Читать книгу Суккуб - Дарья Викторовна Еремина - Страница 3

Урод всегда здесь, когда я прихожу. Кажется, что он живет в библиотеке. Когда бы я ни пришла, он сидит за партой и что-то выписывает. Ему никогда не нужен компьютер, потому что дома есть свой. Но не все можно найти в Интернете. Поэтому он здесь.

Я не здороваюсь.

С Уродом никто не здоровается, если только не требуются его услуги. И в этом случае нужно иметь деньги, чтобы заплатить. Других поводов к нему обращаться нет.

Он всегда один. С ним никто не разговаривает. Его никуда не зовут. Он неприятен всем, кого я знаю. Его избегают. Он – наш личный изгой.

Набрав литературы, я сажусь дописывать чужую курсовую. Потом статьи. Потом начну свою. Осталось чуть-чуть. Заключение, выводы, работа над ошибками – все. Это часа на три, не больше.

За спиной открывается и закрывается дверь. Кто-то пришел. Кто-то ушел. Потом я перестаю замечать окружающий мир, погрузившись в историю европейской журналистики средневековья. Хорошо, что заказчик не выбрал журналистику мезозойской эры…

Часа через полтора что-то неуловимо меняется. Принюхавшись, я оборачиваюсь. В нескольких партах от меня сидит Урод. Откинувшись на спинку стула, он листает учебник у себя на коленях. В руке – коричневый пластиковый стаканчик с кофе или горячим шоколадом. С чем-то, содержащим какао и сахар. Сладкий. Ароматный. Вкусный. Из автомата в коридоре. Сглотнув, я зло отворачиваюсь.

Хочу горячего, сладкого, ароматного какао с молоком или… просто кофе. Я унимаю палец, ногтем стучащий по ребру клавиатуры. Этот аромат, разносящийся по библиотеке, выбил из колеи. Почему его не выгонят? Он же может пролить какао на книги!

Я стучала ногтем по краю клавиатуры до тех пор, пока запах не приелся. Вычитав курсовую, вложила в принтер бумагу и попросила девушку-библиотекаря подтвердить печать.

Теперь рерайт. Это просто. Переписываешь то, что уже написано, но другими словами. Главное – не выдумывать. Главное, чтобы все факты получаемой статьи совпадали с исходными данными.

За спиной хлопнула дверь, я снова отвлеклась. Подумала, что стоит прогуляться. Все внутренности, что зажаты во мне, пока я скрючилась перед монитором, все они мечтают занять причитающееся место. Они будто молят меня о снисхождении. Я слышу их. Слышу, как гудит поясница: распрямись! Вздыхают легкие: подыши! Орет желудок: поешь! Плачут колени, горло, немеющая задница, глаза. Ноет все мое существо. Мне нужно встать и пройтись.

Когда я залочиваю¹ комп и поднимаюсь; когда я разворачиваюсь к двери и обегаю взглядом помещение, я понимаю, что осталась в воскресный полдень одна в замкнутом пространстве с Уродом, который внимательно, не отводя взгляда, наблюдает за мной. И мне становится гадко. Мне становится жалко себя, потому что я не должна быть здесь – в трех партах от него. Я должна быть в другом месте: где Анька, где все. Я должна быть где угодно, только не здесь. И я ненавижу его и этот комп² и эти книги и мудака, нашедшего студентку, чтобы переписать за копейки несколько статей. И понимая все это, я сажусь обратно на стул и начинаю реветь.

Я устала. И у меня ледяные ступни. Я хочу есть. Я хочу сладкого, горячего шоколада из автомата в коридоре. Чтобы он обжигал пальцы и источал необыкновенные запахи.

Хуже всего то, что Урод продолжает смотреть. Он никогда не подойдет ни ко мне, ни к любой другой девушке. Он знает о себе достаточно, чтобы прогнозировать реакцию на любое вмешательство в чужое личное пространство. Я не знаю, унижают ли его эти взгляды, эти глухие, почти неслышные выстрелы в спину: «урод-урод-урод». И не хочу знать.

И думаю о нем сейчас лишь для того, чтобы отвлечься от жалости к себе, чтобы успокоиться. Чтобы все же встать, пройтись, а потом закончить со статьями. Потому что на следующей неделе нужно сдать курсовую.

Поэтому я просто дышу.

Дышу…

Когда эта рыжая ошибка природы встала надо мной, хотелось прошипеть: «Исчезни, Урод». Я посмотрела на него исподлобья, а он спросил своим высоким вибрирующим голосом, будто открыл тяжелые ставни с проржавевшими петлями:

– Может, кофе?

