Читать книгу Долгий путь в никуда - Денис Александрович Игумнов - Страница 8

Федя Викторов имел свою тусовку, в которую входил Борис Кирилов, по прозвищу Культяпкин, получивший её за свою костлявую неуклюжесть; Лёха Пончик – ушастый, блондинчик, весёлый и неумный; Никиша Гришко (враждовавший с Пончиком), полноватый такой, с заострённым, вздёрнутым носом летучей мыши (у него был старший брат, учившейся на два класса старше), и Стасик, тот который пожаловался и тот которого бычки презрительно оставили в покое. Иногда, после школы, к их компании присоединялся и я. Занимались мы с ними всякой фигнёй – типа игры в снежки, пересказами виденных нами видеофильмов и рассказами страшных историй, в которых приоритет принадлежал мне. Ещё они все покуривали, что тоже их сближало, а меня поначалу держало на расстоянии.

Вокруг школы стояли такие огромные каменные вазы, в которых каждую весну высаживали цветы – тюльпаны и табак, которые там не росли по причине использования ваз под нужды больших пепельниц. Вандалы. Что с нас – диких школьников, взять?

Дело было в декабре, перед самыми новогодними каникулами. Уроки кончились и я, выйдя на улицу, заметил компанию Феди, облюбовавшую одну из ваз. Они стояли группкой и дымили, передавая друг другу одну сигарету на всех. Я к ним подошёл не для того, чтобы покурить, а для того, чтобы пообщаться. В школе я с ними общался мало, своих забот с бычатами хватало.

– Оставив мотоцикл на стоянке, он зашёл в магазин самообслуживания, типа нашего универсама, – рассказывал Никиша сюжет вчера просмотренного-подсмотренного им видеофильма, – из-под плаща достал помповое ружьё и давай палить по покупателям. Стреляет и орёт: "Я герой нового мира! Смерть свиньям!".

– Ничего он «смерть свиньям» не орал, – вставил Стасик.

Никиша, которого иногда называли Гриня, беззлобно скосив на Стасика глаз, продолжил:

– Все легли, а этот хрен ещё и бомбу достал с динамитными шашками.

Я про этот фильм слышал много, но посмотреть пока не довелось. Назывался он "Кобра", со Сталлоне в главной роли. Тогда в нашей среде два самые популярные героя уважение вызывали – Арнольд и Сильвестр и их, на тот момент, главные персонажи – Терминатор и этот самый Кобра. Гриня рассказывал не то чтобы нудно, но получалось у него не так забористо, как у нашего трудовика Степана Викторовича, который на каждом уроке, пока мы потели над шлифовкой деталей с военного завода, травил новую байку про посмотренный им на выходных американский боевик. Трудовик имел видак и этим всё сказано. Стоил такой предмет роскоши тогда половину нового автомобиля. Не жадный и болтливый счастливчик трудовик здорово скрашивал мне часы ненавистного мне предмета – "Труд". Позже, когда "Труд" заменили на учебно-производственную практику на комбинате (да ещё утром!), где предполагалось обучать школьников общественно полезному ручному труду, делая одно целое нас со станками, я забил. Мастера, хмурые дяденьки с мозолистыми руками и серыми щеками, никакими историями нас не развлекали, – не до того было, – следили, чтобы не особо отягощённые интеллектом граждане подросткового возраста своей квадратной башкой фрезу не боднули. А такие случаи случались. Но это было потом, через год, а пока я ходил на "Труд" и, вместо выпиливания из оргстекла брелоков, слушал смешливого, пухлого Стёпу.

Гриня на тот момент считался лучшим другом Феди – его поверенным во всех делах. Они тусовались вместе каждый день. Не разлей вода. Федя – главный, а Никиша-Гриня – второй номер. Не знаю, что произошло, мои мысли витали где-то далеко – в облаках фантазии. Я заново переживал, переиначивал рассказ Грини о фильме и не заметил, как обычная мальчиковая возня переросла в драку.

Федя налетел на Гриню. Что-то ему там не понравилось в словах друга и покатились какашки под гору. Гриня потешно прыгал вокруг Феди, прижав правый кулак вплотную к его остренькому носу. Федя мало того, что был крупнее, он в делах кулачной расправы оказался искушённее (не очень, но этого для показательной порки хватило). Гриня за все две минуты махача, мне кажется, так и не попал по противнику, Федя же бил точно, раз за разом попадая по кулаку Никиши, а тот рикошетил в нос. После нескольких таких таранов потекла кровь. Слабый нос у Грини, что и не говори.

