Читать книгу На разрыв - Дарёна Хэйл - Страница 8

Никаких коньков они, конечно же, не находят.

В мусорном баке пусто. Ну, то есть, вовсе не пусто – в нём полным-полно набитых мешков – чёрных, специально предназначенных для отходов, и белых, из супермаркетов, и даже жёлтых, и красных. Так что да, разноцветные мешки в мусорном баке есть, а вот её жёлтой сумки, похожей на объёмный треугольник со скруглёнными уголками и длинной лямкой, нет.

На всякий случай, они заглядывают в оба соседних бачка, но и там ничего не находят.

Когда Рая в растерянности поднимает взгляд вверх, чтобы на третьем этаже отыскать Валеркины окна, она замечает его самого. С сигаретой в зубах, но зато без майки, он стоит на балконе и ухмыляется.

– Что потеряли? – кричит он, заметив её взгляд, и прежде, чем Рая успевает справиться с внезапно подступившим чувством стыда и ответить, добавляет: – Не коньки твои случаем?

Егор удивлённо переводит взгляд с Раи на балкон и обратно.

– Ты живёшь с Соловьёвым?

Да, и его хлебом не корми, дай покурить на балконе раздетым.

– Долгая история, – бросает она через плечо и во весь голос кричит: – А что, если их?

Валерка наклоняется, опираясь на перила, и вместе со стыдом за собственный поступок и надеждой на то, то сумка с коньками сейчас у него в Рае просыпается ещё и любопытство: неужели ему не холодно?

Она замерзает даже в пальто.

– Ну, если вы ищете коньки, то я могу подсказать, где их найти. – Он делает последнюю затяжку, а потом щелчком отправляет окурок в полёт. – Или даже вернуть их. Но тогда тебе придётся готовить на нас обоих… Неделю. И сходишь со мной по магазинам, поможешь выбрать куртку. И мусор будешь выбрасывать. Хотя нет, с мусором тебе доверять, похоже, нельзя.

Рая закатывает глаза. Валерку она обожает и ненавидит одновременно, хотя обожает, конечно же, больше.

К стыду, надежде и любопытству присоединяется облегчение: да, коньки у него (пусть и непонятно, почему ей это так важно, если ещё четыре часа назад она собиралась заканчивать, или даже была уверена, что закончила).

Чувствуя себя почти замечательно, Рая протягивает руку и хватает Егора за рукав. Яркая ткань его свободной куртки оказывается скользкой под пальцами.

– Пойдём, – говорит она. – Заберём у Валерки коньки, выпьем чаю.

Егор не спорит и не сопротивляется (с чего бы?), вообще соглашается довольно охотно, и на третий этаж они, конечно, взлетают без лифта. Это, наверное, к лучшему, потому что стоять в тесном лифте рядом с ним Рая бы, наверное, застеснялась. Есть в нём что-то такое, что заставляет кровь приливать к щекам, пусть прежде ни на одном совместном соревновании она этого и не замечала.

Прежде, на их совместных соревнованиях они толком и не общались. Так, только «привет» или «пока», максимум – общие фразы о погоде и состоянии льда, ну и, конечно, поздравительные объятия на пьедестале: в этом году на национальном юниорском первенстве Егор и Злата стали вторыми, в прошлом году были третьими, волей-неволей приходилось пожимать руки и обниматься.

Интересно, а глаза во время этих поздравлений у Олега и Златы блестели? Можно было уже тогда, по их взглядам, улыбкам, прикосновениям догадаться о том, как всё будет?

Если бы только она, Рая, была немного умнее, или немного проницательнее, или хотя бы иногда выходила за пределы своего мирка (выдуманного, теперь очевидно), где у них с Олегом было идеальное взаимопонимание и идеальное же взаимодействие. Теперь выдуманный мирок разрушен, и взаимодействия нет никакого, а взаимопонимание… оно вообще было?

Валерка открывает им двери и грациозно сдвигается в сторону, давая пройти. Он уже успел натянуть футболку, белая, с каким-то замысловатым рисунком, тонкий трикотаж выделяет рельефные руки, а треугольный вырез открывает ключицы.

Ключицы у Валерки покрыты веснушками. Как и высокие скулы.

– Привет, Веснушка, – недолго думая говорит ему Рая.

Он только вздёргивает бровь, дружески обнимая её, и тут же протягивает руку Егору. Довольно неловкая скульптурная композиция прямо посреди узкого коридора, благо, существование её длится недолго: уже через несколько секунд, избавившись от верхней одежды и обуви, они проходят на кухню.

