Читать книгу Фурадор - Денис Бурмистров - Страница 3

Ноирант – «страж перекрестка», «камень на дороге в Аргату» – каменная цитадель, заложенная для защиты восточного тракта от кочевников-саалов и налетчиков-кассарийцев еще при Бруно Огненном, четвертом правителе Ардеанской Империи. Очень быстро крепость стала перевалочной станцией для торговых караванов, идущих с юга и востока в столицу, обзавелась ярмаркой, обросла пригородом. Когда начался первый Светлый поход, то уже не крепость, а город Ноирант выставил по зову императора целый легион хорошо вооруженных воинов.

Сытый период длился почти столетие, вплоть до последнего, четвертого похода. Давно уже был покорен юг, стали подданными наги[12] и саалы[13], а крупнейшие кланы Кассарии присягнули на верность правителю Ардэана Гаруну Тритуру II. Но Империя не могла считаться единой, пока на севере еще огрызались яростные почитатели старых богов, объединенные последними великими шаманами. В столицу неслись депеши о стычках переселенцев с местными иноверцами, о нападениях на церкви Света Единого. Последней каплей стал заговор против короны – темным помыслам поддались благородные из высшего сословия, среди которых засветилась даже фаворитка императора. Ждать более стало нельзя, и правитель Ардэана объявил «войну Света против последнего очага Тьмы».

Четвертый поход завершился победоносным объединением Великой Ардэанской Империей. Тритур II триумфально вернулся в Аргату, принимая золотой венок из рук Тригмагистрата. По всей стране готовились невиданные ранее празднества – в том числе и в Ноиранте, чьи торговые гильдии в первых рядах двинулись наполнять товарами столицу. Впереди виднелась прекрасная, полная величия и достатка жизнь.

Первые признаки надвигающейся бури начали появляться примерно через год, вползая в повседневную жизнь пока что редкими, но тревожными новостями. Церковные хроникеры писали о случаях помешательства среди вернувшихся с севера паломников, о новых омерзительных болезнях, о внезапном похолодании, о затянувшемся сезоне дождей, из-за чего урожай не набрал должной силы. Спустя время жалобы на плохую погоду сменились сообщениями о ведьмах, насылающих проклятия и болезни на жителей деревень, о поиске в окрестностях города шамана, поднимающего из могил мертвецов, о поразившей леса красной плесени, медленно перебирающейся на стены домов.

Сквозь каллиграфически выведенные строки сочились недоумение и страх, но пока не было понимания той пропасти, на краю которой балансировал привычный мир. Роковой удар в спину не заставил себя ждать, хотя поначалу всё выглядело как очередная дикая история из далеких провинций.

Северные берега Империи омывало суровое море Тысячи Глоток, в водоворотах и штормах которого сгинуло множество отважных путешественников. За ним, на краю мира, где небо и земля закручивались в бездонное веретено, где в вечности гнили тела мертвых богов, а разум человеческий пасовал перед голосами иных сфер, там, из свинцовой пучины поднимался черный материк Афлаххам, также именуемый Мертвым.

Те земли созданы не для живых. Пористая вулканическая плоть источала едкие миазмы, по стеклянным долинам растекались зловонные ручьи, а между скрюченными пальцами острых скал скользила незримая смерть.

И вот что-то произошло на этом проклятом материке. Что-то пробудилось и обратило свой взор на юг.

Известие, облетевшее страну и оставившее след в хрониках, гласило о сером пепельном тумане, что приполз из-за моря со стороны Афлаххама и накрыл северное побережье. Вместе с туманом явился зловещий каменный корабль – обломок черной скалы, с которого спустился один из проклятых шаманов, живой и воплоти. Остался ли он человеком, заключившим договор с высшими силами, или вовсе стал существом иного плана, но на сей раз его не смогли остановить ни легионеры пограничных фортов, ни храмовники ближайшего портового города.

Шаман шествовал неумолимым вестником последних дней, и мир за его спиной превращался в черно-белое полотно, будто чья-то безжалостная рука сдирала с реальности цветную кожу. Червями из гнилой плоти полезли ужасные твари, ожившие лихорадочные кошмары, смертоносные и голодные. Эта неумолимая волна захлестнула страну, наступая широким фронтом и сметая всё на своем пути.

