Читать книгу На разрыв - Дарёна Хэйл - Страница 5

Перед тем, как поздравить кого-то с днём рождения, Варвара сорок раз проверяет дату – сегодняшнюю и, собственно, дня рождения. Чтобы не ошибиться.

Перед тем, как обратиться к кому-нибудь по имени-отчеству, она уточняет имя и отчество в собственных записях или, на худой конец, в интернете.

Перед тем, как встретиться с кем-то, кого ни разу не видела, она ищет её или его фотографии везде, где только может найти, и рассматривает их, пока в глазах не начнут плясать чёртики. Это не всегда помогает без проблем опознать нужного человека (ни для кого не секрет: некоторые на фотографиях сами на себя не похожи!), но зато немного снижает уровень предвстречного мандража, и Варвара понятия не имеет, почему каждый раз так волнуется, хотя за несколько лет могла бы привыкнуть.

Она работает в своём журнале практически с самого выпуска из университета и у них же проходила преддипломную практику, а до этого успела постажироваться в добром десятке газет и даже на телевидении, так что всевозможных встреч у неё в жизни было столько, что при справедливом разделе хватило бы на десятерых. Интервью и репортажи, телефонные комментарии и даже суматошные утренние эфиры, всё что угодно, и каждый раз, каждый день – новые и новые люди, постоянно и бесконечно, так что пора привыкнуть к их появлению в своей жизни, но всё же…

С Оскаром они встречаются на улице, возле уютной кофейни, и его Варвара узнаёт сразу. Наверное, узнала бы, даже если до этого не смотрела бы фотографии, и не только потому, что рядом больше нет никого подходящего.

Просто ему удивительно идёт это имя. Высокий, заметный издали, он подходит к ней – без шапки, в распахнутом коротком пальто, и от его широкой, чуть кривоватой улыбки у неё моментально появляется желание улыбнуться в ответ. Улыбнуться, а вовсе не пошутить заранее заготовленную шутку про кого-нибудь из его именитых тёзок, благо таких хоть отбавляй, от всем известного Уайльда до австрийского художника с фамилией Кокошка.

– Привет, – он протягивает ей руку, и она без колебаний пожимает её.

Смешно вспоминать: ещё в старших классах она… не отказалась бы от протянутой ей руки, но, начитавшись старых книжек, повернула бы её так, чтобы предоставить выбор – пожать или поцеловать. И от того, что бы он выбрал, на ближайшие несколько часов зависела бы её самооценка…

Хорошо, что всё это в прошлом.

– Привет, – Теперь в её пожатии нет никакого кокетства. Многие даже удивляются: надо же, как крепко, всерьёз, не для виду!

Оскара, похоже, такими вещами не удивить. Наверное, это и правильно. Наверное, в двадцать первом веке никто и не должен удивляться крепкому, уверенному, серьёзному рукопожатию женщины. Да что там, «наверное», так совершенно точно должно быть.

Они входят в кофейню, и Варвара не может отказать себе в том, чтобы на секунду замереть, прислушиваясь к звукам и запахам. Кофе она пьёт редко, предпочитая дома чай, а на работе исключительно воду, и потому каждая чашка как праздник. Сегодня Варвара выбирает праздник со вкусом сникерса – солёный и сладкий одновременно, покрытый взбитыми сливками и шоколадной крошкой, в прозрачном стакане на тонкой ножке и с тёмно-коричневой пластиковой трубочкой.

Под ненавязчивую музыку и монотонный шум чужих разговоров она расспрашивает Оскара о его работе, фиксируя самое важное в потёртый блокнот. Диктофон, немного подумав, она решает даже не доставать – у них всё-таки просто встреча, просто разговор, а не интервью, так что сделанных по старинке записей будет достаточно.

И потом, если она что-то упустит из внимания или даже забудет, то всегда сможет написать ему в том же Вконтакте.

Чего и греха таить, Варваре хочется упустить что-нибудь из внимания или даже забыть.

У него красиво вырезанные губы, и взгляд Варвары возвращается к ним снова и снова. Пожалуй, таких губ она ещё ни разу не видела: ярких, сочных, чётко и изящно очерченных, изгибающихся не в классическом «луке Амура», а наоборот, как будто бы вниз уголками… Он улыбается, и его улыбка ни на что не похожа, от неё так и веет теплом.

Он весь греет и светится, как будто бы изнутри.

