Читать книгу Я открою эту дверь - Дарья Сибиряк - Страница 3

1998 год. Четверг, 2 июля

Третью неделю город плавился от жары. Сквозь сырое марево от пригородных болот солнце казалось растаявшим куском масла. Еще чуть-чуть – и потечет тягучими жирными каплями прямо на щетку таежных елей, растревожит пряный дух лесных цветов и, зашипев, помутнеет в прозрачных блюдцах лесных ламбушек… Душно. Мокро. Жарко.

В городе участились случаи астматических приступов. Два – со смертельным исходом. Радиостанция Кайгаса трижды в день передавала прогноз погоды. Белый карельский городок находился в зоне действия странного, нехарактерного для севера антициклона.

Продавщица устало присела на перевернутый ящик из-под картошки, с ненавистью глядя на свой лоток. Торговля сегодня шла плохо, влажная духота не располагала народ идти за овощами. Сидят, козлы, за холодным пивом, злобно подумала она, а тут кочевряжься с пудовыми ящиками за три копейки в месяц. Овощи и фрукты, с утра еще свежие, за день успевали дозреть, налиться соком и кое-где прокиснуть. А это же вес. Это же деньги. Реальная недостача. Хозяина сегодня уличила на махинациях с весом ящиков… Придурок, своих обманывать… От жары гул в ушах, резко встанешь – в глазах темнеет, воды выпила ведро, а отойти некуда. Внизу живота тянет – вот они, пудовые ящики-то! На медосмотре грыжу обнаружили. Говорят, надо резать… Хозяину наплевать, не можешь работать – найдем кого-нибудь без грыжи. При городском уровне безработицы в сорок семь процентов подвяжешь грыжу бинтиком, зубки стиснешь, да и смолчишь в тряпочку. Дома сын – кладбище надежд, дегенерат, весь в папашу; последнее время ведет себя странно, не дай бог, наркотики… Золото убрать, что ли, не много, но жалко будет, если что.

Продавщица вынула мятую сигарету и закурила, мрачно глядя в пространство. В основании кроваво-красной томатной пирамиды смачно лопнула помидора. Если Руфат еще раз сдаст мне пятикилограммовые ящики по весу четырех, я ему этот ящик на голову надену. Крутишься, как белка, его же задницу прикрываешь, а он такие вещи проворачивает, козел… Сегодня проверка ходила, благо – девочки по цепочке предупредили, иначе штраф съел бы всю выручку. Говорила же ему: Руфат, «заряди» кассовый аппарат, триста баксов отдашь, спать спокойно годы будешь. А он «я обманувать нэ могу», однако больше двухсот рублей в день на кассе набивать не разрешает, запрещает чеки выдавать. Честный ты наш… Груши потекли – кто за потерю веса платит? Я. Виноград подсох – кто виноват? Опять я. Огурцы на жаре сединой покрылись, их даром никто не возьмет, а ты их с прилавка неделю не снимаешь, от них одна кожура осталась, кто виноват? Снова я. Эх, жизнь… Махнуть бы рукой на все, достать свой запыленный диплом художника-оформителя, плюнуть Руфату в бородавку на носу, и уйти бы в голубые дали, где нет заноз под ногтями, тянущих яичников, и где никто не считает за подвиг тебя обмануть…

При мысли об обмане ее передернуло. Она раздраженно затоптала уже тлеющий фильтр, кряхтя, влезла прямо под прилавок и, кое-как пристроившись, подсунула под себя пополам разрезанную бутылку из-под колы. Пьется на жаре хорошо, администрация уличного рынка об отхожем месте не позаботилась, если кто оскорбится при виде моей задницы, – я не виновата. Лучше голым задом посветить, чем терпеть режущую боль в мочевом пузыре.

Вдруг она как будто увидела себя со стороны, скорчившуюся в душном полумраке подприлавочного пространства, пропахшую духом подгнивающих овощей, обманутую собственным хозяином и вообще всею своею серой, какой-то убогой жизнью. Ей стало так себя жалко, что она надрывно всхлипнула. Выползая из-под прилавка, охнула от короткого выстрела в пояснице, ударилась виском о занозистый край бортика, вспомнила безработного сына-дегенерата, бугая девяносто килограмм, и горько, безутешно разрыдалась.

Обман за обман, пронеслась в голове совершенно несвойственная ей мысль. Обманываешь ты, обманывают тебя. Что посеешь, то пожнешь, все правильно и закономерно.

Она оторопела от этой мысли, удивилась и высморкалась в грязную тряпку, тут же протерев ею запылившиеся золотые яблоки. Если мы не будем обманывать, возразила она себе, не выживет ни один весовой лоток. На весах десять граммов постоянно «висит», при взвешивании грамм 30—50 накинешь, на калькуляторе еще столько же приплюсуешь; глаз наметан, видишь, кто считает вместе с тобою, а кто ворон ловит, надеясь на твою сознательность. Если бы эти деньги еще тебе в карман шли, а то платишь ими хозяину за его же ящики… Мораль проста. Поймают – плохо, продавцу стыдно. Не поймают – хорошо, стыдно покупателю. Чаще все-таки не ловят, если шибко не борзеешь. Сегодня, например, просто не повезло.

