Читать книгу Суккуб - Дарья Викторовна Еремина - Страница 8

Лешка ждал меня в коридоре напротив аудитории. Он сидел на подоконнике и делал вид, что читает лекции. Я вышла второй. Я всегда сдавала зачеты в числе первых. Всегда на отлично. Не потому что влияла на преподавателей. Я зубрила, заучивала и знала на отлично все, что меня могли спросить.

– Привет, – он поднялся, опуская тетрадь. Я замерла у двери, сжимая и разжимая правый кулак, будто собиралась ему врезать. Когда Лешка покрыл разделявшие нас три метра и наклонился, отвернула лицо. – Лида, что случилось?

– Забудь о том, что было вчера.

Я сделала шаг в сторону и пошла прочь. Когда-то давно я повторяла себе как заклинание: без жалости, без сожаления. Они – твоя солярка.

Теперь же в груди вибрировал кактус.

– Лида, подожди! – опомнившись, он побежал за мной. Я свернула за угол, повторяя почти вслух: солярка, солярка, солярка. Мне теперь не нужно. Не нужно.

– Не нужно! – обернулась я, выставляя ладони вперед.

Он замер. Я не смотрела на его лицо, только на руки: на удивленные ладони, изумленные пальцы, на тонущие в непонимании ногти. Солярка. Последний, кого я не смогла от себя отшить.

Развернувшись, я быстро ушла.

– Что ты сделала с Лешкой? – спросила Анька, войдя в комнату.

Я подняла взгляд от лекций и пожала плечом и бровью.

– Он сам не свой. Вы, наконец, переспали? И тебе не понравилось? Что случилось?

– Мы не спали.

Анька подошла к тумбочкам. Скинув сумку, потянулась к коробке геркулеса «Экстра» на подоконнике.

– Твой фуршет на одну персону заканчивается.

– Знаю, – я подняла взгляд, наблюдая, как она трясет коробку.

– Так, что ты сделала?

Я смотрела на нарисованные зеленые яблоки на коробке и думала, стоит ли ей говорить?

– Вчера на дискотеке, – начала я, – мы танцевали.

– Вы целовались, – догадалась Анька.

– Да.

– Ну, и сука же ты…

Я подняла взгляд с нарисованной на коробке пиалы на подругу. Кивнула задумчиво: знаю.

– Он же все эти четыре года только о тебе и думает. У него же никого нет. Не было. Ты представляешь, каково это?

Я усмехнулась. Она усмехнулась в ответ. Потом вовсе села, ставя коробку на тумбочку и тихо смеясь.

– Это твой выбор. Но с ним-то зачем так? Зачем?

– Я случайно. Я не хотела, – я опустила взгляд в лекции.

Я хотела. И тогда это не было случайным. Теперь же…

Анька сидела на кровати. Она уже не смеялась. Лешка учился на нашем потоке. С Максом они дружили с детства. Он был рядом всегда. С первого дня учебы.

– Лид, ему плохо. Ему очень плохо.

– И что я должна сделать? – я поднялась, надела туфли и подхватила кофту. – Пойти, переспать с ним?

Аня отвернулась к окну. Там лето врывалось в Москву, завладевая улицами, деревьями, воздухом. Сегодня днем там бугай чуть не убил Урода. Вполне вероятно, что в этом была и моя вина. Сегодня днем я сорвалась. Впервые за четыре года я повлияла на кого-то. Сегодня днем я поставила под удар все, над чем работала последние годы. И сегодня мне было абсолютно не до Лешки и его сердечных ран.

Тихо затворив за собой дверь, я вышла из комнаты. Обернувшись, уткнулась носом в Макса. Прижав своим телом к двери, он обнял мое лицо ладонью. Смотрел, грустно улыбаясь своими необыкновенными губами и молчал. Опустив взгляд на кричащую оранжевую рожицу на футболке, я положила ладонь ему на грудь и попыталась оттолкнуть. Погано. Очень погано.