Я сглотнула, не понимая. Он со мной заговорил? Просто взял и осмелился с кем-то заговорить? Предложить кофе? Наблюдать сверху, как я реву?

Как он посмел? Просто заговорить с кем-то, кто его презирает. Считает его изгоем. Как он мог просто спросить меня о чем-то? Разве он не чувствует к себе того же, что и мы все к нему? И разве он не чувствует к нам всем то же, что и мы к нему?

Не меняясь в своем омерзительном лице, он развернулся и пошел к двери. Я вытерла щеки и встала к окну, отодвинула тяжелую пыльную занавеску. На улице было солнечно и пусто, холодно и гадко. На мутную серо-голубую улицу падали отвратительные призрачно-желтые лучи солнца. Это как его глаза: блеклые овалы в кольце желтых ресниц.

Дверь тихо хлопнула, впустив Урода с пластиковой чашечкой. Тут же запах, что сводил мои мысли судорогами пару часов назад, заполнил нос, горло, проник в легкие, уже расшифровавшись в нечто томительно-привлекательное.

– Горячий, – предостерег он, протягивая стаканчик.

Я не успела сделать вид, что не беру. Руки потянулись раньше, чем я смогла одернуть себя. Избегая его взгляда, я смотрела в бежевую пенку на поверхности и вдыхала аромат. Вдыхала, вдыхала и вдыхала… будто у меня вместо легких газовый баллон, и я могла сохранить этот аромат в себе. Законсервировать на потом.

Я отвернулась к окну, обхватив горячий стаканчик ладонями. Постепенно, медленно боль проникала все глубже, сквозь кожу и мышцы, к самым костям. Это мне в наказание за то, что я не могу поблагодарить. Да, я не могу сказать Уроду «спасибо» за чашку кофе, о которой мечтала последние часы.

Когда за спиной тихонько хлопнула дверь, я вздрогнула и обернулась. Я осталась одна. Он ушел.

Стало спокойно. Останься он здесь, я испытывала бы чувство вины из-за собственной неблагодарности. А так – он просто ушел. Будто и не было его. Вот и хорошо. А мне работать надо.

«Ты куда пропала? Мы в «Винстриме»» – сообщение SMS. Подняв взгляд на последнюю, третью статью, я сжала телефон.

Я действительно забыла или просто не хотела вспоминать, что у Аньки День рожденья? Именно об этом она намекнула вчера утром.

Она сказала: Курсач горит. Не успеваю.

Она подразумевала: Ты не можешь подарить мне ничего, кроме этого…

Она не произнесла это вслух, но все и так было ясно. Я хотела об этом забыть и почти забыла.

На улице еще светло. Они в «Винстриме». Они празднуют её День рожденья и удивляются: «А где Лида»? А я тут. И мне еще немного. А потом нужно писать свою курсовую. И судя по всему, еще работу Аньки. И все на неделе, до пятницы.

Я вчиталась в набранный текст. Неохотно продолжила переписывать историю эволюции Porsche. 1948, 1951, 1954, 1955, 1959, 1961, 1963, 1968, 1969… 1996, 2002… Впервые в истории Porsche был выпущен четырехдверный автомобиль с полнофункциональными задними сидениями. Ведь, «полнофункциональный» может являться синонимом «полноценный»? Если мой желудок полнофункционален, является ли он полноценным? Хрен с ним. Пусть эти чертовы сидения будут полнофункциональными!

Уже смеркалось, когда я вышла на улицу. До «Винстрима» три остановки на метро. Иногда мы проводим там время. Анька чаще, чем я. Все они чаще, чем я. Можно доехать на автобусе, но из-за пробок сейчас это займет вечность. Даже до метро дойти пешком быстрее, чем ждать хоть какой-то транспорт. И полезнее.

Зайдя в «Винстрим», я прошла под рамкой.

– Вашу сумку, – попросил охранник.

Я бывала здесь, и он видел меня раньше. Но досмотр – его работа, а потому я распахнула сумку, а он просто кивнул.

Итак, на второй этаж. Слева сцена, перед ней – танцпол. Мои сидят справа посередине, сдвинув три маленьких столика.

Анька – блондинка. У нее длинные волосы, которые по праздникам она завивает щипцами. Она милая и приятная, очень симпатичная. Не худая. Не высокая. Не глупая. Не бедная. Она просто девчонка, с которой я делю комнату в общежитии. Каждое утро она смотрит на меня как на будильник. А так же платит за написание её работ. Уже четыре года.

