Читать книгу Я открою эту дверь - Дарья Сибиряк - Страница 2

Миллениум, 1999 год, 31 декабря

От оглушительного грохота и дробной россыпи отборного мата Лариса судорожно вздрогнула, больно ударившись коленкой о выдвинутый ящик стола. Потом прислушалась и поняла: в редакционном конференц-зале опять упал Бобров.

В свете подготовки к встрече нового года фотограф Бобров вызвался украсить потолки редакции пышными гирляндами, для чего с утра долго с кем-то договаривался об аренде стремянки. Какой идиот разрешил Боброву взгромоздиться на нее без монтажного пояса, неясно. Бытовая невезучесть Боброва давно стала притчей, предметом для ехидных колкостей коллег и садистски-пристального внимания местного сочинителя частушек. «Прошел огонь, воду и медные трубы», – говорили про него, поскольку Бобров дважды горел в своей машине, один раз тонул с нею же в Черном озере, а в прошлом году был бит саксофоном в женской гримерке на международном фестивале камерной музыки. О чем рассказывал почему-то с гордостью.

Мат плавно сменился на приглушенный скулеж. Лариса потерла уставшие глаза, и, прихватив сигарету, вышла в коридор.

Привыкшая за день к сумраку творческой обстановки, она зажмурилась, ослепленная блистанием наступающего праздника. В коридоре пряно пахло елкой и мандаринами; отблески тугих локонов сверкающего серпантина забрызгали потолок пестрыми дрожащими радугами. В конференц-зале сияла гигантская люстра, зажигая разноцветные искры в капельках тающего снега на мохнатых лапах живой ели.

– Бобров упал. Значит, в мире все в порядке, – сквозь задушенный гогот тихо констатировали на кухне. – Привет, Латынина.

– Ларис, сигареткой угостишь? – шепотом свистнул над ухом оператор Саша, – Извини, свои вашим раздал…

Лариса махнула рукой в сторону своей каморки и поморщилась от занывшей боли в изуродованной правой кисти. Рядом щелкнула зажигалка, она благодарно кивнула и прикурила.

– Чтой-то ты, Латынина, сегодня больно синяя, – поздоровался редакционный поэт, по совместительству завуч средней школы, он же преподаватель географии, он же хранитель городского краеведческого музея.

– Спасибо, Антон. В комплиментах тебе нет равных.

– Слыхала новость? Просто прелесть, что такое. Мэр приобрел на казенные деньги охрененный джип. Якобы для нужд администрации города, чтобы перед иностранцами на «Волгах» не позориться…

– Тоже мне, новость.

– …так ему за это импичмент готовят.

– Да ну?!

– Ага. И что ты думаешь? – Антон приподнял брови и стал удивительно похож на Геннадия Хазанова. – Мэрин сегодня демонстративно предъявляет официальные бумаги о том, что на днях джип поменяли на фильтро-пресс для городской канализации.

– Теперь город без джипа, но с отфильтрованным дерьмом, – заключил оператор Саша. – Что ж, тоже повод для гордости.

– А чей это материал? – тоненький голосок справа. – Антон Анатольевич, ваш?

– Ис-клю-чи-тельно, лапочка. Мой. Добытый в поту, рожденный в муках. Все утро провел в засаде у мэрии, от пресс-секретаря получил боевое моральное ранение. Сочинил небольшую поэмку, называется «Запах власти», вот послушайте…

Поэмка оказалась меткой нецензурной частушкой. На столе от взрыва хохота нежно зазвенел строй пузатых хрустальных рюмочек.

