Читать книгу Смена веков. Издание второе, переработанное и дополненное - Давид Сеглевич - Страница 5

На днях довелось мне посмотреть забавный фильм российского телевидения. В фильме на полном серьезе утверждалось, что основные законы физики, на которых зиждется современная технология, – просто выдумка неких заговорщиков. А придуманы физические законы для того, чтобы наложить ограничения на возможности человека (и верно: ведь всякий закон есть некое ограничение). Таким путем заговорщики не позволяют людям полностью овладеть силами природы и держат народы в повиновении. Вначале я от души посмеялся, а потом подумал вслед за великим русским поэтом: «Плохая физика; но зато какая смелая поэзия!» И вот что у меня получилось.

Богат и славен город Акрагант в Сицилии. Куда до него захолустным Афинам! Народу в городе – что песчинок на берегу. И местных, и приезжих – многие сотни тысяч. Агора – более стадия в ширину и два стадия в длину, а как иначе вместить такую уйму людей во время народных собраний. Вот достроят с помощью богов-олимпийцев храм Громовержца Зевса – все прочие города Ойкумены склонятся перед славою Акраганта. (И то сказать: двадцать лет идет стройка, а конца ей пока не видно).

А базары, где с рассвета и до заката толкутся люди, где заключают немалые сделки под колоннами старой дорической стои! А порт, куда приходят многочисленные тяжело нагруженные суда! Из Ионии, Фракии, Финикии… С Родоса и Крита…

…Финикиец Гергий торопился. Был он дороден и немолод. И жарко ему было под августовским сицилийским солнцем. Пыхтел, отирал с лица пот полой дорогого льняного гиматия. Миновал стелу с изображением Аполлона Агиэя, покровителя дорог, и подошел к богатому дому Павсания. В портике встретил его раб-привратник и провел в мужскую залу. Павсаний вышел навстречу. Облобызались.

– Гергий, друг любезный! Входи скорее да устраивайся удобнее на ложе. Сейчас принесут нам вина и фруктов. Давно ли прибыл? Что нового у вас в Сидоне?

– Какие уж там новости из нашего Сидона! Меня сейчас больше занимает то, что творится тут, у вас. Я уж третий день в Акраганте. Все не было времени снестись с тобой, но сегодня мне рассказали такое, что почти сразу прибежал к тебе.

– И что же такого необычного ты услышал?

– Видишь ли, Павсаний. По всему городу идут разговоры, что можно творить субстанцию из ничего.

– Да мало ли о чем болтают рабы на базарах!

– Да нет, не только рабы. Свободные люди, и весьма почтенные. А рассказывают они вот что. Лекарь Акрон держит у себя дома множество снадобий, которыми исцеляет хворых. Но не только эти снадобья. Есть у него всевозможные соли и прочие минералы, над которыми производит он различные действа, кои называет опытами. Смешивает их в тех или иных пропорциях, нагревает, сдавливает в особых прессах. Происходят при этом удивительные превращения. Даже стихии переходят одна в другую: стихия воздуха – в стихию воды. И наоборот…

– Не иначе, как без вмешательства демонов не обошлось, – прервал Павсаний.

– Акрон утверждает, что такова природа самих стихий. Но дело не в этом. С месяц назад он начал получать субстанции буквально из ничего.

– Как это – из ничего? Величайший из мудрецов, Фалес из Милета, учил, что все вещи имеют первопричину. Кстати, говорят, что родители его – ваши, родом из Финикии…

– Так ведь нынче, любезный мой Павсаний, куда ни бросишь камешек – попадешь в финикийца. Наши люди ведут дела по всей Ойкумене, от Иберии до Египта, состоят на службе у царей и вельмож. А сколько среди них знаменитых лекарей и ученых! Да ведь и этот самый Акрон – тоже финикиец.

– Вот потому-то и говорят в народе о финикийском заговоре. Мол, миром правят уже не цари, а стоящие у их тронов финикийцы.