Пока Империя собирала силы для ответного удара, Тьма поглотила половину материка и подступила к столице. Император приказал готовить решающее сражение.

Под свои знамена Тритур II поднял всех, способных держать оружие. В Аргату отозвали войска из южных гарнизонов, вернули «морских охотников», гоняющихся за пиратами на востоке, поставили под копья ветеранов и учеников легионерских школ. Города и крупные землевладельцы выставили отряды ополченцев – в том числе и Ноирант со своей закаленной в многочисленных торговых караванах стражей. Кассарийская протектория прислала две сотни мечников, и даже Империя Шингрей отправила в помощь западному соседу пять отрядов «журавлиных стрелков». Церковь Света Единого распечатала хранилища и вооружила самыми редкими самоцветами пять десятков лучших храмовников, закаленных еще в северных походах.

Местом для битвы выбрали лежащее на пути «темной» армии огромное поле Грандфилд в соседней с Аргатой провинции – «изумрудный стол» у подножия холма, обрамленный полукольцом густого соснового леса. Усилиями придворных инженеров здесь возвели защитные укрепления с кольями и рвами, расставили дальнобойные орудия.

О том сражении ходило множество историй, повторенных в книгах и картинах. Когда-то Максимилиан упоенно зачитывался «Песней о подвиге Гаруна на поле мировой скорби», до дыр засматривал миниатюрные гравюры с эпизодами батальных сцен. В возбужденной детской фантазии проносились прекрасные в своем пугающем величии образы – блики на наконечниках стрел, пущенных в появившихся из леса тварей, безупречная линия легионеров, застывших на ощетинившихся кольями редутах первой линии, скрип мощных баллист, посылающих навстречу врагу камни и горящие кувшины с маслом. А после – скрежет щитов тяжелой пехоты, точные удары длинными копьями, шелест и лязг мечей, боевые крики и воззвания к Свету. Отчаянный и самоубийственный удар с фланга рыцарей барона Дикерриса, стальным потоком слетевших с холма. Быстрые и гибкие девы из боевого крыла Ордена Клематис[14], прозванные «серебряными осами», танцующие со своими тонкими саблями. И сам император Гарун Тритур II, идущий в атаку во главе преторианской конницы. Его глаза горят праведным гневом, лезвие меча нацелено в мертвенно-серое лицо застывшего на опушке леса шамана!

Мажорные образы великой битвы разрушил старший брат, Роланд. Вернувшись как-то из школы фехтования, где общался с легионерами-ветеранами, и увидев в руках младшего брата «Песню», фыркнул, произнес тоном знатока: «Безумная мясорубка». Максимилиана до глубины души возмутило такое отношение, но Роланд поведал ему историю выживших в той битве.

Все армии мира не могли быть готовы к тому, с чем столкнулась Империя в тот роковой день. Всё случилось быстро и кроваво – из леса вывалились полчища неведомых тварей и набросились на боевые порядки легионеров. Несчастных солдат топтали, рвали на части и пожирали живьем. Те отбивались с отчаянием обреченных, но их мечи и копья не могли остановить накрывающую с головой волну кошмара. Чем больше становилось мертвецов, тем больше вырастали новые чудовища, обращая павших в собственную плоть. Вскоре по полю уже бродили гигантские мясные големы, раскидывая конницу и осадные орудия. Бесплотные паразиты захватывали тела, заставляя легионеров обращать оружие против товарищей. Так погиб император, получив удар копьем в спину от собственного гвардейца. И вскоре по чавкающему от крови и потрохов полю разбегались остатки его воинства, ослепленные ужасом и болью. Не успело солнце достигнуть зенита, а шаман уже двинулся дальше, затягивая пепельным туманом место страшного побоища.

Дальнейшие события знал каждый. О жертвенном подвиге священнослужителей Аргаты рассказывали на проповедях, пели менестрели, повторяли в трактатах и на соборных витражах. В тот день три дюжины клириков и сам магистр церкви вышли навстречу подступившему к стенам столицы чудовищному воинству, вознесли молитвы к небесам. Не дрогнули, даже когда на них набросились голодные проклятые твари. Их мольбы были услышаны – явился первоначальный Свет, вспыхнув столь нестерпимо ярко, что был виден даже на самых далеких островах, в самых далеких уголках земли. В той вспышке разом пропали и шаман, и его армия, и все защитники Аргаты вместе с самим городом. Нашествие было остановлено, мир – спасен.