В редакции начиналась первая – неофициальная – часть праздника. Чуть позже, после выступлений учредителей и вручения подарков, будет вторая, тоже неофициальная часть за накрытым столом, но она является скорее данью традиции и не доставляет такого острого удовольствия предвкушения, пока все еще трезвы и голодны. Пусть приходиться ютиться на крошечной кухоньке среди кипящих кастрюль, принесенных из дома, где клубящийся пар готовки смешивается с густым сигаретным дымом, но антураж не так уж важен, если приятно холодит ладонь ребристая поверхность выдержанной в морозильнике рюмки с кристально-чистой жидкостью; приятно брызжет соком раздавленный зубами мандарин; приятно покрываются румянцем лица коллег, ставшие вдруг родными и симпатичными…

За окном третий день бесшумно валил снег. Казалось, кто-то неутомимый сидит за облаками и трясет большой мешок с клочками ваты. Снег нахлобучил мохнатые шапки на плоские крыши домов, укутал черную тайгу вокруг города, сделав ее совсем сказочно-нестрашной. Скульпторы Центрального Дворца культуры возблагодарили природу за своевременный подарок и принялись за работу, вырезав из гор прессованного снега фигуры Деда Мороза (который с каждым годом все больше походил на Санта-Клауса) и Снегурочки (которую к Миллениуму вообще решено было заменить символом китайского Дракона).

Оператор Саша приволок в кабинет Ларисы, оборудованный из бывшего чулана, еще один обогреватель; сам долго его устраивал так, чтобы он не путался под ногами, но и не разбазаривал драгоценное тепло.

– Вверх уходит, – бормотал он из-под стола, – ноги будут мерзнуть.

– У меня валенки есть, – откликнулась Лариса, – Насмерть не замерзну.

– Что тебе здесь делать все выходные, Латынина? – он чем-то лязгнул под столом и озадаченно вздохнул.

– Здрас-сте, – ответила Лариса, – я уже год по праздникам дежурю на телефоне доверия.

– Думаешь, кому-то захочется душу облегчить именно в эти дни? – спросил Саша, что-то натужно натягивая под столом. – В эти дни народ забывает обо всех своих проблемах… Где-то… в душе… мы до конца дней остаемся детьми, фу, ч-черт… И есть надежда, что добрый Дедушка Мороз заберет все беды вместе с прошедшим годом… подай мне изоленту… поэтому проблемы рассосутся как-нибудь сами по себе… без социальной помощи.

Лариса неопределенно хмыкнула. Как человек, не обремененный семьей, она сама вызывалась дежурить на праздники, за что коллектив бурно выразил ей благодарность в виде шоколадок и банок кофе. Идея создания «Телефона доверия» принадлежала мэрии, содержавшей городскую газету «Неделя» примерно на восемьдесят процентов. Посему мэрия справедливо полагала, что имеет право сэкономить на отдельной социальной службе, а обязанность по приему звонков возложить на работников редакции. В добровольно-принудительном и неоплачиваемом порядке, естественно. Со своей стороны журналисты поддержали эту затею, срочно набросали несколько хвалебных полос, объяснили горожанам преимущества такого рода социальной помощи (призвав к материальному содействию), однако выпавшее по жребию дежурство каждый раз воспринимали как личное оскорбление.

– Оно тебе надо? – Саша вылез из-под стола.

– Если не меня, то тебя поставят дежурить. Больше-то некого. Остальные у нас семейные, и я гарантирую, что на подобный случай припасена масса больничных листов.

– Меня нельзя, – рассудительно сказал Саша, – я несовершеннолетний.

– Тебе же есть восемнадцать? – удивилась Лариса.

– К участию в программе психологической помощи допускаются люди, кому исполнилось двадцать один, – отчеканил Саша и снова полез под стол. – По сути, мне еще водку пить нельзя, тем более – советы давать. Подай плоскогубцы.

Лариса подала ему инструмент, он неловко задел ее по руке, и она опять болезненно сморщилась. Саша тоже вздрогнул и растерянно извинился.

– Ничего, – улыбнулась Лариса. Сегодня что-то сильно болит. Придется пить еще одну таблетку.

– Вот, – Саша удовлетворенно посмотрел на результат своих трудов. – Только не пинай его сильно, там скоба на честном слове. Не обожжешься, и ноги в тепле. Нормально?

– Спасибо.

– Не за что, – он отряхнул руки и пару раз легко подтянулся на дверном косяке. – Ой, чуть не забыл. На, тебе подарок. От всей души. С Новым Годом, Латынина. Потом посмотришь. Пойдем, а то без нас начнут.