При воспоминании о сегодняшнем происшествии ее опять передернуло, и вдруг какая-то тревожная тоска зажглась в той части обширной груди, где предполагается душа. Захотелось бросить никому сегодня не нужные овощи и кассу с выручкой, да и уйти скорее домой. Она перестала плакать и тяжело моргнула тяжелыми, сонными веками. В отпуск пора, дорогая, сказала она себе, криво усмехаясь. Что за мысли, прости, господи… Собственно, ничего ведь не случилось страшного.

Утром она как раз только обнаружила разницу в весе ящиков и лихорадочно пыталась сообразить, сколько раз Руфат так ее прокатывал за последнюю неделю. Даже по приблизительным подсчетам сумма получалась умопомрачительная, получки точно не видать, а сейчас доказывать что-либо уже поздно. Подошли две, понесло же за фруктами в такую жару. Одна явно денежная, холеная телка, с выражением лица «мне здесь воняет», перебрала двумя белыми пальцами чуть ли не все содержимое лотка. Потом держала эту руку на отлете, как заразную. Купила много, на весы смотрела внимательно, в глазах цифры так и прыгали. Такую не обманешь, у них в мозгах встроенный калькулятор.

Вторая помоложе, любимый тип работников торговли. Берет то, что лежит сверху, смотрит лениво, равнодушно отсчитывает деньги, никогда не торгуется и даже если заметит, что обманули, бучу поднимать не будет. На таких покупателях Руфаты себе коттеджи строят. А ящики-то в голове сидят, а недостача-то свет застит, компенсировать-то ее надо, либо из своего кармана и всю сразу, либо из чужих и помаленьку.

Ну – да, да! Да. Накинула пять рублей. Был грех. И если бы не эта холеная стерва рядом, сошло бы все гладко, как всегда сходило. Может, пятерки все же многовато, не так уж много та, вторая, купила. Но явно видно, что брала не на последние. Так холеная чуть не задохнулась, честное слово; казалось, сейчас удар хватит. Встала как вкопанная, морда пунцовая, глаза белые, руки растопырила, как ворона крылья… Жуть. Ну надо ли так волноваться. Из-за пяти-то рублей. А крику было, будто в мышеловку наступила. Ради сохранения престижа пришлось стоять на своем и отпираться до последнего. Молодая сначала молча наблюдала, вроде бы даже с интересом; похоже, сама с собой заключила пари типа «кто кого переорет». Потом пари ей, видать, надоело, она молча повернулась и пошла, зажав в одной руке пакет с фруктами, в другой – бумажную сдачу. Ее спутница тут же смолкла и побежала следом, неловко переставляя длинные ноги, не по погоде затянутые в тугие чулки. И чего хотела криком доказать? Выпендриться перед спутницей? Они явно не мама с дочкой – возрастные категории не те. И не подруги – подруги обычно похожи. Может, лесбиянки, подумалось брезгливо, сейчас никто уже не таится, все напоказ…

Как бы там ни было, сцена все-таки не из рядовых. Тяжелым осадком осело впечатление и отравило весь день.

Продавщица посмотрела на часы, стала собирать непроданный товар в ящики, мешки, деловито пересчитала выручку. Вспомнила, что по дороге домой нужно зайти к Верке за свежей рыбой. Вот везет же некоторым бабам – мужик и работает, и на рыбалку, и лодку сам сочинил, и все в дом, все в дом… Она представила своего переростка-сына, его без вести пропавшего в пучине времени недолговечного папашу и вздохнула.

Через час, сдав товар, убрав лоток и объяснившись с Руфатом, продавщица, пряча грязные ногти в кулаки, побрела в сторону дома. К вечеру жара немного спала, но духота усилилась, обостренная тревожно-горьким запахом вездесущего болиголова. Начало июля, однако белые ночи начинали потихоньку сдавать позиции, уступая место многомесячной будущей темени. В окнах придорожного бара дрожали призрачно-сиреневые огоньки, пара-тройка завсегдатаев уже попросили сделать музыку погромче.

Рядом с визгом тормознула машина, отражая крышей мертвый свет уличного фонаря. От неожиданности продавщица вскрикнула; сердце вдруг зашлось почти болезненной вибрацией. Сначала подумала «старею», потом подумала «козел» и совсем уже собралась «раззявить хлебало», как дверца приоткрылась.

– Подвезти? – открытая белозубая улыбка, смущенное обаяние, усталые глаза за стеклами дорогих изящных очков. Говорила мне мама – не садись в машину к незнакомым, пронеслось вихрем в голове, но нежно-зеленый свет уютного салона вдруг так отчаянно пообещал исполнение всех сокровенных желаний, так сильно поманил иллюзией лучшей жизни, что не оказалось сил противостоять ему. Так не смогла бы Золушка отказаться от подарка Феи, хотя вроде бы и не заслужила, и предпосылок не было, и на роду совсем другое написано – но только раз в жизни наплевать на все условности, забыть про грязные обломанные ногти, ответить на белозубую улыбку… А дальше – будь, что будет.

– Подвезти, – сказала она.

Домой она не вернулась, к Верке за рыбой не зашла, и больше живой ее никто никогда не видел.