Кухня у Валерки совсем не такая, какая была у них дома. Никаких барных стоек, никакого тёмного дерева и строгих контрастов. Хорошая посуда, да, много хорошей посуды – от квадратных тарелок черного стекла до силиконовых кисточек для выпечки, или кастрюль со встроенным дуршлагом, чтобы было удобно доставать макароны (Рая знает, как ими пользоваться, но не знает, как их правильно называть). Если порыться по шкафам, можно найти всё, что угодно, от плоских корейских палочек до йогуртницы, но с внешним видом здесь просто беда. Допотопный гарнитур, и серые обои в цветочек, безумные яркие шторы, которые, кажется, никто никогда не стирал, и стол, накрытый клеёнкой, а вместо стульев – три потёртые табуретки.

Ну, по крайней мере, их три. Как раз сколько нужно.

Подвернув ногу под себя, Рая устраивается на одной из них. Помогать Валерке не стоит, он любит хозяйничать, да и дом это всё же его, поэтому она кивает Егору на соседнюю табуретку, а сама поднимает руки, чтобы распустить растрепавшийся пучок и заплести вместо него гладкую косу. В голове крутится какая-то мелодия – из тех, что играли на катке торгового центра, когда они с Егором там были, и совершенно бездумно Рая принимается напевать.

Буквально через строчку Егор подхватывает её пение, а ещё через строчку она вспоминает, что вообще-то никогда не поёт при чужих.

Переодеваться в общей раздевалке? Подтягивать колготки у всех на виду? Идти в мужской туалет, когда до выхода на лёд остаются считанные минуты, а женский, как всегда переполнен? Легко.

Поправить, в конце концов, съехавший с ягодицы купальник, уже на льду, перед трибунами и телекамерами? Ничего сложного.

Петь, когда кто-то может это услышать? Нет, ни за что.

Стушевавшись, Рая комкает песню, но вряд ли кто-то это замечает, ведь Валерка наконец-то ставит закипевший чайник на стол. Ей достаётся кружка, которую она уже начинает воспринимать как свою – большая, на пол-литра, с округлыми боками и картинками из какого-то комикса, Егору Валерка выделяет квадратную, чёрную.

Рисуется.

– Ну, – говорит Валерка, ставя на стол корзинку с конфетами и шоколадным печеньем (он ужасный сладкоежка, невозможно представить, что в человека может влезть столько сладкого), – И когда вы собираетесь подавать заявление?

– Какое ещё заявление? – практически хором спрашивают Рая с Егором, и, безотносительно того, что Валерка имеет в виду, в душе у Раи теплеет: она любит, когда её мысли совпадают с чьими-то ещё настолько, что оказываются выражены одинаково.

А о каком заявлении он говорит, она понятия не имеет.

Валерка хмурится, и Рая впервые замечает ярко-рыжие волоски у него на бровях.

– Что значит, какое? В Федерацию. О том, что вы собираетесь кататься вместе. Такой же порядок? Или, подождите…

– Да мы вроде как… – начинает Егор и замолкает, обеими руками цепляясь за кружку и нерешительно глядя на Раю.

Она заканчивает за него:

– …не думали об этом.

Серьёзно, Валерка мог бы преподавать актёрское мастерство вместо того, чтобы быть массажистом. Глаза, во всяком случае, он закатывает весьма выразительно.

– Ну так подумайте. Нет, серьёзно, вам стоит об этом подумать. И не только подумать, но и попробовать.

Сделав первый глоток, Егор на секунду прикрывает глаза и медленно говорит:

– Вообще, мы уже немного попробовали.

Он осторожничает.

– В торговом центре, – тут же добавляет Рая, чтобы его поддержать.

Ей не хочется, чтобы он чувствовал себя некомфортно, и лёгкая улыбка говорит ей, что поддержка ему помогла.

Он поясняет:

– На общем катке.

– Ооо, – Валерка весь подбирается. – И как это было?

Ответить одновременно достаточно сложно и очень легко.

– Ну, я не разлила свой шоколад, – отмечает хорошее Рая. – И мы не упали.

– Хотя и пытались.

Егор не заостряет внимания на том, что пыталась скорее она, чем они.

Валерка с энтузиазмом потирает руки. Многочисленные серебряные кольца у него на пальцах (когда Рая впервые замечает их, то весьма удивляется, ведь на каток он никогда их не носит) сияют – так же как и улыбка.