Несмотря на безусловное величие сюжета, эта часть истории всегда казалась Максимилиану несколько противоречивой. Почему Церковь не сделала подобное раньше? И неужели молитвы умирающих на поле Грандфилда были не столь же отчаянны и искренни? Почему вместе с чудовищами Свет поразил и верующих, превратив их в призрачных обитателей застрявшего между мирами города?

Эти вопросы он осторожно пытался задавать отцу, но тот всегда был слишком занят работой и неизменно отсылал к семейному светочею Олафу. Тот же, в свою очередь, монотонно и пространно ссылался на несовершенство мира и высший замысел, что простому человеку неведом.

Как бы там ни было, ни вопросы мальчика, ни ответы взрослых не могли повлиять на новую реальность. От некогда могущественной Империи остался лишь серповидный огрызок, названный Стоунгардским – по имени последнего крупного города на южном побережье. Там, где прошла Тьма, навсегда осталось черно-белое пепелище, Лунные Пустоши, таинственные и смертельно опасные.

А Ноирант, оказавшийся на границе двух миров, вынужден был вновь вспоминать свое боевое прошлое, строя «солнечные» маяки и защитные форты.

Максимилиан закрыл толстую книгу в потертом переплете, завязал скрепляющие обложку ленты. Кулаками потер уставшие глаза, откинулся на стену и посмотрел в мерцающий сумрак под потолком.

Настроения читать не было. Впрочем, не только читать, но и вообще думать о чем-то отстраненном. Мысли то и дело возвращались к происшествию в доме ткача и сами собой наполнялись горечью и обидой.

Он поставил на место «Хронику града Ноирант», без особой надежды мазнул взглядом высокие полки с книгами.

Библиотека, расположенная в церковной части цитадели, с некоторых пор стала для него своеобразным убежищем. Его успокаивали запах книг и гулкая тишина, шелест страниц навевал теплые воспоминания об отцовском кабинете в далеком Стоунгарде. Пресытившись вечным дождем, свинцовыми небесами и недовольным бурчанием учителя, наевшись до тошноты воплями одержимых и тянущим из лепрозория сладковатым запахом гниения, смертельно устав от собственных демонов и неудач, Максимилиан уходил сюда, погружался в мир чужих историй, в пространство оживающих гравюр, в непривычно разноцветные геральдические атласы.

Впрочем, библиотека дарила не только душевный покой. За годы сытой торговой жизни местные скрипторы насобирали неплохую коллекцию книг, свитков и гравюр. И чтобы попасть сюда, пришлось заручиться доверенностью мастера Крюгера, который не видел особенной пользы от чтения, но устал отвечать на постоянные вопросы ученика. А Максимилиан нуждался в ответах, он не мог и не хотел бездумно повторять заученные стратегии, пентагемы и Слова, не понимая их смысла и значения. Ведь он не просто хотел стать экзорцистом, он должен преуспеть в своем деле, стать лучшим, подняться до высот, достойных фамилии.

Какова природа экзорцизма? Как темные сущности захватывают людей, как влияют на них и есть ли закономерности? Почему ритуалы изгнания работают так, а не иначе?

Что такое Лабиринт Души и почему у него никак не получается его пройти?

Первым делом следовало изучить обязательный для послушников Ордена Фурадор трактат «Об одержимых и бестелесных», на который то и дело ссылался мастер Крюгер. Дальше, увлекшись темой, Максимилиан углубился в очерки и новеллы о мирах иных и существах, их населяющих. С жадным любопытством изучал всё, что хоть как-то связано с работой экзорцистов и гостальеров. Отвлеченно, но с не меньшим упоением прочитал небольшую работу, составленную на основе дневников непродолжительной и трагической экспедиции графа Пемрока вдоль берегов Мертвого Материка. Не с первого раза, но осилил путанный и сложный философский трактат за авторством достаточно спорного Ансельма Пико о сущности Света и Тьмы, о мировозникновении, о небесах, недрах и иных пространствах.

Когда же хотелось отвлечься и отдохнуть, Максимилиан позволял себе пойти в первую галерею и взять там легенды о героях, рыцарский роман или батальную хронику. Ничем иным подобная литература для него теперь не являлась.