Кончилось всё слезами. Гриня потёк телом и духом. В расстёгнутой куртке, взлохмаченный и грязный он убежал. Ничего удивительного – пиз*елки в школьном дворе не редкость, а будни. Неприятно удивило меня другое – реакция Феди на унижения его, бывшего пять минут назад самым близким другом Грини. Федя, принимая поздравления от остальных прилипал (выигрыш в драке не только всегда укрепляет твой авторитет, но и стороннего наблюдателя заставляет победителю петь дифирамбы; получается это нечаянно), кривил губы в презрительной улыбке и хвастался:

– Он прижал руку к носу. Вот так, – Федя, шутовским образом присев, расставив ноги, передразнивая нелепую боевую стойку Грини, показал карикатуру на друга. Мне такое его поведение не понравилось и поэтому сразу расхотелось лезть вперёд с поздравлениями. – Зачем? Я ему туда раз сунул, второй, ну и он заныл. Пускай поноет уродец с сиськами. – Действительно, Гриня страдал таким дефектом – жирная грудь. Сам не толстый, а сиськи подкачали. И вот его друг начал потешаться над этим его недостатком. Почему? Ну почему люди такое дерьмо?

Мне захотелось как-то внести ясность в произошедшее, остаться честным и не стать участником импровизируемого шабаша по развенчанию бывшего любимчика авторитета. Федю я не оправдывал, видел его слабость и подлость (про которые, впрочем, я очень скоро забыл), но поведение остальных мне было не понять. НИКОГДА. Им-то Гриня ничего не сделал. Никак не оскорбил, не задел. Только что они с ним вместе веселились, и вот уже закидывают дерьмом, крича – "Струсил! Заплакал от боли! Баба с сиськами!" – и – «хи хи, хи хи, хи хи». Как же тут не перевести ситуацию на себя. Моя хорошая память на мои собственные болячки, причинённые мне кодлой бесчувственных волчков, заставила подать голос в защиту Грини. И опять получился эффект временного героя, приковылявшего из произведения про военную доблесть:

– Он не от боли заплакал, а от обиды. Каждый мог заплакать. Это понятно. Важно, что он от драки не ушёл. – Ремарка: о моём заочном заступничестве Гриня так и не узнал, а оно его спасло от части неприятностей, которые неизбежно следуют за полученными тумаками в проигранной подчистую драке.

На меня так странно посмотрели. И Федя, как самый умный среди нас, тоже что-то, если не понял, то почувствовал. Празднование опущение кулаками Грини скомкалось, скатившись с повышенных тонов на обычный разговор. Первый отвалил Стасик, ему до дома было добираться дольше других. Потом Культяпкин. Втроём – я, Федя и Пончик мы перешли дорогу и, меся снежную слякоть, побрели по району. На перекрёстке постояли, посмеялись над анекдотом (Федя умел разрядить обстановку) и разошлись.

История имела продолжение. Гриня, отколовшись от свиты Феди, остался без защиты и сразу примерил на себя шкуру жертвы. Бычата не на следующий день, а через неделю где-то просекли в чём дело. Чижов сказал фас, Хмелёв одобрил. Гриня стал Бонч Бруевичем, Сисястым и дешёвой шмарой Защеканкой. На переменах ему доставалось наравне со мной и даже, наверное, эмоционально он страдал больше. Я привык, сжился, терпел, копил ненависть, болел страхом и ждал часа расплаты, а он ничего не понимал, он никогда не подвергался такой организованной травле и всегда считал себя выше этого. Его все эти плевки на ниже него стоящих в школьной иерархии недосуществ не касались. И вот однажды проснулся и оказался там внизу, среди них, среди нас. Не на самом дне, но в поносе по горло.

Угадайте кто, понаблюдав за тем, как Гриня страдает от регулярных побоев и обстрелов жеваной бумагой, присоединился к гончей своре? Да, этим человеком стал Федя. Сначала он натравил на Гриню Пончика. Они зарубились после школы. Вообще без повода. Пончик его толкнул, Гриня не стерпел – одно дело бычата, а другое дело Пончик.

Если не везёт, так не везёт. Гриня продул и эту драку. До сих пор у меня перед глазами стоит утоптанный за школой снежный пятачок, обильно политый кровью Никишы. Алые отпечатки капель крови с пятикопеечную монету в ореоле из лучей-чёрточек и по краям площадки размазанные в розовую кашу, затёртые борющимися телами пятна, обозначающие границы арены ушедшего в прошлое эпического сражения. Скорее всего, если бы я видел саму драку, а не только слышал о ней и потом, отведённый чуть ли не за руку злорадным Федей, не наблюдал её итоги в оранжевом свете фонарей, то мне этот случай так сильно в память не врезался бы.