– Много чего говорят. И заметь: те же самые говоруны, как только захворают, бегут к финикийским целителям. Так вот. Акрон может создавать нечто из ничего. И это нечто появляется само собой в плотно закрытой посуде. Как только я про это услыхал, тут же отправился к нему. Не откажет же он в демонстрации своих опытов только что прибывшему собрату финикийцу. И верно: не отказал. Да он ведь любит похвастаться, как и все мы. В доме у него много всяческой посуды. Не только глиняной, а и дорогой, стеклянной. Берет этот Акрон посудину, переворачивает, дает мне в руки, дабы я убедился, что она пуста. Потом закупоривает, опускает в некий раствор. И – поверишь ли! – раствор этот вдруг закипел сам собою, хоть никакого огня под ним не было. Потом взял сосуд щипцами, поставил на гончарный круг, закрепил у самого края – и стал быстро вращать. Когда круг остановился, Акрон откупоривает посудину и высыпает прямо мне на ладонь с десяток пшеничных зерен.

– Наверно, стихия огня проникла внутрь, – задумался Павсаний.

– Говорю же: не было там никакого огня. А потом берет он другую посудину, тоже пустую, – и опять что-то с ней проделывает. Вот на этот раз он действительно прокаливал сосуд на огне, опять опускал во что-то, опять вращал. А потом остудил, открыл – и на ладонь мне упали листочки самого настоящего золота! Уж в золоте я толк понимаю.

– И когда же они успели появиться?

– Откуда мне знать? За стекло ведь не заглянешь. Хотя приходилось мне слышать, что египтяне умеют делать стекло прозрачным. Такое стекло почти невидимо, словно воздух. Я думаю, этот Акрон заполучил где-то древние знания египетских жрецов. Он ведь не один год жил в Фивах.

– И что же тебя так напугало, любезный Гергий?

– Как это – что? Да если люди научатся производить товары прямо на месте, то зачем будем нужны мы, торговцы? Зачем снаряжать корабли, чтобы везти хлеб из Беотии, медь с Кипра и пурпур из Киферы? Ты знаешь, сколько я зарабатываю на доставке серебра из Сидона и мечей из Фракии? Конец богатству, конец достатку. И уже не мы будем диктовать демосу наши законы, а сами станем рабами законов.

– Ха! Десяток зернышек пшеницы!

– Сегодня это – десяток зернышек и один производитель, а завтра – тысячи производителей, десятки тысяч медимнов зерна. И не где-нибудь в Беотии, а прямо здесь.

Павсаний призадумался, потом заерзал на своем инкрустированном жемчугом ложе.

– Надо поговорить с мудрыми людьми нашего круга. Не мы одни заинтересованы в том, чтобы эти так называемые опыты не вышли за стены Акронова дома. Соберу-ка я завтра симпосион да позову самых знатных. И ты приходи. Сразу после захода солнца.

* * *

– А может… просто убрать его, этого Акрона, – да и все дела? – предложил скорый на решения Аристодем.

Легкий ветерок волнения пробежал среди восьмерых собравшихся. Ибо об этом с самого начала беседы думали все, да не решались обречь простую мысль в простые слова.

– Такое решение более подходит для эпохи варварства, – возразил рассудительный Агафон. – Не забывайте: на дворе уже пятый век до рождества Христова! – и он кивнул в сторону недостроенного общественного здания, что темнело мрачной громадой напротив дома. Не далее как сегодня каменотесы выбили под фронтоном надпись: «465 год до вашей эры», дабы будущим археологам не пришлось ломать головы над датировками.

– Всюду наблюдаем мы невиданный прогресс разума, – продолжал Агафон. – Человеческая мысль бьется над постижением сущности естества. Многие идут по этому пути. Доходит уже до того, что люди не просто размышляют о предначертаниях богов, но и сами начинают испытывать природу, подобно этому Акрону. Уберем его – появится кто-то другой. Нет. Нам надо ограничить этих смельчаков мысли в их исканиях. Положить некие пределы, за которые их разумение выходить не должно.

– Да, – одобрил Гергий, – не только в Лидии или Финикии есть мудрецы. Здесь тоже найдутся мужи, что смогут направить людей по нужному нам пути. Вернее, отвратить от того пути, что для нас гибелен.

– Клянусь Зевсом, ты прав! – воскликнул Павсаний. – И все мы тут знаем по крайней мере одного, кто как раз подходит для этой цели.