Максимилиан и сейчас сидел здесь, в первой галерее, в окружении уютных и знакомых книг. Но на сей раз успокаивающая атмосфера не спасала: слишком тяжелые мысли ворочались в голове, а в душе поселилась гнетущая апатия.

Он не был первым и не последним, у кого не получалось завершить обряд изгнания. Кто-то не мог осилить плетение Слов, кто-то путал стратегии, кто-то просто в страхе убегал. Все эти случаи досадны, но поправимы. И уж точно не про Максимилиана, который был стоек и решителен в своем стремлении. Нет, его проблема имела иной характер, и о причинах можно было только догадываться. Хотя сам мальчик был железно уверен – всему виной тот пропитавшийся тьмой самоцвет, что пророс в его теле. Пусть камень давно уже вырезали, но его ростки, словно гангрена, продолжали отравлять плоть и душу.

Мастер Крюгер говорил, что ни о чем подобном не слышал. Старый экзорцист считал, что всё дело в душевных слабостях ученика, которые можно исправить молитвой и усердной работой. Однако мальчик кожей ощущал нарастающее разочарование учителя, понимал, что тот не станет с ним нянчиться, рано или поздно укажет на порог.

Всё это изводило, лишало сна и покоя. И сколь бы упрям Максимилиан ни был, в какой-то момент у него просто опустятся руки. И тогда – всё, конец.

Между полок мелькнул огонек, раздался звук шаркающих шагов, разбавленный мерным деревянным постукиванием. В проеме галереи появилась худая фигура на костылях и со свечной лампой в тощей руке. То был старый библиотечный смотритель Болан, кривой и бородатый, с перебитой спиной и неработающей правой ногой, что безвольно волочилась следом.

– Мальчик, – позвал он, подслеповато таращась во мрак. – Ты тут?

– Здесь, – хрипло ответил Максимилиан, недовольный прерванным уединением.

– Ишь, затихарился, – дребезжащим голосом констатировал Болан. – Не смей пальцы слюнявить, слышишь? И не вздумай книги местами путать, враз под зад получишь, ясно?

– Ясно, – терпеливо ответил мальчик.

Смотритель был строгим, но довольно беззлобным человеком. Обычно он дремал в своем старом кресле у входа, но порой на старика накатывало должностное рвение, и тогда он брюзжал по делу и без, призывая, как ему казалось, к порядку. В такие моменты лучше было с ним не спорить, иначе нравоучение могло растянуться надолго.

– И не лезь, куда не следует, – напоследок напомнил Болан. – Много тут того, что еще не твоего ума, ясно?

– Ясно, – покорно откликнулся Максимилиан, лишь бы старик отстал.

Смотритель пошамкал губами, отчего борода под маской задвигалась из стороны в сторону. Вдруг спросил:

– Чего-то ты снулый какой-то. Случилось чего?

Максимилиан не был настроен выкладывать душу смотрителю, лишь покачал головой.

– Мне б твои заботы, – крякнул старик, поняв всё по-своему. – Запомни, мальчик, пока руки-ноги и голова на месте – всё у тебя хорошо, всё у тебя впереди. А сопли на кулак наматывать – оно пустое, никому не помогало, уж поверь.

Он глухо кашлянул, сотрясаясь плечами, развернул костыли и пошагал дальше, продолжая обход. Максимилиан проводил его пристыженным взглядом, поднялся, отряхивая пыльную одежду.

С улицы донесся приглушенный колокольный бой, оотмечающий полдень. Надо же, он и не заметил, как быстро пролетело время! На сегодня особых дел не было, кроме как сходить на рынок за продуктами и купить мастеру Крюгеру курительных листьев. Но сделать это следовало до обеда, а потому надо спешить.

Максимилиан подхватил тощую сумку, пошагал на выход. С приятным удивлением отметил, что на душе стало чуть легче. Подействовали ли так слова смотрителя, или просто сработала неспособность долго предаваться унынию, было уже не важно. Пока семья не отомщена, рано закапывать себя в могилу. Просто нужно собраться, привести в порядок мысли. А там, глядишь, что-нибудь и придумается.