Ладно. Кому-то этого показалось мало. Понятно кому? Федю не устроило место стороннего наблюдателя. На перемене, ну как всегда, Гриню зажали в аппендиксе и принялись месить, как дрожжевое тесто. Чижов, Захар, Федя и Аист. Хмелёв отсутствовал по уважительной причине больного горлышка. У него наблюдались постоянные неполадки с гландами до тех пор, пока родители, устав от вечной ангины сына, не поместили его в больничку, отдав врачам на операцию по их удалению.

Я стоял в сторонке, мне сегодня не перепало. Новая жертва – новая кровь. И Грине не повезло. Били его так – зажав углу, например Захар толкал в грудь, Чижов бил своим понтовыми бутсами иностранного производства с толстой жёлтой, ребристой, полупрозрачной подошвой по ляжке, Аист отвешивал подзатыльник, а Федя заканчивал щелбаном в прыжке. Затем шли оскорбления, и круг мутили заново. Двадцать минут отдыха превращались в два века пытки.

Не знаю как, – мне такие фокусы удавались раза два, и то, когда я находился на краю беспамятства, в угаре муштры характера моими учителями кастовыми бычатами, – Гриня вырвался, ускорился торпедой, уходящей за горизонт и срулил в неизвестном направлении. Меня его побег не воодушевил. Оставаться наедине с распаренными друганами Чижова мне было совсем не здорово. Они вполне могли переключиться на меня, если бы не Федя, подошедший ко мне и, как ни в чем не бывало, заведший разговор про то какие книги я люблю. Люблю? Шутник. Я их вообще никогда не читал. За всю жизнь из весомого, не совсем детского, – про Карлсона и русские народные кровавые сказки исключаем, – прочёл – "Руслан и Людмила", "Три мушкетёра", "Двадцать лет спустя". Не густо. А Федя читал по-взрослому. Он мне говорит, я делаю вид, что слушаю, поддакиваю, а сам слежу за компанией Чижова, обсуждающей достоинства больших женских титек и то, как эти женские прелести идут Бонч Бруевичу. Может быть, мне всё это снится? И я на самом деле сейчас сплю в бунгало на каком-нибудь тропическом острове под шум волн атлантического океана. А мой беспокойный мозг компенсирует спокойствия мира вокруг тревожной дичью тёмных фантазий о никогда не существовавшей в реальности школе юных палачей.

Мысли о вечном были грубо прерваны, но не так, как бы мне того хотелось. В полумрак аппендикса ворвался ураган в виде высокого старшеклассника со светящимся изнутри гневом лицом фурии мести местного розлива. Раздавая удары направо и налево, он носился по закутку и карал обидчиков его брата. Старший брат пришёл на выручку Грине. Гриня не выдержал и заложил своих мучителей. Что ж, считаю, он поступил правильно. Молоток. Каратель, словно умная ракета с автоматическим наведением, выбирал правильные цели и обрушивал на них удары. Личности наших хулиганов были ему хорошо известны и подробно описаны братом, и он не ошибался – бил лишь тех, кто этого заслужил. Расправа, в его исполнении, заняла всего несколько секунд. Последним получил Федя, его ударили в живот, куда-то там в район солнечного сплетения, он согнулся, как и остальные, и мирно прилёг на линолеум. На меня сверкнули фары осатаневших глаз карателя, и брат Грини убрался восвояси.

Убедившись, что угроза миновала, поверженные бычата и мой дружочек Федя ожили. Не так уж им и досталось. Били их в корпус, по рёбрам, в душу и после никто зубы не выхаркивал. Жаль. Федька вскочил одним из первых, перестав корчить губы в овал страдающей буквы "О", он, обращаясь ко всем присутствующим, заявил:

– Не больно совсем. Он не попал, так не сильно и тыкнул. Херня.

Федя хвастался, что ли? Опять я не понимал. Он гордился тем, что закосил под отпи*женного одним ударом лоха? В чём тут гордость-то? Кто знает, пусть пишет мне письма. Его поддержали и другие терпилы, солидно заявив, что брат Грини петух и слабак и ничего-то он им не сделал. Ну-ну. Как бы они ни хорохорились, с той самой расправы в аппендиксе Гриню никто из них и пальцем не тронул. Лаять на него не перестали, но хвосты не поднимали. Гриня остался Бонч Бруевичем и Сисястым, но обходился без синяков. Один лишь Пончик продолжал на него наезжать, но это из другой оперы. Что-то личное. Бывает, что парни просто друг друга терпеть не могут и мириться с присутствием своего врага в классе не хотят. При мне они дрались раз пять. Пончик вышел победителем четыре раза и один раз посчастливилось Грине.

Для меня вся эта история кончилась тем, что бычата вернулись ко мне, к их незаменимому Какашкину. Фу. Час освобождения близок. Я знаю, правда освободит меня. Но не в этой жизни, друзья. Не в этой жизни.