Пирующие с любопытством повернулись к Павсанию, ожидая имени.

– Эмпедокл, – произнес тот.

Люди призадумались.

– Помните, как Эмпедокл добился казни двух архонтов, замышлявших переворот и желавших установить тираническое правление?.. А роспуск Тысячного собрания? Это его рук дело, а ведь в собрании заседали весьма влиятельные люди.

– А ведь и верно, – сказал Агафон. – Эмпедокл молод, но мудр. И не гнушается политики, не то что многие прочие мудрецы. Он сумеет внушить народу правильные мысли. Я завтра же с ним поговорю.

– Но не пора ли нам расходиться по домам? – встрепенулся молчавший до того Тимей. – Это ведь Эмпедокл сказал, что акрагантяне едят так, словно завтра умрут, а дома строят так, словно будут жить вечно!..

* * *

Прошел месяц – и рапсод Клеомен огласил на Олимпийских играх Великое Правило Эмпедокла: «Ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться».

И повсюду люди опять и опять повторяли эту емкую и всеобъемлющую формулировку: «Ничто не может произойти из ничего»…

– Ну что ж, – обратился Павсаний к собравшимся. – Пока что мы в безопасности. Вряд ли кто решится теперь опровергнуть Великое Правило. Оно уже прочно засело в умах. Однако, этого мало. Акрагант – еще не весь мир. И нынешнее десятилетие – еще не вся история. Наши люди должны принести этот закон на материк, в Лидию, Фракию, Египет, во все самые дальние уголки мира, дабы и там не возникало ни у кого соблазна творить субстанцию из ничего.

– Можешь не волноваться на этот счет, Павсаний. Наши купцы будут возить теперь не только товары, но и Знание.

– Мы должны теперь сколотить тайное общество из самых надежных и самых богатых людей. Только им дано будет узнать, что Великое Правило Эмпедокла – не более, чем наша выдумка. Люди эти посвятят своих детей в тайну закона, и те сами станут охранять его. Так наша власть продолжится на сотни поколений вперед.

– А если кто разорится и выдаст нашу тайну непосвященным?

– Тот, кто разорился, нам уже не опасен. Разве вы не знаете, что один голос человека богатого и влиятельного перекрывает сотни голосов бедняков?..

* * *

– Павсаний! Неприятная новость. У нас опять проблемы с этим Эмпедоклом.

– И чего же он хочет на этот раз? Мы вроде бы хорошо ему заплатили. И разве не достаточно ему той славы, в лучах которой он теперь купается? Помнишь, с какими стихами он в прошлый раз вышел к народу? «Ныне привет вам! Бессмертному богу подобясь средь смертных, шествую к вам…»

– Ах, Павсаний, деньги и слава развращают человека. Эмпедокл закатывает теперь богатые пиры, носит самую дорогую одежду. Обряжается в киферский пурпур. Ты знаешь, все говорят о его необычных сандалиях. Сделаны они из меди. Похоже, он и вправду возомнил себя богом. И при этом денег ему явно не хватает. Он хочет регулярно получать десятую долю от наших доходов. Иначе грозится всенародно опровергнуть свое правило и очернить нас в глазах демоса.

– Одним словом, он грозится рассказать правду? Что ж… Делать нечего… Через два дня Эмпедокл устраивает жертвоприношение на Писианактовом поле, близ Этны. Я приглашен и сделаю так, чтобы тебя тоже пригласили, Тимей…

* * *

– Павсаний, Павсаний, вставай скорее!

– А что случилось?

– Эмпедокл пропал!

– Как это «пропал»?

– Помнишь, после торжеств мы все улеглись, и все видели, как и Эмпедокл лег спать вон под тем деревом? Утром поднимаемся – Эмпедокла нет. Уж и рабов его допросили. Они ничего не знают.

– А кони его на месте?

– Кони на месте, а самого Эмпедокла нигде не видать.

Встревоженный Павсаний заметался по поляне.

– Седлать лошадей! Едем на поиски. Разобьемся на четыре группы…

Но с северной стороны уже бежал к ним невесть откуда появившийся Тимей.