Выглядит он так, как будто собирается сам лично взять их под своё крыло, тренировать и спонсировать. Или даже как будто уже сделал всё это и теперь с отеческой гордостью наблюдает, как они поднимаются на верхнюю ступеньку олимпийского пьедестала.

– Значит так, – говорит он, – завтра идёте на тренировку, но только не к нам, конечно, зачем Рае обратно в это болото, а к Егору. Твои тренеры тебя же не выгнали, я надеюсь? – Он указывает головой в сторону коридора, где осталась сумка с коньками, и Егор торопливо качает головой, мол, нет, не выгнали, что ты, я сам забрал коньки, просто потому что нельзя их нигде оставлять. – Вот и отлично. На чём я остановился? Идёте на тренировку и катаетесь вместе, причём так, чтобы оба Белых обалдели и сразу же захотели с вами работать, потом пишете заявление в Федерацию, рвёте всех как тузик грелку сперва на чемпионате России, потом на Европе, потом в мире, потом на Оли…

Ну вот. Она так и думала.

– Эй, хватит. – Рае очень хочется пнуть его по ноге или дать локтем под рёбра.

Она не агрессивная, её просто пугают разговоры о будущем. Особенно о совместном.

Егора, судя по его выражению лица, тоже.

– Да, ты, пожалуй, права, с Олимпиадой я поторопился, – говорит Валерка, воздевая руки с преувеличенно трагическим видом. – Но насчёт тренировки и заявления я абсолютно серьёзно.

Выглядит он при этом довольно забавно, а ещё, кажется, сам верит в то, что сейчас говорит, и, может быть, именно поэтому Рая на мгновение тоже позволяет себе в это поверить. Она представляет себя на льду рядом с Егором, и представить оказывается неожиданно просто. Чужой энтузиазм подхватывает и заражает, тем более, это же Валерка, он давно её знает и он не стал бы ей врать, не стал бы говорить того, чего на самом деле не думает, даже не предложил бы им с Егором встать в пару, если бы считал, что это плохая идея.

Получается, Валерка считает, что ей не стоит заканчивать.

Он, конечно, уже говорил ей об этом, но тогда его слова оставались для неё просто словами, ничего не задевали внутри. Внутри вообще царили исключительно пустота и равнодушие, абсолютное безразличие к тому, что будет потом.

Сейчас ей больше не всё равно.

Рая цепляется руками за край табуретки, подаваясь вперёд и пытаясь отыскать в лице Егора что-то, что подсказало бы ей, как он смотрит на идею Валерки. Всё, что она находит, это отражение собственной позы: точно так же вцепившись в свою табуретку, Егор поворачивается к ней, и глаза у него огромные, тревожные, вопросительные. Взволнованные и полные надежды.

Она тяжело сглатывает.

– Ну что? Поняли меня? – Валерка раскачивается на своей табуретке.

– Да, крёстная фея, – Рая переводит взгляд на него и кивает с самым серьёзным выражением лица, на которое сейчас только способна, изнутри же её разбирает смех.

Что поделать, сейчас он действительно похож то ли на крёстную фею, то ли на курицу-наседку, наконец-то нашедшую себе цыплят по душе. Если бы следующий сезон был сезоном латины, можно было бы сшить себе нежно-жёлтое платье, всё в перьях, и обеспечить идеальное сходство.

– Точно! – вдруг восклицает Валерка, почти теряя равновесия, но вовремя возвращая ножки табуретки на место. – Крёстная фея. Как я и сам не заметил… Вы же смотритесь вместе как чёртова диснеевская принцесса и долбаный диснеевский принц!

Рая и Егор снова отвечают одновременно:

– Принцесса Мулан? – спрашивает Егор.

– Принц Филипп? – спрашивает Рая.

– Принцесса Мулан была классная, – говорит Рая. – Храбрая, самостоятельная…

– Принц Филипп – тот ещё придурок, – говорит Егор. – Он же ничего сам не сделал, его даже из темницы тётушки Авроры вытаскивали…

О, Рае есть, что добавить.

– Да и лезть к поцелуями к спящей девушке… Дайте человеку спокойно поспать, в конце-то концов!

Судя по синякам под глазами, Егор с недостатком сна знаком не понаслышке. Как и она в последнее время. Как и она…

– О да, – он тяжко вздыхает.

Валерка радостно аплодирует.

– Ну вот, вы оба, кажется, без ума от диснеевских мультиков. Разве не мило?

– Всё ещё не хочу быть принцем Филиппом, – бормочет Егор.