В тёмных, почти чёрных глазах, не видно зрачков, видно только блики неярких ламп, облачённых в оранжевые абажуры. Частокол ресниц иначе не описать: исключительно «частокол», так их много, ну, может быть, ещё подошёл бы «лес» или «еловые ветви» – такие они пушистые, а то и «сплошная стена», потому что издалека, с её места, это выглядит так, будто вместо отдельных ресничек там действительно одна сплошная стена. За такой удобно отгораживаться, прятаться от чужого внимания и постороннего взгляда, но Оскар не прячется. Помешивая свой кофе, он смотрит открыто и ясно.

Открытый – это хорошее слово. Подходящее. Правильное.

Облокотившись на стол, он подаётся вперёд. Рукава его серого свитера (широкий ворот, крупная вязка, хаотичные вкрапления белого и чёрного) подтянуты до локтей, из-под правого на запястье спускается чёрно-белая татуировка: диковинные цветы, и лианы, и запутавшиеся в них птицы, которым не нужен цвет, чтобы выглядеть райскими. Чёрно-белые фантазийные джунгли охватывают всю руку и, надо думать, под свитером поднимаются вверх, до плеча, а по левому предплечью кольцами вьётся змея.

Это хороший контраст, думает Варвара, почти наверняка придавая вещам больше смысла, чем в них было вложено изначально (дурацкая привычка, от которой она никогда не откажется). Но таки, это хороший контраст: манящий лес с райскими птицами с одной стороны, и холодная змеиная шкура – с другой. Без этой змеи, наверное, весь его образ был бы слишком тёплым.

Должно же в нём хоть что-то отталкивать.

Ну, если, конечно, поверить в свою очевидную ложь. На самом деле, ничего её не отталкивает. А что до змеи… Варваре хочется проследить её кольца пальцами, хотя обычно она – не из тех, кому жизнь не мила без прикосновений к малознакомым людям.

Оскар, впрочем, разговаривает с ней так, будто они знакомы давно.

И близко.

Он рассказывает об организации мероприятий самым доверительным тоном из всех, что Варваре приходилось когда-либо слышать – будто бы делится секретами своей биографии. Не самыми тёмными тайнами, пока ещё нет, но светлыми и забавными воспоминаниями, к которым подпускают лишь избранных, а это тоже неплохо. И, в отличие от тёмных тайн, ни к чему не обязывает: ей не надо ехать вместе с ним прятать труп, достаточно просто слушать, улыбаться, кивать – и записывать.

Ресторанный день пройдёт там-то и там-то. Под его крылом на одной площадке соберутся самые разные заведения города – от крохотных ресторанчиков до представителей крупных сетей. На любое мероприятие люди идут охотнее, если в программу включена бесплатная еда, но главная фишка не только в том, чтобы заявить о себе, но и в том, чтобы что-то продать, поэтому бесплатной еды здесь не будет. Зато будут конкурсы, розыгрыши, раздача призов и сертификатов, и обязательно фото-квесты: такая модная штука, в ходе которой участники выполняют задания и каждое выкладывают к себе в инстаграм со специальным хэштегом, а жюри потом выбирает тех, кто лучше всех справился. Ещё ни в коем случае нельзя обойтись без хорошей концертной программы, потому что люди требуют хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ. Самое главное тут – не переборщить, иначе одно отвлечёт от другого.

Конечно, всё учесть невозможно, пожимает Оскар плечами, но если не стараться, то какой тогда смысл?

Варвара записывает эту фразу в блокнот, даже несмотря на то, что, по большому счёту, к организации мероприятий и теме её статьи она отношения не имеет.

Два часа спустя, съев огромную тарелку греческого салата и два огромных же сэндвича и запив всё это новой порцией кофе, Варвара наконец поднимается с удобного дивана, и Оскар поднимается следом за ней. Не зная зачем, она протягивает ему свою визитку: асфальтово-серый прямоугольник пластика, ничего лишнего, только белые буквы и цифры.

– Варвара Левицкая, – старательно читает он, с выражением и больше того, наигранным удивлением, словно не видел фамилии у неё на странице Вконтакте. – Как какая-нибудь княжна…

– О, – усмехнувшись, Варвара едва заметно качает головой. – Вовсе нет.

На «какую-нибудь княжну» она похожа меньше всего, и потомственными дворянами её предков не назовёшь, хотя за претенциозную фамилию при Советском Союзе они могли и пострадать. Ну, если бы жили где-нибудь ближе к столицам, потому что в глухих сибирских лесах были вещи важнее фамилий.

Выживание, например.