– Погодите! Погодите! Я все видел. Случилось такое, что нам впору лишь молиться!

Тимей отдышался немного и продолжил.

– Вы же знаете, я тоже лег в стороне, недалеко от Эмпедокла. И вот ровно в полночь вдруг раздался прямо с небес нечеловечески громкий голос: «Эмпедокл! Встань и иди!» Я тут же вскочил и увидел, что небо светится. Впереди словно зарница блестела и медленно двигалась в сторону вулкана. Эмпедокл поднялся и пошел. Я – за ним. А блеск – все ярче. Прошел я сотню шагов к Этне, а тот же голос вдруг приказывает: «Тимей! Вернись! Нам нужен лишь Эмпедокл». Что было делать? Вернулся я на место. Ждал Эмпедокла час-другой, а потом и не заметил, как задремал. А он сейчас наверняка беседует с богами.

– Ясно, – промолвил Павсаний. – Идем к Этне. Возможно, он там.

…Они поднимались все выше к дымяшемуся жерлу вулкана. Слышно было, как хлюпают, взрываясь, пузыри в озерцах горячей грязи. Земля, вся в потеках застывшей лавы, была горячей. Высоко-высоко, над самым жерлом, сгущались грозовые облака.

Тимей забежал вперед и исчез в поднимавшихся кругом туманных испарениях, но через полчаса вдруг появился, крича и размахивая каким-то небольшим предметом. Вот он спустился ниже – и все увидели, что в руках Тимей держит медную сандалию.

Павсаний повертел сандалию в руках и торжественно произнес:

– Боги призвали к себе нашего друга Эмпедокла. Пойдемте же и воздвигнем ему святилище!

Началась гроза. Путники повернули вниз, в долину…

* * *

Граф Штаремберг был заметно взволнован.

– Мы проморгали Баварию, проморгали Пруссию! Более двух тысяч лет наше сообщество успешно выполняло миссию, возложенную на нас предками. Сколько ни бились все эти алхимики, они так и не научились творить субстанцию. А почему? – Да потому, что искали совсем не в том направлении! И согласитесь, барон: в том была немалая заслуга наших людей. Это ведь именно они подбросили книжникам идею философского камня. Идею, основанную не на сотворении, а на превращении веществ. А что мы видим теперь? В Шпайере появляется этот врач Бехер с его опытами, с его «огненной материей». Мы-то с вами знаем, что никакой огненной материи не существует, что субстанция в его опытах просто творилась из ничего. А теперь на горизонте возникает этот самый Георг Шталь с его теорией флогистона. Тут уж не просто опыты. Тут целая теория. И заметьте: очень опасная теория.

– Вы зря так волнуетесь, граф. Подобное уже происходило раньше. И каждый раз неугодные нам теории не намного переживали своих творцов. Мы найдем человека, который основательно и неоспоримо опровергнет теорию флогистона, противопоставив ей какую-нибудь другую, более подходящую для нас. Конечно, потребуется время…

– И все-таки нам надо быть более предусмотрительными. Опасные повороты событий надо предупреждать. Это проще, чем ликвидировать их последствия. Вот об этом, кстати, я и хотел поговорить. Вам не кажется, что в мире появляется новый объект, требующий нашего пристального внимания?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду Россию, барон. Покойный царь Петр создал там академию наук. В ней работают ученые из германских княжеств. И весьма успешно работают. Если мы не примем своевременных мер, то новые опасные эксперименты и теории вскоре появятся именно там. Я в этом почти уверен.

Барон улыбнулся.

– Вы нас недооцениваете, граф. Мы уже принимаем превентивные меры. Российской академией наук занимается наш человек.

– И кто же это?

– Барон Иоганн Альбрехт фон Корф. Вся российская академия в его ведении.

– А что конкретно он предпринял для предотвращения нелепых идей?

Барон смутился.

– В сущности, пока ничего. Явных поводов еще не было.

– Вот об этом я и говорю. А действовать уже пора. Пускай-ка этот Корф выберет одного-двух студиозусов, из самых талантливых. Да не германцев, а из тамошних исконных жителей. В России завидуют и не доверяют чужеземцам, хотя охотно пользуются их услугами. Так что желательно даже, чтобы кандидатуры были не знатных родов. Тогда авторитет их будет непререкаем. И в ученой среде, и у разного рода прожектеров.

