел её поймать, чтобы не разбилась. В тот момент я представлял собой довольно-таки жалкое зрелище – голый, покрытый пупырышками от холода, с куском кафеля в дрожащих руках. Пару минут ушло на попытки приладить плитку на место или хотя бы спрятать, чтобы незаметно было. Перед глазами первомайскими колоннами проходили бомжи и наркоманы, с которыми мне придется коротать ночь где-то под дверями вокзала, так как меня сейчас же выкинут из этого гостеприимного дома. Шутка ли – плитку в ванной отломал! Хорошо хоть не кран!

Отсутствие плитки прямо возле весело капающего крана было более чем заметно. Пришлось прислонить её к противоположной стене. Сам все расскажу – повинную голову меч не сечет. Я понуро залез в ванну. Ступни обожгло холодом. Я скрючился под краном, стараясь, чтобы вода попала на плечи и грудь, а не только на ноги. Как гоблин, изворачивающийся под скудным источником в глубине своей пещеры в преддверии свидания с любимой. И, как влюбленный гоблин, я старался привести себя в порядок, как мог.

Против воли в голову закрался вопрос, как же в таких условиях умудряется следить за собой Амар? Как она купает под такой тонкой струей свои многочисленные пушистые аморини? Впрочем, вместо ожидаемого прилива жалости и сострадания, вопрос этот вызвал во мне неуместное вожделение, так что я решил отложить его до лучших времен.

Да уж, романтично принять ванную вдвоем – это точно не о квартире Амар.

А я, получается, тот еще сибарит. Кто бы знал.

Закончив с омоновениями, я вытерся самым пушистым полотенцем, какое нашлось на разноцветных крючках. А что, мне же сказали, что можно брать любое! Почему же не взять лучшее? Чистка зубов тоже прошла на удивление успешно – указательный палец чудесно заменил мне щетку. Не забыть бы завтра её купить.

Я оделся и покинул бедное святилище Нептуна. Теперь мне предстояли владения Минотавра: путь к ванной я, конечно же, не запомнил, увлекшись разглядыванием татуировок Тани. Поворот наугад, еще поворот… Кажется, я помню эту дверь, здесь направо. А вот эту не помню. За очередным поворотом Вселенная сжалилась надо мной – я услышал голос Амар. Самый чудесный голос в мире. Она пела.

Уже через мгновение я вошел в комнату к своей Ариадне.

– О, Немо пришел! – прервала она свое пение и засмеялась.

За пару минут, что меня не было, у Штефана в руках успела появиться гитара, а на моем месте – кружка дымящегося чая. Очень кстати – я до смерти замерз.

– У меня там… в общем, плитка от стены отпала, – виновато пробормотал я, стараясь не смотреть на Амар.

– Возле крана? Да она постоянно падает, – махнул рукой Роберто, – Не переживай, садись.

Вот как. Я сел между Штефаном и Мишей и взял чай. Чашка приятно грела руки.

– А плитка-то на жвачке держится, – доверительно прошептал мне на ухо Миша.

Я замер, переваривая информацию. А почему бы и нет.

Кажется, у меня начинало получаться принимать друзей Амар такими, какие они есть. Или я просто слишком устал, чтобы реагировать на все эти невозможные вещи.

Штефан снова занялся своей потасканной советской гитарой. Светлое дерево было покрыто наклейками с портретами молодых актрис и парой вытравленных черных контуром сомнительных мустангов. Босяцкий арт-хаус. Амар тихонько запела на каком-то очень красивом, но неизвестном мне языке. Звуки были тягучими, полными и горячими. Может, это язык родины её отца? Я с удивлением осознал, что понятия не имею, на каком языке говорят в Непале.

Небольшая чашка терялась в моих ладонях. Темно-коричневая, простая, из глазурованной глины с художественными темными потёками по краям. Несмотря на свой немаленький вес, она легко и удобно ложилась в руку. От чая исходил аромат десятка трав, из которых я узнал только валериану и еще, кажется, листья малины.

Я поднес чашку к губам, и вместе со вдохом в мое горло ринулись бестелесные полевые травы и души лесных цветов. Амар пела. Штефан извлекал из гитары легкие и тихие звуки. Я сделал большой глоток и закашлялся от неожиданности, схватившись за горло. По телу тут же волной разлилось приятное тепло, но очарование момента было безвозвратно потеряно.

– Он с алкоголем?!

Все засмеялись, оборвав песню. Амар даже за живот схватилась от смеха. Кажется, она все же была пьяна.

– Конечно! – гордо ответил Роберто, – Лучший в мире чай с бехеровкой! Согревает, снимает усталость и сомнения, никогда не дает похмелья! Бехеровка домашняя, настоящая, мой друг сам делает.

Я осторожно принюхался к чашке. И как это мне сразу не ударил в нос алкогольный запах, едва-едва прикрытый душистыми травами?! Вот уж точно, души трав, а точнее дух – spiritus/spirtus… Комната в глазах моих в тот же момент заходила ходуном. Щеку обожгло дыхание слева.

– Не переживай, так всех новичков встречают. И на подводной лодке так принято, только они спиртом испытывают. Сейчас придешь в себя, подожди. Просто посиди, не двигаясь, – сообщил откуда-то из сердца карусели голос Штефана.

Я послушно замер. Комната проделала еще пару кульбитов и успокоилась, мерно покачиваясь, как при морской качке. «Штефан сидит слева от меня. А Миша справа. Странно. Обычно ангел-хранитель, вроде бы, должен быть над правым плечом, а слева чертик. А у меня все наоборот, чертик справа, ангел слева» – почему-то подумалось мне, и я едва сдержался, чтобы не захихикать над такой забавной мыслью. Комната все еще покачивалась, но это больше не раздражало. Даже наоборот, качка создавала хоть какой-то уют в этой берлоге.

– Молодец, парень, высидел и даже вымолчал!

– Пусть встанет! Пройдется!

– Нет, ребят, это жестоко. Пускай сидит.

– Ему бы закусить, а то глаза уже «в кучку».

– Так со вчера нет ничего.

– Вроде ж оставались макароны?

– Вроде… Нашел!

В нос мне ткнулось бледное тельце холодной вареной макаронины, склизкое от времени. Я всерьез задумался, так ли мне плохо, чтобы это есть. Потом решил, что алкоголь – лучший дезинсектор, и открыл рот. Макаронина отправилась в меня, а за ней – еще штучек пять товарок, похожих на белых личинок, которые иногда живут в подвалах и других темных местах. С грустью я отметил, что меня кормят белые пальцы. Женские, но белые. Где мой кофе с молоком? Где моя горькая богиня?

Я попытался найти её взглядом, но безуспешно – пьяное зрение могло фокусироваться только на близких предметах. Все прочее причудливо расплывалось, меняя форму. Макароны помогали слабо.

Слева подала голос гитара, и откуда-то издалека послышался чудесный голос. Моя богиня не покинула меня. Хоть я её не вижу, этого мне хватит. И я сделал еще один глоток из чашки. Ночь длинна. Я намеревался выпить её всю.