Кухня встретила их взрывом смеха и предфуршетной суетой. Что-то нарезалось, укладывалось, крошилось, морозно скрипело и шелестело обертками. Запах хрустящих яблок непостижимым образом аппетитно смешивался с запахом нежной селедки. Мужчины бодрыми голосами отдавали распоряжения в конференц-зале, под тонкое пение хрусталя и плотный стук нераспечатанных бутылок. Елку водрузили у задней стены; она была большая, темная и добрая, как Вупи Голдберг.

Праздник намечался незабываемый.

Когда все разошлись, шел девятый час вечера. Лариса вытянула ноги в валенках ближе к обогревателю и тихо отстукивала текст для своей полосы «На все случаи жизни». Больше приходилось работать левой рукой, правая что-то и впрямь не на штутку разнылась. И таблетка не действует… Она утешила себя мыслью, что это результат взаимодействия со спиртным. Ничего, завтра обязательно будет полегче.

Лариса закончила колонку «Советы юриста» и только решила устроить перекур, как зазвонил весь вечер молчавший телефон. Лариса вздрогнула от резкого звука и, чуть помедлив, сняла трубку.

– Телефон доверия, – ровно сказала она. Трубка ответила тишиной. Лариса прислушалась: на линию прорывался треск и откуда-то отдаленные звуки радио.

– Вы позвонили на круглосуточную линию, – добавила, подождав. – Я не слышу вас. Пожалуйста, говорите громче.

Несколько секунд молчания. Лариса решила, что возникли проблемы с соединением, и хотела положить трубку, но вдруг явно послышался всхлип.

– Алло, – дружелюбно повторила Лариса, – я еще здесь.

Прислушалась. Тихо.

– Я сижу здесь именно для того, – она понизила голос до хрипловатого шепота, – чтобы вы могли поговорить со мной. Ал-ло…

Ничего.

Где-то в районе солнечного сплетения стало вскипать глухое раздражение. Годичное дежурство на телефоне доверия познакомило ее с некоторыми аспектами обратной стороны медали Альтруизма.

Идея создания круглосуточной линии возникла в связи с результатами изучения десятков анкет анонимного опроса, проведенного среди лиц, имевших попытку суицида. Как оказалось, зачастую люди крайние меры поведения объясняли очень просто и однообразно: «Мне не с кем было поговорить».

Несовершеннолетняя, но спелая девочка залетела от своего дружка и пыталась сделать аборт самостоятельно. ее вытащили буквально с того света. «Я не могла рассказать об этом родителям, – шептала она посиневшими губами, пока ей прямо в машине делали переливание крови. – Мне не с кем было поговорить».

Молодой человек гвоздями прибил край ремня к стене, а другой край затянул на собственной шее в тот день, когда подруга обвинила его в гомосексуальных наклонностях. «Она вслух сказала то, в чем я до обморока боялся себе признаться, – сипел он поврежденной гортанью. – Но с кем я поговорю об этом?».

Женщина недавно похоронила мать, долго и мучительно умиравшую от рака, и вдруг обнаружила уплотнение в собственной груди. Она не придумала ничего лучшего, как сигануть с пятого этажа. «С этим не пойдешь к подругам, – объясняла она, глядя темными провалившимися глазами в больничный потолок. – С этим остаешься один на один».

Насколько уменьшилось число суицидных попыток в связи с появлением телефона доверия – неизвестно. Но за год Лариса всего несколько раз приняла звонки от людей, действительно нуждавшихся в помощи. Обычно же звонили дети с бородатыми розыгрышами типа: «Наберите воду в ванну, сейчас придет к вам слон купаться». Звонили полупьяные мужичонки, изливая душу и неизменно заканчивая разговор предложением: «А почему бы нам ни встретиться? Вы – забубенистая, я – чертовски забубенистый, жена у тещи в деревне… Ну, вы меня понимаете?». Звонили в любое время суток горожане, замученные отсутствием городской справочной службы, и тянули жалостливыми голосами: «Девушка, у меня городского справочника нет, не могли бы посмотреть номер телефона такого-то… пожа-алуйста… премного благодарен».