По обе стороны коридора хаотично перемещались ребята и девчонки. Кто-то наблюдал странную сцену. Подняв взгляд на Макса, я попросила одними губами: отпусти. Мгновенно его лицо стало злым. Губы вытянулись в презрительную линию. Брови нахмурились. Сомкнувшиеся челюсти заиграли желваками. Я знала, о чем он думает, что думает обо мне. Я могла составить длинный список слов, которые проносились у него в голове. Но он промолчал. Больно сжав подбородок на прощанье, выпустил. Направляясь к лестнице, я слышала, как он заходит в нашу комнату. Без жалости, без сожаления. Солярка.

На лужайке остались капли крови. Трава казалась изнасилованной: вытоптанная, порванная, выдранная пучками, испачканная кровью, стонущая.

Теребя ремешок сумки, я медленно побрела в магазин.

Взяв пачку геркулеса, направилась к кассе. Открыв кошелек, уставилась на сторублевку. Подняла удивленный взгляд на кассиршу. Снова посмотрела на сторублевку. Я же покупала лекарства! У меня должны были остаться какие-то копейки. Только на геркулес!

Вынув бумажку, я задумалась. Может, Лешка заплатил? Обязательно нужно спросить! Это не должно быть неконтролируемым! Ни в коем случае! Ни за что!

Зажав «Экстру» подмышкой, я пошла к институту, в здание общаги, к Лешке. Он был у себя в комнате один. Сказал: «Да» на стук в дверь. Я не ожидала увидеть его таким. Не ожидала, что подруга-водка окажется более верной, чем друг-Макс. Не ожидала, что он вообще может быть… таким.

– Лида?

Казалось, что он должен быть зол, но поднявшись, он просто свалился на колени, прижав меня к двери.

– Лидонька…

Как я не вовремя. Ой-ой-ой! Совсем-совсем не вовремя.

Задрав мне футболку, он целовал живот. Я отцепляла пальцы от себя, отталкивала ладонью его лоб.

– Леш, вчера в аптеке ты заплатил?

– Что?

Он спросил, потому что не слышал, не слушал и не собирался слушать.

– В аптеке. Ты заплатил?

– Что?

Я нащупала пальцами ручку двери. Он расстегнул верхнюю пуговку джинс и потянул в стороны. Я хватала его руки, стягивающие с меня штаны. Инстинктивно опустилась на пол, чтобы они оказались недоступны.

– Леша, перестань. Ты пьян, – говорила я односложно. – Перестань. В аптеке. Вчера. Ты платил за лекарства?

– Лида…

– Черт, – я выругалась, когда опустившись на пол, вместо того чтобы спрятаться, оказалась еще ближе. Руки были под футболкой. Губы легко смирились с отвернувшимся лицом и всосались в шею. Колени оказались подо мной. Он думал, что я пришла именно за этим. Потому что ему было плохо. Так сказала Анька. Так сказал Макс. Он молчал, но его молчание сказало достаточно. Скосив взгляд на пачку геркулеса, я сглотнула и откинула голову на дверь. Ну почему, почему?

Я подумала: Леша, отодвинься.

Я смотрела на него: Успокойся.

Я поднялась на ноги, застегивая джинсы и поправляя лифчик: Поспи два часа.

Подняв геркулес, я пошла прочь.

Все не так. Все совсем-совсем не так!

Два дня я старательно избегала Лешку. Два дня я пыталась вспомнить, кто заплатил за лекарства. Два дня, как на иголках, я пыталась вспомнить случаи, когда могла бы срываться в течение прошедших четырех лет. Это значило бы, что я лишь поставила зеркало перед своей совестью. А сама делала, что и раньше. По мелочам. Без особых затрат.

Энергия в природе не возникает из ничего и не исчезает; она только может переходить из одной формы в другую, – это все, что мне оказалось нужным в двенадцать лет для понимания природы взаимодействия. Энергия нейтральна и безымянна. Она течет сквозь всех и циркулирует внутри каждого. Самый простой способ позаимствовать её для своих целей – возбудить физическое желание. И это не плохо. Это как кровопускание. Как донорство. Как месячные. Когда уходит кровь, организм работает на компенсацию и обновление. Так я считала в двенадцать, в тринадцать, в четырнадцать, в пятнадцать, в шестнадцать лет. Сейчас я об этом не думаю.

Я обегала взглядом занятые компы и безразличные затылки. Я постукивала мыском по полу.

– Ты когда освободишь? – наклонилась к Галке.