Еще недавно ноирантский рынок занимал целый квартал города, выплескивался за ворота и вытягивался вдоль дороги. Сейчас он превратился в пир общипанных ворон на костях падшего великана – еще оставшиеся крупные торговцы предпочитали вести дела из своих домов, заручившись охраной и колдовской защитой, а остальные, в большинстве своем меняющие вещи на еду жители, теснились на Цитадельной площади, поближе к городской страже. Максимилиан, который был на посылках у Крюгера и частенько наведывался на базар, успел примелькаться, обзавестись знакомыми. Слух о том, что он – ученик Скобеля, как тут называли господина главного экзорциста, разнесся быстро, прибавив благожелательности в отношениях. Каждый понимал, что в любой день может стать предметом заботы старого люминарха, а то и его юного послушника.

Впрочем, времена были такие, что радушие и участие заканчивались на расстоянии вытянутой для оплаты руки. Никто не ручался, что отошедшего в сторону покупателя не убьют или не ограбят за кривую монету или за гнилую брюкву, в подворотнях хватало бандитов и просто отчаянных, и отчаявшихся голов. Поэтому, несмотря на день и верный кастет под рукой, Максимилиан выбрал долгий, но безопасный путь домой.

На котором, словно бы случайно, ему повстречался Цапля.

Высокий и худой юноша с несуразно длинными руками и ногами, выскочил из переулка и чуть не упал поперек дороги, подскользнувшись в грязи.

– Эй! – предостерегающе вскрикнул Максимилиан. – Осторожнее!

Цапля устоял, суетливо поправил задрипанный мешок с прорезями, заменявший ему личину, радостно воззрился на мальчика.

– Рэкис! – всплеснул тонкими грязными пальцами. – Вот так встреча!

Из переулка донесся злой заливистый свист, застучали по мостовой каблуки.

– Давай-ка поспешим, – Цапля участливо подхватил под локоть Максимилиана, нервно зыркая в сторону проема между домами. – А то что-то неспокойно мне.

Они легкой трусцой перебежали дорогу и укрылись за кривым палисадником пустого коровника. Вовремя.

На дорогу выскочила троица беспризорников с палками. Закрутили головами, высматривая ускользнувшую добычу. Очень вовремя со стороны спрятавшихся друзей выехал конный разъезд, и троица побежала в противоположную сторону, опасаясь получить по спине плеткой или тупым концом копья.

– Ты домой? – как ни в чем не бывало осведомился Цапля, когда преследователи скрылись за углом. – Так пойдем, чего стоять-то.

Они дружили давно, еще со времен церковного интерната. Цапля был на пару лет старше, в какой-то момент взял под опеку осиротевшего и хворого Авигниса, не дал в обиду местным мальчишкам. А потом, когда Максимилиан попал к Крюгеру, а Цаплю, по достижении пятнадцати лет, выставили на вольные хлеба, уже Максимилиан начал помогать товарищу, благо возможности были. Впрочем, чаще всего та помощь оборачивалась мутной авантюрой, к которым у Цапли был настоящий талант.

– Зачем ты опять к Козодоям ходил? – укоризненно спросил Максимилиан. – Предупреждали же – голову проломят.

– Ой, да ладно, – легкомысленно отмахнулся Цапля. – Это я так, считай, случайно. Пока время было, решил тут рядышком кой-куда наведаться.

– Так уж и случайно?

– Вот тебе Свет Единый, случайно! – Цапля без смущения осенил себя кругом. – Абсолютно случайно вспомнил, что тут днями одна прачка старенькая от малокровия померла. Тихоня, который из гробовой команды, шепнул, что дерюгу у нее чистую видел. А чего хорошей вещи пропадать? А людям польза – я ее в госпиталий отдам, на повязки.

– И чего, нашел дерюгу?

Вместо ответа Цапля задрал рубаху, демонстрируя обмотанное вокруг тощего тела полотно застиранной, но вполне чистой ткани.

– Всё равно, пробитой головы оно не стоит.

– Это голова сейчас ничего не стоит, – философски ответил Цапля, заправляясь. – А тряпку не за монету, так за харчи отдать можно.

Хваткий, но безродный Цапля официально бродягой не считался, работал кем подвернется и жил в рыбацком доме, днями напролет вычищая потроха из улова. Туго приходилось, когда сети оказывались пусты или когда кончался сезон и на озере поднималась высокая волна. Тогда Цапля шел к углежогам или красильщикам, выполняя грязную и рутинную работу. В своей судьбе парень не видел ничего трагичного, принимая трудности как данность и радуясь любым приятным мелочам. Впрочем, по течению он не плыл, стараясь всеми силами улучшить свое благосостояние. Тому потворствовали неусидчивый характер Цапли, лихость, граничащая с безрассудством, и просто-таки кошачье везение.