Рая улыбается ему.

– Будешь принцем Егором.

Проблем-то.

А музыку можно взять, к примеру, из «Анастасии», пусть это и не Дисней, но там же есть обалденный вальс, и следующий сезон – как раз время для вальса. Егору пойдёт белый китель, да и жёлтое платье опять же будет куда как уместно.

Она строит планы, и это должно напугать, но вместо страха внутри – водоворот из надежды и энтузиазма. Как будто она прыгает с парашютом, точно зная, что он раскроется вовремя, и просто наслаждаясь видом с высоты и потоками воздуха.

В голове почти пусто, а сердце колотится как сумасшедшее.

– Можно вопрос? – неожиданно говорит Егор. Он выглядит серьёзным и собранным. – Вы, получается, вместе?

Прежде, чем Рая успевает рассмеяться, Валерка отвечает:

– Живём – да, потому что с родителями у неё полный пиздец, а я, поверь мне, не так часто использую это ёмкое слово. Они, видишь ли, были в курсе происходящего у неё за спиной и, больше того, даже за, так что любая бы на её месте мечтала бы о побеге из дома. Любая мечтала бы, а Рая ушла, и я ей горжусь.

Ого. Кажется, у неё даже уши начинают пылать.

– Но мы не пара, если ты имел в виду отношения. – Снова покачнувшись на табуретке, Валерка хитро усмехается: – Ты же сам слышал, я её крёстная фея, какое тут может быть «вместе».

Вообще-то, «вместе» тут может быть, и ещё какое. Только не то, что имел в виду Егор, а он спрашивал действительно об отношениях (и его сложно не понять, любой бы спросил, и Рая не удивится, если в тесном спортивном кругу об их совместной жизни уже курсируют сплетни). Но то «вместе», которое есть у них, куда глубже и лучше любой версии, которую только сможет придумать тусовка.

Валерка был единственным, кому было не всё равно. Больше того, Валерка оказался единственным, кто встал на её сторону.

Да, он работает на всё том же катке и продолжает после тренировок мять спину с Олегу, а теперь ещё и Злате, и, зная Валерку, можно утверждать, что свою работу он делает качественно, но это неважно. Работа есть работа, спорт есть спорт, фигурное катание есть фигурное катание, и одна из лучших подруг может кататься у тренера, который выгнал другую, или даже спать с хореографом прямой конкурентки, и никто не будет в обиде.

С одной поправочкой: почему, в таком случае, ей так больно от того, как поступил с ней Олег?

По сути, он не сделал ничего предосудительного (если только не считать того, что развалил сразу две перспективные пары, и то, судя по тому, как легко этот развал допустили, особых перспектив никто не видел ни в ней, ни в Егоре). Он просто выбрал то, что посчитал нужным, то, что будет лучше для его спортивной карьеры, и разве можно его осуждать?

Рыба ищет, где глубже. Человек ищет, где лучше.

Она говорит себе всё это самым спокойным мысленным тоном из всех, что у неё имеются, но в сердце ни одно слово не отзывается. Там только боль и обида.

Они же были особенными. Брат и сестра. Им не надо было никого искать, не нужны никакие партнёры и половинки, они есть друг у друга по праву рождения. Их руки идеально совпадают друг с другом, совпадают их колени, совпадает механика движения, тип мышц и скорость реакции. Одно целое, продолжение друг друга, идеальная комбинация, нерушимая связь.

Ха.

Нерушимая.

Чем больше ты веришь в человека и человеку, тем больнее он тебя ранит. В этом смысле лучше всего заранее избавляться от ожиданий: невозможно разочаровать того, кто ничего и не ждёт. Невозможно ранить того, кому всё равно.

Проблема в том, что Рая не хочет, чтобы ей было всё равно.

Она не железная, да, но разве обязательно быть железной?

Когда она выныривает из своих размышлений, оказывается, что Валерка успевает поставить чайник во второй раз. Не слишком удивительно, учитывая крохотные размеры этого самого чайника (на троих воды в нём хватает в обрез), но всё равно.

Беседа идёт хорошо. Беседа идёт легко, словно все они добрые друзья и уже не раз вот так вот собирались, и, наверное, это вполне объяснимо: пусть Рая не стремилась с кем-то общаться на общих стартах и сборах, но Валерка-то, как один из массажистов сборной, явно уже имел дело с Егором. Знал его мышцы – пусть не как свои пять пальцев, но что-то вроде того, и наверняка поддерживал приятельские отношения.

Это же Валерка. Все его любят.