А однажды позвонил некто и так же, как сейчас, молчал в трубку, изредка вставляя «да» и «нет». Лариса пыталась его разговорить, решив, что он просто робкий и зажатый человек, как вдруг он заявил: «Спасибо. У вас потрясающий голос», – и бросил трубку.

У Ларисы тогда было чувство, что она вся обрызгана вонючей липкой гадостью. Особенно лицо.

Ее передернуло от этого воспоминания. Но трубку она почему-то не положила.

– Алло, – еще раз устало сказала она. Молчание. – Меня зовут Лариса. А вас как?

Молчание. Но отчетливо послышалось дыхание.

– Давайте все-таки поговорим. Сегодня праздник. Говорят, что любое желание, загаданное в эту ночь, обязательно сбудется…

Тишина. Она откинулась в кресле, накручивая на палец кудрявый провод телефона.

– Знаете, что я загадала? Я загадала…

– Нельзя рассказывать, – вдруг ответила трубка. Лариса вздрогнула. Голос был детский.

– Расскажешь – не сбудется, – насуплено буркнул голос.

– Верно, – мягко сказала Лариса, – Я и забыла. А ты успел что-нибудь загадать?

– Я девочка, – вздохнули в трубке.

– Извини, – Лариса коротко рассмеялась, – не сообразила.

– Да ладно, – простили в трубке. – Меня и с виду за мальчика принимают.

Голос подумал и добавил:

– Дрыщ жирдястый.

– Это кто это тебя так называет? – поразилась Лариса. Молчание. – А меня знаешь, как в детстве называли? Плоскодонка.

– Почему? – поинтересовался голос и кашлянул.

– Потому что я была высокая и плоская со всех сторон. Нас было четыре подруги в школе. И все как на подбор – тощие и плоские. Нашу компанию называли «флотилия плоскодонок».

Голос не отреагировал.

– Сколько тебе лет? – сделала Лариса еще попытку.

– Восемь. Через месяц будет девять.

Неудивительно, подумала Лариса, что юмор про флотилию пока не доходит. Мала еще.

– А вам? – спросил голос, и Лариса обрадовалась. Есть контакт.

– А мне тридцать.

– Много, – посочувствовал голос.

– Смотря откуда глядеть, – защитилась Лариса. – Для тебя я древний человек. А для моего начальника – зеленая девчонка.

Молчание.

– Как тебя зовут? – попробовала Лариса еще.

– ЛОРА, – вдруг взорвалась трубка, и Лариса задохнулась.

– Ло-ра, – отчетливо повторили в трубке. И, помолчав, добавили, – имя, как у попугая.

– Лора, – повторила Лариса, будто пробуя имя на вкус. – Лора. Знаешь, мне не нравится твое имя.

– Мне тоже, – буркнули в трубке. – Но я же его не выбирала.

Опять помолчали.

– А у меня есть мандарин, – сказала Лариса.

– И больше ничего? – жалостливо протянул голос. Лариса рассмеялась.

– Остальное уже съели.

– И выпили, – мрачно хмыкнули в трубке.

Смешливость Ларисы сразу пошла на убыль. Тон, каким это было сказано, выдавал крепкое знание праздничных российских традиций. Знаний не теоретических, а, возможно, попробованных на своей шкуре. Дура, выругала себя Лариса. Я же на телефоне доверия…

– Послушай, девочка-мальчик с попугайным именем, – осторожно начала она, – а ведь сейчас уже ночь. Почему ты не спишь?

Молчание.

– Не подумай, что лезу в душу… Просто интересно.

– Я не пойду домой, – тихо ответила трубка.

– Ты не дома? – поразилась Лариса, – Откуда же ты звонишь?

– Из будки.

– Отку-уда?! – ахнула Лариса. Мгновенно перед глазами встала картинка: снежная ночь с бриллиантами звезд на бесконечном небе и в их свете – одинокая холодная будка, в которой сгорбилась маленькая фигурка… Воет ветер. Валит снег.