Впрочем, некоторые его истории на самом деле дурно пахли. Грабить или душегубить Цапля не стал бы, но вот попытаться обчистить один из «мертвяцких» домов, в которых померли все хозяева, – это завсегда. И опасность здесь заключалась уже не только в промышляющих подобным бандитах и шайках беспризорников, но и в причинах, от которых умерли жильцы. А то были и гнилые, ужасные болезни, и кое-что похуже, поселившееся в остывших стенах.

– Слыхал, в лесу, что за клеверным лугом, два пастуха сгинули? – продолжил разговор Цапля.

– Это в каком лесу? – попытался сообразить Максимилиан. – На юге, где ферма Меро?

– Ага, тама! Поначалу овец недосчитались, решили, волки утащили. Пошли искать – и сами пропали. Меро с сыновьями да дядьями на поиски подались, да вглубь не решились идти. Говорят, там какие-то твари поселились, доселе неведомые. Ждут теперь, когда из Башни отряд пришлют.

– Плохо, – отозвался Максимилиан. – Тот лес был из немногих еще светлых. Нам оттуда ягоды привозят, и листья для чая.

– Так Пустоши наступают, – пожал плечами Цапля. – Скоро нигде светло не будет. О, кстати! Ноздря нашелся. Его где только не искали, а он за стеной, в канаве лежал. Говорят, какая-то новая зараза одолела.

Ноздря был еще одним выходцем из интерната и еще одним, не дожившим до шестнадцати. Максимилиан ни с кем из них дружбу не водил, но печальные новости находили его сами. Насколько он знал, из полутора десятков ребят, с кем он когда-то делил один обеденный стол, не стало уже семерых.

Они прошли мимо городского арсенала, где в темной деревянной будке у ворот скучал копейщик. Свернули за угол и чуть не столкнулись с мрачной процессией, тянущейся по улице.

Первым выступал пегий жеребец с попоной в виде светлого диска с расходящимися лучами. Сверху, подбоченясь, восседал примечательный всадник в старом пехотном панцире, обвешанном длинными белыми лентами, с белыми кругами на наплечниках, с ворохом амулетов на шее и руках. На поясе, рядом с мечом в простых деревянных ножнах, болтался скрученный кольцом хлыст с символом Света Единого на темляке. Лицо мужчины закрывало снятое с рыцарского шлема забрало, закрепленное на голове кожаными ремнями, в стороны торчали редкие островки седых волос.

Всадник свысока поглядывал на жмущихся по сторонам прохожих, ехал важно и неторопливо, наслаждаясь произведенным впечатлением.

За ним топал послушный мул, запряженный в низкую телегу. На козлах, за спиной сгорбленного возничего, сидели две, с виду одинаковых, девочки в светлых платьях, в пушистых овечьих плащах и в покрытых мелом деревянных совиных масках. У их ног шевелилось человеческое тело, туго замотанное в ловчие сети.

Судя по хрипам и жалобным завываниям, пленник выбился из сил и теперь лишь покорно реагировал на удары и тычки идущих рядом с повозкой мужиков. Мужики – числом пятеро, как один квадратные, плечистые, в стеганых куртках с нашитыми белыми лентами и в деревянных масках из дубовой коры, размахивали над головой трещотками и дубинками, потрясали рогатинами. И друг за другом орали, отвешивая тумаков пленному:

– Темный тут! Темного поймали! Именем Света!

Мальчики пропустили процессию мимо, пропустили шагающих следом зевак. Максимилиан ощутил на себе долгий взгляд девочек-сов, цепкий и колючий. Стало неуютно, он даже отвернулся, словно мог оборвать эту неприятную связь.

– Ох, не повезло кому-то, – прокомментировал Цапля, кивая в сторону повозки. – Белый Грокк с сестричками Дилан доведут дело до конца.

Он вытянулся и задергался, показывая, как бедолага корчится на костре.

Максимилиан ткнул его в плечо, призывая оставить дурацкие шутки, ответил:

– Они парня на прошлой неделе зарубили, помнишь? Сами потом сказали, что ошиблись.

– А чего он яблоки закапывал? Мало того, что харчей и без того мало, так еще и яблоки – символ Единого! Так только темные делают!