– Так что, вы со Златой встречались? – возвращает он Егору вопрос про личную жизнь, снова наливая им двоим чай.

Рая свой ещё всё не выпила. Ей больше не надо.

Егор трясёт головой.

– Нет. Я вообще думаю, что личную жизнь и работу лучше не смешивать.

В чём-то Егор, конечно, прав, да и ей невесть почему приятно знать, что он никогда не был вместе со Златой больше, чем того требует спорт, но вместе с тем…

Он ей, кажется, нравится, и, катайся они вместе, как бы она устояла?

Примерно то же самое говорит и Валерка:

– А как устоять? Как не влюбиться в того, с кем проводишь практически круглые сутки?

Рая думает об Олеге. Они проводили вместе круглые сутки, безо всяких «практически», и знали друг друга лучше, чем кто-либо на земле. Ну, или он, получается, знал её лучше, чем кто-либо, а она его – как раз-таки наоборот, если сумела прошляпить все мысли о перемене партнёрши. Чего уж там, мысли.

Рая даже не знала, что Олег со Златой встречаются.

А ведь иногда им говорили, что они перегибают палку. Иногда им говорили, что на них неловко смотреть.

Сама Рая всегда смотрела на Олега единственным возможным образом – с любовью и восхищением. Чёрт побери, он же её старший брат, он всегда был для неё даже не опорой, а идеалом, и если любовь, светившаяся в её глазах, казалась кому-то неправильной… Им было плевать. Они делали то, что хотели. Катали свой блюз, или даже танго, и думать не думали о том, что кому-то там что-то не нравится.

Снова.

«Думать не думали».

Нет, это только она думать не думала, а он, видимо, думал. И нет никакого обозримого будущего, в котором Рая сможет об этом забыть. Её разрезали пополам и вывернули наизнанку, ей всегда будет больно.

Тоска накрывает душным коконом, застёгивается пуховым спальником, как на летних туристических сборах, и, чтобы скрыть эту тоску, Рая спрашивает Валерку, пытаясь казаться весёлой:

– А как ты умудряешься не влюбиться в каждого, кого массажируешь?

Он только хмыкает.

– А я в каждого и влюбляюсь. Без любви не получится хорошего массажа, такая у меня философия.

Егор фыркает.

– Тоже мне, Казанова.

– Ну, я же не сказал, что все, в кого я влюбляюсь, испытывают ответные чувства. Как говорится, когда объект твоей страсти тоже в тебя влюблён, это как-то неспортивно. Да и потом… – Он на секунду задумывается. – Массаж, это тоже искусство, а искусство невозможно без музы, без вдохновения. И муза должна быть недоступной.

Рая поспорила бы насчёт вдохновения: ей кажется, что ключ ко всему – работа и ещё раз работа, но она ничего не говорит. А Валерка ещё долго продолжает разглагольствовать об обратной связи между уровнем счастья и уровнем качества того, что ты делаешь (вкратце: когда ты несчастен, ты можешь взять свою боль и сделать из неё что-то офигительно классное), мол, сердце творца – такая коварная штука, стоит ему только обрести счастье и успокоиться, всё, никаких шедеврев не жди… И если бы Рая считала себя хоть немного творцом, то Валеркины слова её, наверное, бы успокоили: как возьмёт сейчас своё разбитое сердце, как создаст шедевральное нечто, о котором все потом будут говорить с восторгом и придыханием.

Но она не творец, а Валерка просто паясничает.

И всё же в чём-то он прав. Резервы боли действительно безграничны. Она отчётливо это понимает каждый раз, когда пытается заглянуть в тёмную пропасть внутри себя – и не видит там ни дна, ни предела. Резервы боли действительно безграничны, а значит, она может взять свою боль и превратить её в силу.

Больше того, она этого хочет.

Потом, у порога, подавая уже обувшемуся Егору сумку с коньками, она спрашивает первой:

– Ну так что?

Они, похоже, и правда хорошо понимают друг друга, потому что Егор даже не пытается уточнить, что конкретно она имеет в виду, понимает всё сразу.

– Встретимся завтра в восемь утра у метро, – говорит он просто. И улыбается: – Я напишу тебе, как добираться. Только перестань игнорировать свой телефон.

Рая кивает.

Валерка прав насчёт диснеевских мультиков, но не прав насчёт роли. Она – не Мулан, она же просто Русалочка, и теперь настало время менять хвост на ноги и выбираться на сушу. Даже если каждый шаг будет даваться ей с болью.