Читать книгу Дневник разведчицы - Дарьяна Калнаускене - Страница 30

День вчера вышел неожиданный. Утром купила для сашиного котика сладостей и попросила Сашу зайти в салон, забрать: "чем раньше, тем лучше". А русский упёрся: "приду вечером". Но ведь на вечер был назначен мой молодой повеса, мой Роберт! Пыталась Сашу отговорить, а он стоял на своём. Роберта пришлось отменить. Саша – гадкий разлучник.

В 12:30 командир подъехал в наш дворик, стал торопить: "почему ещё не была у немца в магазине?". Нет у меня ответа кроме стыда. Шеф сказал, что в Германии лучший автопром и я должна с немцем говорить про их машины, хвалить. И вообще восхищаться всем немецким.

– Назови мне деталь машины, – говорит.

– Ну, колесо…

– Неплохо. Значит, немец будет у нас "Колесов". Теперь у него такой псевдоним.

Запомнила. По Саше "Трубачёву" шеф говорит, что ребята из СГБ ждут результатов. "А результатов пока ноль", – кидает Альфред невзначай, разглядывая дворники своего "Форда". Но в этой непринужденности чувствую, как вина ложится на меня свинцовым грузом. Доложила, что была у русского дома, сделали любовь. Но шефу мало: "подари ему турпоездку на пару дней". Приказ поняла. Командир добавил, что "Трубачёв" днями сидит в "Фэйсбуке". Причем тут это?…

… Вечером Саша прилетел в салон радостный, расцеловал: "прогони всех, сегодня будь со мной". Я и так с тобой, мой любимый. Показала ему цех, где работает наш директор. А Саша сделал загадочный вид, будто нынче в обед отыскал Шамбалу: "сегодня покажу тебе то, чего ты не видела!". Но разве есть в этих краях что-то, чего ещё не касался мой взгляд? Какое приятное и надёжное чувство, врасти в свой город и шагать по нему почти вслепую.

Посмотреть на этот город зимой или осенью – пасмурная слякотная провинция, чернеющая разрытыми тротуарами. Сильвин сдали в ремонт, и кажется, сколько будет жизнь на Земле, столько эти улицы будут в рытвинах и стройках. Кривоватые троллейбусные столбы, чёрно-серая людская одежда, делающая всех нас пассажирами одной лодки. И надо всем этим – спокойная тихая скука, за которой, кажется, нет никакой надежды. Лишь пьяные туристы своими криками иногда будоражат переулки Старого города. Но там – витрина для приезжих, а настоящий Сильвин – иной.

Русский повёл через мост, в старый район, где улочки окружены домами из прошлых веков: каменными, бревенчатыми, кирпичными. По виду – тут обычный заштатный городок, а всё же здешняя провинциальность особая, сильвинская, потому что дышит большой историей. Прошли с "Трубачёвым" татарский молитвенный дом, а там пора увидеть, как за верхушками деревьев покажутся византийские купола. Только не видно: уличные фонари погашены, как в войну, и мы шагаем вдвоём сквозь темноту и шорох невидимой листвы, упавшей на асфальт. Проходим подворотни, за которыми угадываются дворы в зарослях кустов, приземистые сарайчики, вросшие в землю скамейки: старая сильвинская жизнь, которая осталась только здесь.

Я люблю Сильвин. Звон колоколов на Кафедральной площади не дает моей душе увянуть, тревожит, будит. А река, важно и широко проплывающая под каменными мостами, шепчет о вечности, которая, притаившись, ждёт каждого из нас. А ещё этот шёпот о том, что я тут своя, и только тут. И сейчас я иду под руку с иностранцем, и мои шаги в темноте тверды и уверенны. Говорят, большие музыканты чувствуют инструмент как продолжение собственного тела, как часть себя. Сильвин – мой маэстро, а я – его живое продолжение. И этого иностранцу не понять.

Саша привёл на край просторного поля, уходящего вниз: в полутьму, освещенную сиреневым светом уличного фонаря. А внизу, у реки, протянулась аллея с ивами. На пригорке старое дерево, и на толстой ветке подвешены качели. Взлетаешь вверх, над полем, и несёшься в ночные осенние облака, за которыми потусторонняя лунная подсветка. Затем – летишь обратно вниз, потом опять разгон, и берёшь новую высоту. Саша бегал вокруг и всё уговаривал сильно не раскачиваться, а я смеялась и качалась еще сильнее, чтобы он понервничал. Затем, наконец, остановилась и мы долго и нежно целовались: я сидела на качеле, а русский стоял рядом, сжимая меня и укрывая собой.