– Прапрадеда по отцу раскулачили и вместе с семьёй сослали в Тобольск, – зачем-то говорит она, заматывая шарф вокруг шеи. – А с материнской стороны – сплошные идеалисты, ехавшие поднимать целину. И ни одной завалящей княжны. Прямо вообще ни одной.

Тёплые тёмные глаза смотрят на неё с уважением.

Давным-давно Варвара читала: чем больше вокруг слепящего солнца или слепящего снега, тем темнее глаза у живущих в таких зонах людей. В их полосе солнечных дней едва ли наберётся на сотню, да и снег с улиц убирают раньше, чем он успевает выкрасить город в белый, а глаза у Оскара такие, будто солнце и снег вокруг круглые сутки, семь дней в неделю, пятьдесят две недели в году.

Оскар сияет, и, на самом деле, это ей нужны самые тёмные на свете глаза, чтобы от него защититься.

Родной серо-зелёный не спасает от слова «совсем».

Оскар подаёт ей пальто, очевидно всё ещё впечатлённый:

– Редко встретишь кого-то, кто так хорошо знает историю своей семьи…

Варвара только отмахивается.

– Знать историю вовсе не означает не повторять совершённых в прошлом ошибок.

Она говорит это не потому, что сама совершала ошибки и всё повторяет их, повторяет. Она говорит это потому, что слишком часто в своей жизни слышала обратное утверждение, и теперь отрицание всплывает в голове и просится на язык каждый раз, когда кто-то заводит речь о необходимости помнить историю.

Знать свои корни – это не необходимость. Тысячи людей живут и без этого, а время религий, полагавших, будто загробная жизнь предков зависит от поведения потомков, безвозвратно прошли. Знать свои корни – это не необходимость. Это привилегия, бонус, баловство.

И огромное счастье.

Смотреть на себя – и практически видеть за собой поколения самых разных людей со своими силами и слабостями, своими интересами и достижениями. Заглядывать внутрь себя – и ощущать родство с ними, ощущать свою общность и связь. Представлять, как они давным-давно занимались тем, на что сейчас у неё не хватило бы ни сил, ни умений: вставали с петухами и ложились с заходом солнца, пахали землю и собирали со своей земли урожай, а потом ехали бесконечно долгой дорогой с насиженного места в далёкую, суровую, опасную и чужую Сибирь, чтобы там начинать всё сначала – одни по собственной воле, другие по принуждению. Те, первые, справлялись с трудностями, потому что у них были надежда и энтузиазм, а у вторых было только отчаяние, и от него они пытались сбежать.

Каждый раз, когда город на короткое время укрывает снегами, Варвара вспоминает о том, как дочери её прапрадеда пытались сбежать – и блуждали по тайге в одиночестве, семилетняя и тремя годами постарше.

В её жилах течёт та же самая кровь. Кровь людей, которые стремились и сражались, которые открывали и строили, которые не сдавались…

Да, религии, считавшие, будто от поведения потомков зависит загробная жизнь предков, для неё – пустой звук, но Варваре всё равно отчаянно хочется быть достойной тех, кто жил до неё и кого она носит в себе.

– С твоими родственниками всё понятно, но из Сибири… как тебя сюда занесло? – спрашивает Оскар, когда они уже выходят из кофейни.

Небо над городом оказывается неожиданно (или наоборот, предсказуемо?) тёмным: прячется под бахромой набежавших туч, угрюмо давит на плечи. Холодает. Варвара ёжится, борясь с желанием проверить, застёгнуто ли пальто.

Ветром, хочется ей ответить на вопрос Оскара.

Ветром – как осенний листок, оторвавшийся от ветки и неминуемо падающий в грязные лужи. Или, если чуть-чуть позитивнее: как парашютики одуванчика, как самолётик, пущенный из окна навстречу приключениям и чему-то хорошему.

– Ветром, – отвечает она совершенно серьёзно.

Оскар вздёргивает брови – удивлённо и немного насмешливо, словно побуждая её пойти дальше и сказать что-то ещё, но добавить здесь нечего.

До ближайшего перекрёстка они доходят вместе, перебрасываясь ничего не значащими фразами, а на светофоре – расходятся в разные стороны. Перед тем, как уйти, Оскар говорит:

– Я думаю, это был хороший ветер.