– Послушай, – она проглотила слюну и отчаянно захотела курить. – Если лезу не в свое дело, так и скажи. Но я все-таки – телефон доверия. До-ве-ри-я. Ты можешь мне доверять, Лора. Ты что, вообще сегодня домой не собираешься?

Молчание.

– Я имею ввиду: поужинать, помыться, переодеться. – Лариса лихорадочно подбирала слова. – Программа сегодня интересная, по первому каналу…

– У нас нет телевизора, – печально ответили в трубке.

– А где он? – главное, не терять контакт.

– Папка пропил. Давно уже.

– И без телевизора можно неплохо провести время. Пойти в свою комнату, почитать книжку…

– У нас однокомнатная квартира. Мы все вместе живем. Я, папка и Ленчик.

– Кто Ленчик? – быстро спросила Лариса.

– Брат. Ему тринадцать. Он сейчас в милиции.

– В новогоднюю ночь?

– Он окно в подъезде разбил. Специально, чтоб забрали. И пива напился. Говорит, пьяного не отпустят, пока не протрезвеет. Я тоже, когда замерзну, окно разобью кому-нибудь.

– Окна не надо бить, Лора, – вкрадчиво сказала Лариса, – лучше приходи ко мне. Чаю попьем. Знаешь, где редакция?

Молчание. Треск. Радиоголоса сменились далекой радиомузыкой.

– У тебя есть папка? – голос звучал так тихо, что Лариса изо всех сил прижала трубку к уху.

– Был, – осторожно ответила она. – Как у всех.

– Где он?

– Умер, – просто сказала Лариса. Рука разнылась невыносимо, и она подняла ее над головой, ожидая, пока отольет кровь.

– Знаешь… – задумчиво сказал голос, – я тебе скажу, что я загадала на Новый год.

– Не говори. А то не сбудется.

– Я не знаю, – вдруг всхлипнул голос, – я боюсь!

– Чего, Лора? Чего ты боишься?

– Я боюсь, что мое желание сбудется! – голос задрожал, захлебнулся и вдруг расплакался, – Так хочу, чтобы оно сбылось, но так боюсь! Ведь это плохо – желать, чтобы папа умер!

Через улицу на Центральной площади прогремел взрыв, и новогоднее небо расцвело пышными цветами фейерверка. Красный отблеск через узкую амбразуру под потолком осветил уголки Ларисиной каморки.

– Лора! – крикнула она сквозь грохот, выстрелы и крики с Центральной площади, – Лора!

– А я хочу, чтобы он умер! Хочу! – захлебывался голос, – если это сбудется, я никогда, никогда не буду больше ничего желать!

– Лора! – севшим голосом хрипела Лариса. Правую икру свела кусачая судорога.

– Он… он играл с Ленчиком в «дурака» на раздевание! Когда Ленчика нет, он требует, чтобы я играла с ним! А я играла! Играла! А куда мне деваться, слышишь, ты?! А он смотрит на меня! И он страшный становится, и у него глаза делаются черные!!!

Свист. Грохот. Разноцветный взрыв. Восхищенный вой толпы.

– Я видела, что он с Ленчиком сделал! Он думал, я сплю, а я не спала! И япомню, помню… как… как Ленчик мычал… а папка рот ему зажимал…

«Ми-ле-ни-ум! Ми-ле-ни-ум!!» – скандировала толпа на площади. «Ур-рр-а новому тысячелетию!». Протяжный свист. Взрыв. Вой. Фиолетовые цветы в небе.

– Лора…

– Ты! Ты ни-че-го не понимаешь! Ты сидишь в своей РИ-ДАК-ЦИИ и строишь из себя добрую тетю! Ленчик пива напился, а его тошнит от пива! Я не хочу идти домой! Не хочу! Потому, что если я приду, он будет мне руку пихать между ног! Я хочу, чтобы он умер, умер, умер!!!

– Лора!

Свист. Вой. Взрыв. Стрельба. Синие цветы сквозь стеклянные звезды. Короткие гудки в трубке.