Он был здесь, добрый и заботливый мужчина, способный в этот вечер отобрать меня у других. Я вспомнила, как в детстве, в деревне, за нашим домом тянулся маленький участок, заросший сорняками. Там, за старым забором, стоял чуть покосившийся деревянный домик. Его доски были черны от времени, а окна выбиты, отчего дом казался слепым. Мы, три латгинских девочки, жутко его боялись, особенно по ночам. Но когда стали старше, тайком от бабушки брали лестницу, лезли сквозь пролом в заборе и взбирались на чердак.

Помню, на верхотуре валялись старые кирзовые сапоги, книги на русском, пыльный колпак от керосиновой лампы. Мы рассматривали пыльное старьё с восхищением, будто перед нами лежали сокровища. В глазах до сих пор открытка, найденная среди хлама: старомодный человек в красном кителе, перевязанном странными золотыми верёвками, стоял на колене перед дамой. А та сжимала букетик, жеманно глядя в сторону. По открытке ползли синеватые разводы плесени, издеваясь над её красотой, а половина головы у дамы была оторвана. Потом я узнала, что человек, опустившийся на колено, называется гусаром. И мне было интересно, что же у них с дамой случится потом? И сейчас, на качелях, в объятьях русского я вспоминала ту открытку. Я вдруг ощутила, что мы с Сашей друг у друга в руках, словно старомодный гусар добился той дамы, и так теперь останется навсегда. "А знаешь, Петров, – сказала я, когда мы вдоволь нацеловались и присели на бревно. – Я сейчас поняла, что моя фамилия будет Петрова". Смешно же, правда?

Я ждала его испуга или хотя бы неловкого кашля. Ждала удивления или шутки. Но русский отреагировал поразительно: "я не против, но мне надо решить вопрос с женой". Но это чушь, выдумка, сказка. В реальной жизни таких разговоров не бывает, и сердечные вопросы решаются годами, а чаще всего – не решаются вовсе. Или русский тоже пошутил? Пишу дневник, стучу клавишами и смеюсь – и над собой, и над Сашей.

Потом побрели на набережную, где отражения разноцветных огней крутятся на воде, как цветные веретёна. И я вдруг поняла, что свою прежнюю зазнобу, ту шлюху из Англии, Саша водил на ту же качелю. Вот откуда он знает это место! Сказала ему об этом, у него забегал взгляд и я увидела, что права. Но что было, то прошло, и теперь зубами вырву своего мужчину у всех. Сколько мы будем вместе? Неделю? Год? Пусть решает Альфред, моё дело работать. Ты рулишь мужчиной, будто велосипедом, и достаточно лёгкого движения, чтобы пустить его по нужному пути. Надо лишь сказать фразу "всё будет, как хочешь ты, ведь ты всё решаешь". И пусть себе тешится.

Мы с Сашей долго стояли у бездонной мрачной воды и целовались. Шептали друг другу нежные слова, а потом я опустила руку и ощутила, как его брюки в интересном месте оттопырились и стали твёрдыми. Скажете, это неромантично? Зато русский был мой, весь, до конца. И я поняла, что теперь я буду его подругой и его хозяйкой, и проникну в него как лучи Рентгена, чтобы выполнить всё, что приказано.

– Ты постоянно в интернете. Если я буду накрывать на стол, то не потерплю, чтобы ты сидел в "Фэйсбуке". Обед – значит обед.

– Откуда знаешь про "Фэйсбук"? – Саша в недоумении. – Сама говорила, что в интернет не ходишь и ничего в этом не смыслишь.

Неожиданно. Мигом сообразила сказать, что просила подругу Ляну поискать про Сашу информацию, и якобы Ляна и нашла его "Фэйсбук". Проехали. Звал к нему домой, но я отказалась: муж не поверит, что снова ночевала у Ляны, а быть шлюхой в глазах мужа не хочу, чтобы не оправдывал свои измены.

Потом Саша проводил на троллейбус, и я долго подглядывала в заднее стекло, как мой русский стоял на остановке. А он отвернулся и смотрел в другую сторону, будто мы и не пробыли вместе весь вечер. Может, домой не собирался? Хотел к какой-то бабе? Ведь странно, что он крутит любовь со старой женщиной, а молодой у него нет. Приехала и отправила сообщение: "ты дома?". Он прислал фото, как сидит на кухне в своей красной мастерке, и большой палец руки поднял вверх. Ну, допустим.