Варвара только пожимает плечами. Ветер, как ей кажется, не может быть ни хорошим, ни плохим: это просто ветер, и всё. Он может быть северным, или северо-западным, или дуть в любом другом направлении, и скорость у него может быть совсем небольшой, почти незаметной, а может быть запредельной. Он может вкрадчиво, холодными пальцами забираться под одежду, а может бесцеремонно срывать с людей шапки (или даже крыши с домов). Но он не плохой, и не хороший. Просто ветер, и всё.

И никуда от него не денешься.

В безветренном городе Варвара бы просто не выжила.

Ей иногда кажется, что и от неё самой никуда точно так же не денешься, ну разве что выживают без неё многие легко, без проблем. Хуже всего, что иногда выживают без неё те самые люди, от которых хотелось бы другого… Взять, например, ту же Янку, с которой они спелись с первого слова, с первого взгляда, с которой столько было выпито в неизменном пятничном кабаке и съедено чуть ли не каждый день на обеденном перерыве, с которой они общались не только в рабочее время, но и вообще едва ли не двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю – и с которой они так бесславно умудрились поставить жирную точку в своих отношениях.

Или, скорее, даже не жирную точку, а самый настоящий восклицательный знак: громкий и непреклонный, потому что орала Янка дай бог. Осуждать её не получается, да и не хочется. Будь у Варвары младший брат, она бы тоже берегла его честь от всяких там посягательств.

Хотя как раз посягательств можно и не бояться. Ночи на базе отдыха были одноразовой акцией, и Егору продолжение оказалось не нужно настолько же, насколько и ей. Да и какое у них могло быть продолжение: шесть лет разницы в возрасте, фанатичная верность спорту у одного и абсолютное нежелание влипать в какие бы то ни было отношения у другой.

Единственные отношения, на которые Варвара согласна, – это дружба. Хорошая, крепкая, безоглядная дружба, где никто не считает другого своей собственностью, а все проблемы проговариваются вслух. Хорошая, крепкая, безоглядная дружба, где каждый готов помогать, не задавая вопросов, а на любые вопросы всегда найдутся ответы – и абсолютно любой ответ можно озвучить. Такая дружба, когда, увидев в магазине что-то, что порадует подругу, ты покупаешь это без колебаний, и она делает то же самое, так что иногда вы безо всякого повода обмениваетесь подарками (и есть риск, вскрыв красивую упаковку, обнаружить то же самое, что ты сама вручила минуту назад, просто потому, что радует вас часто одно и то же), и чтобы в основе у этой дружбы лежало тепло, которое никуда не уходит, даже если вы полтора года разговариваете исключительно по работе.

Янки Варваре не хватает так, что иногда ей снится, как они снова куда-то идут – на обеде, или после окончания рабочего дня, или в выходные, неважно.

Янки Варваре не хватает так, что от колючего беспокойства никуда не деться каждый раз, когда ей кажется, будто что-то случилось.

Вот как сегодня, ведь сегодня совершенно точно что-то случилось. Никогда раньше Егор не приходил к ним ни с тяжеленной сумкой, ни с таким убитым выражением лица, абсолютно потерянным и абсолютно отчаянным, и никогда раньше Янка не говорила ему, что это – пиздец, хотя пиздеца, надо думать, они оба в своей жизни успели хлебнуть от души.

Именно поэтому, вернувшись в офис за пятнадцать минут до окончания рабочего дня, Варвара сидит как на иголках. И, может быть, именно поэтому Янка не спешит уходить. Столы пустеют один за другим, а она так и сидит, уставившись в монитор, медленно постукивая по клавиатуре, как будто бы ждёт, когда все наконец-то уйдут и можно будет остаться в одиночестве.

Уронить голову на руки и заплакать?

Стиснув зубы, Варвара всё же решается. Она поднимается, с грохотом отодвинув свой стул и едва не снеся со стола половину бумаг, и её шаги отдаются гулким эхом в обезлюдевшем помещении.

– На такой случай, – говорит она, останавливаясь за спиной у бывшей подруги, – я всегда ношу с собой фляжку с ромом.

Янка не оборачивается.

– А то я не знаю, – отвечает она медленно, голос сухой и надтреснутый.

Нет, ерунда. Бывших подруг не бывает.

Связаны, значит связаны. Навсегда, значит навсегда.

«Одна из коллег». Ха-ха-ха.

Быстрее молнии, быстрее быстрого Варвара оказывается напротив Янки. Она садится прямо на стол, как в старые добрые времена, и, упираясь ладонями в колени, наконец-то спрашивает:

– Ну? Что случилось?

Янка тяжело усмехается.