– …После меня Миха занял, – ответила она, захлебнувшись.

– После кого никто не занял? – повысила я голос.

Ко мне обернулась пара безразличных лиц. Никто не ответил.

Будет слишком нагло, если я навещу побитого Урода? Справлюсь о здоровье, бла-бла-бла.

Еще раз обежав взглядом затылки, макушки и лбы, я вышла. Интересно, бугая исключат или снова пронесет?

Я помнила станцию метро, я знала этаж, я нажала звонок под номером 221.

– Кто? – безразлично скрипнул Урод за дверью.

– Лида.

Взглянув на его физиономию, я поморщилась. Лиловые отпечатки любви и верности Дрона расплывались на лице в желтовато-зеленом ободке. Правая рука висела на перевязи. Кисть распухла и стала землисто-коричневой. Это был редкий случай, когда синяки могут украшать.

После заминки он отошел от двери, впуская. Я не могла сказать, что пришла навестить. И не только потому, что это было ложью. Просто, не могла. Я искренне относила его к подвиду людей, с кем здороваться и кого благодарить излишне. Да – это было отголоском немыслимого высокомерия! Заработала я его в последних классах школы. Избавиться до сих пор не могла.

Осознавая, мирилась. Собираясь исправиться, без лишних угрызений совести делала по-прежнему.

– Сломана? – спросила, снимая туфли.

– Нет, трещина. Ерунда, – он пошел на кухню, с которой слышался треск и доносился аппетитный запах жарившегося мяса. Я направилась за ним. Встала в проеме двери и облокотилась на косяк.

Однорукий кулинар-любитель в процессе стряпни. Из-за рыжих волос лиловые синяки казались неестественными, наложенными гримером. Только красные ранки на брови и губе выглядели натурально.

– Почему он напал на тебя?

Накрыв сковороду крышкой, парень обернулся. Помолчал, глядя прямо и спокойно.

– Потому что я – ваш Урод?

Я вздрогнула и отвела взгляд. Захотелось выйти. Совсем уйти.

– Пойдем, – кивнул он, проходя мимо. Вжавшись в стену за спиной, я щелкнула затылком выключатель туалета. Обернувшись, щелкнула еще раз и пошла за парнем.

Позакрывав окошки на экране, он еще раз кивнул и ушел. Я почувствовала себя такой дрянью, какой еще ни разу в жизни не чувствовала. Достав из сумки флешку, вернулась к компьютеру.

– Что такое

хорошо

и что такое

плохо?-

Спрашивало с экрана. Открыв Word, я закрылась от вопроса и приступила к работе.

Вздрогнув от звука его голоса, я обернулась.

– Что?

– Есть будешь? – повторил он.

– Да, – кивнула я прежде, чем подумала «нет». Когда я ела нормальную еду? Когда я вообще ела что-то, кроме настоявшегося в кипятке геркулеса?

– Помоги, – попросил он и скрылся.

Я сохранила файл и прошла на кухню.

– Подержи дуршлаг.

Засунув ладонь в кусок асфальта с сочной зеленой травкой в трещине, Урод взял кастрюльку и откинул вермишель. Я засмеялась, глядя на застрявшую в асфальте ладонь. Подняв взгляд, он тоже легко улыбнулся.

– Сядь, калека, – скомандовала я. – Здесь?

Положив ладонь на серебристую поверхность навесного шкафа, я дождалась кивка. Достав вилки, Урод сел. Только наложив нам обед и сев за стол, я впервые попыталась вспомнить, как его зовут. Попыталась и не смогла.

Мы обедали на асфальтовой обочине. Точнее, на обочине стояла сахарница и заварной чайник. В углу под ним валялся нарисованный окурок. Мы же ели на проезжей части. На сгибе справа шла разделительная полоса. Не сплошная.

Очень странное ощущение появлялось при мысли, что ты поглощаешь еду на асфальте рядом с чьим-то окурком. Я и так чувствовала себя последней дрянью. Сейчас же самооценка скатывалась под плинтус. Как же его зовут-то?

– Я могу еще посидеть? – спросила я, моя посуду.

– Сколько хочешь.

Выключив воду, я услышала шум телевизора. Поглубже вдохнула и пошла за комп.