Почему она и ребята любят «Винстрим» я не знаю. Я уважаю это место за то, что могу услышать здесь музыку прошлых веков и увидеть в глазах окружающих тот же восторг, какой вызывает она у меня. Я могу услышать тут все что угодно, даже Вивальди. Здесь играет Луи Армстронг. Здесь никогда нельзя заранее предугадать, какой сюрприз преподнесет тебе, лично тебе, исключительно тебе – ди-джей. Бах в баре «Винстрим» – это почти то же самое, что сигарета, тлеющая на дне бокала мартини. Искрящийся пепел, отпечаток помады на фильтре и дым, струящийся сквозь напиток на поверхность. Вот так это звучит. Это невозможно. И за это я люблю «Винстрим».

Сейчас из динамиков орет «Numb» и я прижимаю руку к животу, так все там вздрагивает и волнуется от взрывающего воздух возгласа: «Become some numb, I can’t feel you there». Неожиданно! Это только для меня. Потому что это вряд ли могут крутить в другом баре для кого-то другого. Я всегда думала, что это может орать только лично мне в уши, когда-то давно. Когда еще у меня был дисковый плеер, а я жила где-то там, куда пока не доехал Porsche с полнофункциональными задними сидениями. И не доедет.

За сдвинутыми столиками сидят ребята и девчонки с курса. Я улыбаюсь, здороваясь, и ищу поблизости стул. Когда взгляд останавливается на Уроде, улыбка сама сходит с лица.

– Что он тут делает?

Я даже не пытаюсь говорить тише. Я просто спрашиваю, что этот урод здесь делает.

– Ты же отказалась написать мне курсач.

– И?

– А он согласился.

– И?

– И это его цена.

Я отвернулась к ближайшим столикам. Почему мне так гадко? Почему мне кажется, что он меня преследует? Он вообще здесь оказался раньше меня. Но не знать, что я буду здесь, он не мог.

Нет, это все бред. Просто он хочет быть ближе к людям. Наверно так. Ближе к особям, частью которых считает себя. Как вид. Или подвид.

– Лид, садись! – крикнул Макс мне на ухо, подставив стул под мой зад. Обернувшись к нему, я поблагодарила и села.

Макс – это брюнет метр восемьдесят с хвостиком. Это его дыхание смешивается с Анькиным ночами, когда я в двух метрах от них. У него красивое тело и обычное лицо, даже слишком обычное. Зацепиться можно лишь за губы с четким контуром, чувственные, откровенные. Их хочется целовать. Когда смотришь на Макса, видишь только эти губы. И он кажется очень привлекательным. Все остальное меня не касается. Я благодарна ему: он не забывает в нашей комнате носки.

– Я бы написала!

– Уже поздно! Я не могла рисковать. Ты же отказалась, – попыталась успокоить меня Анька. Кажется, она видит меня насквозь. Чувствует мою растерянность и вину, духа которой не было вчерашним утром. Тогда речь шла об её лени и деньгах. Теперь же… о чем-то другом.

Мне постоянно кажется, что Урод следит за мной.

Пока Макс наливает мне вино, я смотрю на Аньку виноватым взглядом. Смотрю и говорю, что люблю ее. И что я сука. И что я, все равно, люблю ее. И чтобы она простила меня. Я говорю ей много теплых слов, от которых у самой начинает щипать в носу. Говорю и чувствую, что на меня смотрит какой-то урод, которого здесь и быть не должно.

– За тебя, Анька. Оставайся такой же необыкновенной и веселой, здоровой и красивой. Будь счастлива. Будь просто собой. Просто, будь!

Она улыбнулась широко и красиво, белозубо и счастливо. Чокнувшись, мы отпили. Ребята и девчонки присоединились к нам. Посмотрев в дальний край стола, я наткнулась на конопатую длинноносую физиономию и отвела взгляд. Вокруг него было пустое пространство. Никто не хотел даже локтем соприкасаться с ним. Он сидел дальше всех от нас с Анькой. Он был тут, но его как бы и не было. Его никто не замечал. Он не поднимался, когда поднимались все, не улыбался, ничего не говорил. К нему никто не обращался. Мне же постоянно казалось, что он смотрит на меня. Как будто я забыла помыть руки с улицы. Его взгляд – словно грязные руки. Будто зуд от укуса комара.