– И что дальше?

– А дальше пусть пошлют их к нам на учебу. А мы уж найдем, как повернуть их обучение в нужном нам направлении. И вот тогда мы сможем быть спокойными за российскую науку.

* * *

…Михайло Васильевич задумался немного. Бог его знает, этого Бойля. Может, и впрямь было что-то в его опытах. Нечто незамеченное. Такое, что могло бы их и объяснить, и представить в ином свете. Авторитет все-таки. Оксфордский профессор…

Но Ломоносов быстро стряхнул наваждение, снова взялся за свое любимое, порядком сточенное перо с короткой разлахмаченной бородкой, обмакнул его в малахитовый чернильный прибор и быстро застрочил по бумаге: «Деланы опыты в заплавленных накрепко стеклянных сосудах, чтобы исследовать, прибывает ли вес от чистого жару; оными опытами нашлось, что славного Роберта Бойля мнение ложно, ибо без пропущения внешнего воздуха вес сожженного металла остается в одной мере…»

Потом подумал еще с минуту и написал заключительный – обобщающий – абзац:

«Все встречающиеся в природе изменения происходят так, что если к чему-либо нечто прибавилось, то это отнимется у чего-то другого. Так, сколько материи прибавляется к какому-либо телу, столько же теряется у другого»…

* * *

– А ты уверен, что такое общество существует, гражданин Альбер? Еще один заговор аристократов?

– Да я это наверняка знаю, гражданин Фуркруа. Они много лет собирались у герцога де Марни, замышляя козни против народа. И Лавуазье – один из главных заговорщиков. Теперь де Марни казнили, а этот Лавуазье ходит себе на свободе. Мало того, он заседает теперь у вас в академии наук. Он состоит казначеем одной из комиссий, и республика вверила ему крупные суммы. Могу представить, на что Лавуазье расходует эти деньги.

– Но ты говоришь, что они собирались на свои тайные встречи еще при старом режиме. Как же они уже тогда могли злоумышлять против республики?

– Ну, я не говорю, что они злоумышляли именно против республики, но против народа – это точно. Люди там были все богатые и знатные.

– Надо немедленно сообщить об этом Марату.

– Что, самому Другу народа?

– Если наша задача состоит в том, чтобы уничтожить Лавуазье, то Марат – самый подходящий для нас человек. Революционный трибунал всегда прекрасно понимает, чего хочет Жан-Поль Марат. А хочет он обычно одного и того же. И уж в нашем случае наверняка будет настаивать на крайних мерах.

– Вы уверены?

– Во-первых, что это за «вы» между равноправными гражданами республики? А во-вторых, Марат и сам не чужд наукам. Он ведь доктор медицины и даже публиковал кое-какие труды по тем же вопросам, что и Лавуазье. Марат долго жил в Англии. Он – приверженец традиционных теорий, процветавших в годы его молодости.

– Вы… Ты хочешь сказать, что Марат захочет уничтожить Лавуазье из-за научных разногласий?

– Я этого не говорил. Но всякий, кто соприкасался с науками о природе, должен будет согласиться, что именно Лавуазье ниспроверг старые представления, столь любимые англичанами. Ну, кто будет теперь всерьез говорить, например, о флогистоне? Впрочем, научные заслуги не оправдывают контрреволюционной сущности этого Лавуазье…

…Они приблизились к зданию Медицинской школы, где жил Марат. Еще издали услыхали сильный шум. К дому было не подойти: вокруг бушевала огромная толпа. Вначале ничего невозможно было понять. Потом по возгласам, репликам, обрывкам фраз нарисовалась картина происшествия: Марат убит.

Альбер выглядел совершенно растерянным.

«Ничего, – подумал Фуркруа, – справимся и без Марата». А вслух произнес:

– Какая потеря для революции!

* * *

Повозка подкатила к площади Революции около трех часов дня. Лето только начиналось, но уже давала себя знать душная парижская жара. Народу, как всегда, собралось много. За последние полтора года парижская публика еще не насытилась ежедневными картинами проливаемой крови.