– Сначала ром.

И Варваре не нужно повторять дважды.

Закуску она с собой, конечно, не носит, но в закутке, гордо именуемом офисной кухонькой (не очень-то и гордо, ага) достаточно печенья и шоколада, чтобы не походить на заправских алкоголиков, пьющих просто так, на живую. Есть там и яблоки, но резать их совершенно точно лень, так что ром, печенье, шоколад – и долгий взгляд друг другу в глаза перед тем, как Янка признаётся:

– Я не знаю, что делать.

И это на неё не похоже. Надо барахтаться, так?

– У тебя всегда есть план, – осторожно говорит Варвара. Она понятия не имеет, в чём дело. – Ни за что не поверю, что сейчас всё иначе.

– Все мои планы накрылись медным тазом, когда Злата решила, что больше не будет кататься с Егором.

Требуется примерно десять секунд для того, чтобы картинка сложилась. И пятнадцать – для того, чтобы Янка снова заговорила.

– Десять лет жизни можно выбрасывать на помойку. И туда же – все планы на будущее. Не представляю его на обычной работе, и тренером в таком возрасте тоже не представляю, его это просто сломает.

Тогда, два года назад, можно было ничего толком не знать и особенно не интересоваться. Можно было дружить исключительно с Янкой, без подробностей о её младшем брате – ну, спортсмен и спортсмен, подумаешь, сам добирался из дома до катка и обратно до дома, и это в девять-то лет, и подумаешь, длинный рваный шрам на икре (и потрясающая россыпь родинок по всему телу, чего уж там), можно было не говорить о нём и не обсуждать его карьеру – а чего там было обсуждать, если он восемь лет катался с одной и той же партнёршей, а Варвара в фигурном катании не понимала ничего ровным счётом.

Чуть позже уже не стоило ничего обсуждать – потому что Варвара просмотрела все видео, какие только нашла, и, чёрт возьми, начала замечать какие-то закономерности (что произвольный танец, например, всегда длиннее короткого, как это ни очевидно, и поддержек в нём больше, и прочее), а ещё потому что ей было страшно о нём говорить – выдать себя неосторожным словом или румянцем.

А потом, уже полтора года назад, разговоры потеряли всякий смысл.

И вот теперь…

– Злата закончила? Переехала? Травма? – перечисляет Варвара все возможные уважительные причины, которые только приходят на ум.

Янка делает глоток из фляжки, которую сама же когда-то и подарила, и морщится.

– Решила кататься с тем же, с кем спит.

– Чёрт, – только и может ответить Варвара.

Самое золотое правило из всех золотых: любовь – отдельно, карьера – отдельно (и чаще всего не одновременно).

– Ага. Самое ужасное, что её даже осудить толком не получается. Он перспективный, катучий, чемпион мира по юниорам…

На взгляд Варвары, катучим можно назвать любого, кто может проехать на коньках больше десяти метров и не свалиться при этом (она не из таких), но, очевидно, Янка подразумевает под этим термином что-то другое… Да и хрен бы с ним, с непонятным термином, потому что уже по «чемпиону мира по юниорам» всё ясно.

Егор со своей Златой, насколько она знает, входили в юниорскую сборную страны, и для Варвары это всегда было ого-го достижением, но цели в большом спорте отличаются от её личного мнения.

Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.

Плох тот спортсмен, который не ищет для себя лучшего будущего.

Плоха, получается, та фигуристка, которая не меняет партнёра на более перспективного?

– Ну нет, – говорит Варвара, забирая у Янки фляжку. – Если у тебя осудить не получается, то я тогда осужу.

Янка усмехается и тут же мрачнеет.

– А смысл? Всё уже сделано. Ты же видела, какой он пришёл.

Варвара кивает.

– Видела.

– Тренер пытался их сохранить, разговаривал со Златой три раза и дважды – с родителями. И я пыталась, звонила. Сам Егор тоже, конечно. Всё без толку. – Ещё один короткий глоток, и ещё, и ещё. – Всё решила, собрала вещи, спасибо за проведённые вместе десять лет, но дальше нам в разные стороны.

– В нормальной жизни это называют предательством.

– Нормальная жизнь и спорт – практически несовместимые вещи. – Янка передёргивает плечами.

– И ничего уже не вернуть?

Честно говоря, Варвара бы не стала ничего возвращать: невозможно доверять человеку, если ты уже знаешь, что всадить нож в спину действительно входит в список того, на что он способен.

Янка качает головой.