«Да, – подумал Лавуазье, – из всех зрелищ только одно не приедается черни: публичная казнь».

Он стоял в повозке без своего обычного парика, со связанными за спиной руками. От этого голова осужденного была приподнята, что придавало ему гордый вид.

Отмененная якобинцами католическая религия учила, что надобно прощать своим палачам и мучителям. Однако Лавуазье и при старом-то режиме не был ревностным католиком. И не собирался прощать. Ни жалкому выскочке Марату, возомнившему себя великим ученым, ни тем, кто пришел потом. Лавуазье даже радовался, когда узнал о гибели своего ненавистника. Не потому, что жаждал его смерти. Ему просто казалось, что теперь наступит конец преследованиям, обвинениям, доносам. И жизнь – его самого и его семьи – перестанет висеть на волоске, как это было последние пару лет. А радоваться было рано. Когда делами академии наук в Конвенте стал заведовать Фуркруа, академикам пришлось несладко. К ним теперь относились с нескрываемым подозрением как к пособникам контрреволюции. Пожалуй, выиграли от перемены только политиканы от науки, что всегда умели приспосабливаться к обстоятельствам, а из всех видов доказательств предпочитали политическую риторику.

А член революционного трибунала негодяй Коффиналь, приговоривший его к смерти со словами «Республике не нужны ученые»? А покровитель Коффиналя Робеспьер, бросивший вслед за Коффиналем: «Революция нуждается не в химиках, а в патриотах»?

Лавуазье не мог знать, что и Коффиналь, и Робеспьер очень скоро прибудут на это самое место на площади Революции в таких же повозках, в какой сейчас доставили его.

…Гвардейцы вывели его из повозки и уложили на помост. Рухнул нож гильотины. Голова Лавуазье упала в корзину…

– Всего мгновение потребовалось им, чтобы срубить эту голову, но и за сто лет Франция не сможет произвести другой такой, – заметил Лагранж.

«А ведь этот Лавуазье был только игрушкой в наших руках», – подумал его собеседник, но вслух ничего не сказал.

* * *

– Вы слышали об опытах Тесла, барон?

– Никола Тесла? Ну, кто же о нем не слышал!

– И вам не кажется, что нашему древнему сообществу опять пришла пора действовать, и действовать решительно?

– Напротив, мне казалось, что всё идет как нельзя лучше. Насколько я понимаю, наши отцы-основатели завещали нам хранить и оберегать закон сохранения вещества. Мы добавили закон сохранения энергии. И сделали это весьма своевременно и успешно. Мы сразу поняли, что сотворение энергии из ничего не менее губительно для нашей власти, чем сотворение материи. Пожалуй, даже более губительно. В наше время власть над энергией – это власть над миром. И поглядите: ни одна академия наук сейчас не рассматривает проекты, отрицающие закон сохранения энергии. И это – главная наша заслуга.

– Да, прямые попытки создать вечный двигатель теперь вызывают только смех. Но могут быть и косвенные попытки.

– Что вы имеете в виду?

– Тесла вроде бы заметил, что творит энергию из мирового эфира. Он не говорит о получении энергии из ничего. И тем не менее…

– И тем не менее, это оно и есть, сотворение энергии из ничего, из пустоты, которую мы теперь называем эфиром.

– Вот именно. И у нас уже готов план действий. Необходимо построить новую физическую теорию, которая, во-первых, не будет включать понятие эфира, а во-вторых – свяжет воедино вещество и энергию. Таким образом получится, что охраняемые нами законы относятся не к отдельным сущностям, а напротив того – представляют проявления единого начала.

– Одной идеи мало. У нас говорят: «нужна идея и парень к ней».

– Живет такой парень! – и звонко засмеялся, довольный своей остротой. – О нем и речь. Я хотел бы, чтобы вы с ним познакомились. Его жена работает в имении вашего отца. Парень очень талантлив. Служит в патентном бюро. Сильно увлечен физикой. Он в курсе всех новых теорий. Остается только повернуть работу его мысли в должном направлении, как мы это всегда делаем.

– И как же зовут молодого человека?

– Альберт Эйнштейн…

2013