– Они уже подали заявление в федерацию. Все уже знают, СМИ на ушах, кто бы мог подумать, что кому-то есть какое-то дело… – Она замолкает, и Варваре хочется что-то сказать, заполнить пустоту, но она не успевает: – Хотя до Егора как раз-таки вряд ли. А вот распад чемпионов мира, пусть и юниорских…

Странно, но Варваре неприятно слышать, что никому до Егора нет дела.

– Ты говоришь, распад. Там ведь тоже была пара, два человека. Чемпион мира будет кататься со Златой, а что насчёт чемпионки?

Рука Янки поднимается и опускается – жест отчаяния и безнадёжности.

– Даже не спрашивай… Та ещё оторва, похоже. Съехала от родителей, ну это можно понять, они, похоже, сами все перемены спланировали, а ей не сказали. Спасибо, что просто собрала вещи и свалила, а не перебила в квартире всё, что только можно. Я бы, наверное, перебила. Мы ей звонили, трубку не берёт. Люди говорят, даже на сообщения не отвечает.

Варвара хмурится.

– Люди?

– Она титулованная, талантливая и работящая. Перспективная. Тут даже характер не испугает. К ней очередь из партнёров выстроилась раньше, чем мы поняли, что вообще происходит.

Титулованная, талантливая и работящая, звучит очень даже неплохо. Да и «с характером» – тоже, потому то без характера в спорте всё равно ничего не добьёшься. А если не стараться по максимуму, вспоминает она недавние слова Оскара, то какой тогда смысл?

– Ну, – осторожно говорит Варвара, – раз она никому не отвечает, то, может, ещё не всё потеряно?

Рома во фляжке остаётся на последний глоток, и этот глоток она оставляет Янке без колебаний.

– Может, и так. Перебесится, и ответит кому-нибудь. Не удивлюсь, если через два года выйдет за Канаду или Британию.

Варваре интересно, почему именно через два года, или почему именно за Канаду или Британию (неужели там своих девочек нет?), но разговор не об этом, так что она и не спрашивает.

Спрашивает другое:

– А что, кроме неё, нет вариантов?

Янка допивает ром и закрывает глаза. Лицо у неё осунувшееся, усталое.

– Что есть, что нету… Ты Егора видела вообще? Не хочу, говорит, разбивать чью-то пару. Я его спрашиваю, одиночницу, что ли, возьмёшь? Чтобы еле ехала и ничего не умела?

Почему одиночницы еле едут и ничего не умеют, если в телевизионных шоу даже певицы и актрисы вытворяют такое, что самой Варваре не снилось, опять не понятно, но если Янка так говорит, значит, так оно и есть. Спорить о том, в чём подруга разбирается лучше, нет никакого смысла. Здесь вообще нет никакого смысла о чём-либо спорить.

Можно только придвинуться поближе и осторожно обнять.

– Десять лет, – повторяет Янка, опуская голову. – Десять лет.

Боль и отчаяние можно потрогать руками.

– Слушай, – говорит Варвара, чтобы что-то сказать, – ну так десять лет мы и в школе учились. Это же не значит, что нам там теперь до конца жизни сидеть. Я бы сейчас даже вернуться в свои школьные времена не хотела. Может, пройдёт ещё десять лет, и вы счастливы будете тому, что так получилось? В конце концов, хорошо, что она через десять лет ушла, а не через пятнадцать.

Никто ни от чего не застрахован. Уходят и через пятнадцать, и через двадцать, и через сорок, но это же не значит, что нужно опускать руки?

Янка тихо всхлипывает.

– Ну, а мне-то что делать?

Старшая сестра, она привыкла контролировать и помогать, привыкла принимать решения или хотя бы участвовать в их принятии.

Варвара пожимает плечами.

– Отпустить? Пусть сам решает, большой уже мальчик.

Звучит, наверное, грубо, но Янка не обижается. Только снова всхлипывает:

– Так страшно.

– Ничего страшного, – уверенно отвечает Варвара. – Ты же рядом. Ты же всегда будешь рядом.

Просто это его жизнь, и выбор должен сделать он сам. Мы можем только – сперва, – посоветовать, а потом принять то решение, которое сделают близкие (даже если оно нам не нравится), и всегда держаться поблизости, чтобы помочь, поддержать, утешить, протянуть фляжку с ромом, если понадобится.

– Я всегда буду рядом, – медленно, по словам повторяет Янка её же слова, и Варвара не знает, кому оно адресовано: ей или Егору.