– Яблоня соками с Пустошей напиталась, – парировал Максимилиан. – То уже не харчи были, а смертельный яд.

– Откуда знаешь? – живо поинтересовался Цапля.

– Светочей Дамас сказал, он потом ходил в ту часть сада, смотрел, проверял. Негоже, когда такие, как Грокк, занимаются чужой работой. Только всё портят. А невиновные страдают.

Цапля с сомнением замычал, протянул:

– Ну, не знаю. Коль он за одного невиновного двух темных поймает, так уже польза.

– Я посмотрю, как запоешь, когда он тебя схватит.

Цапля аж подпрыгнул, возмущенно развел руками:

– А меня за что? Я в Свет Единый верую, все каноны исполняю. За меня кто хочешь поручиться, хоть тот же Дамас. Или ты.

Максимилиан промолчал, не желая объяснять товарищу, что до поручителей дело может и не дойти. Впрочем, Цапля и так это знал, просто ему было удобнее не думать о подобном.

На перекрестке Дровяной и Сливной в нос привычно ударила густая вонь гнилых овощей, дешевой браги и нечистот. Здесь располагался прокопченный кабак с широкой массивной дверью и заколоченными окнами. Здесь горожане с ночи до утра пропивали последнее и заливали тяжелую долю горькой настойкой. Сейчас заведение еще не работало, и мальчишка-полотер выметал на улицу грязь и очистки. А за углом уже терпеливо дожидались поникшие головами гуляки на неверных ногах.

– Тут мужики говорили, что мятежники Лопас захватили, – вдруг вспомнил Цапля. – Слышал чего?

Максимилиан слышал: о наступлении с юга армии мятежников говорили уже давно. Чуть больше года назад два барона земель Ксарит, вроде как из числа дальних императорских родов, отказались принимать власть Тригмагистрата, заявив, что «сборище напыщенных стариков» им не указ. Сначала отказались платить налоги и давать людей для легионов, потом выгнали всех стоунгардских чиновников, а по слухам, кого-то и повесили. Заявили свои права на сопредельные земли и разбили небольшой имперский гарнизон, отказавшийся перейти на сторону мятежников.

Это восстание поставило Ноирант в очень сложное положение. Провинция оказалась отрезана от остального Серпа, зажатая между Лунными Пустошами и жаждущими крови и золота соседями. От перспектив быстрого завоевания пока что спасали сложный рельеф местности, мешающий полномасштабному вторжению, небольшое, но закаленное в пограничных сражениях войско и сам город-крепость, способный создать немало проблем для штурмующей стороны. До недавнего времени ксаритские мятежники ограничивались грабежами ближайших деревень да разбойничьими рейдами вдоль торговых дорог. Но поскольку Тригмагистрат не спешил с походом возмездия, осмелевшие ренегаты приступили-таки к захвату ноирантских земель. Как скоро они дойдут до стен самого города, оставалось вопросом времени. И будет ли кому оборонять Ноирант, коль прежде защитников скосят голод, болезни или твари из Пустошей?

– Ничего страшного. Скоро легионы окружат Ксарит с юга и запада, – со всей убежденностью сказал Максимилиан. – Разобьют армию мятежников как гнилой орех. Недолго ждать осталось.

Хорошо, что его лицо скрывала маска – он плохо умел врать, его всегда выдавали глаза и краснеющие щеки. Но Цапля не собирался спорить, довольно крякнул и поскреб пальцами под лопаткой. Легковерным он не был, но никогда долго не мучился над проблемами, на которые не мог повлиять.

Максимилиан мог бы поделиться с ним своими опасениями, рассказать о трагических примерах подобного противостояния, коих хватало в военных хрониках. Но не хотелось вновь нагонять дурные мысли, потому он самозабвенно поверил в собственные слова. Ведь, в конце концов, имперские легионеры – самые сильные воины из всех! И мудрый Тригмагистрат обязательно пришлет войска, ведь не может он бросить своих подданных на поругание проклятым мятежникам!

– Никогда не видел казнь благородного, – вдруг поделился Цапля. – Интересно, когда этих баронов схватят, их сожгут или повесят?

Максимилиан никогда не присутствовал на казни, хотя отец и обещал сводить его на Алую площадь. Старший Авигнис считал, что вид экзекуции станет хорошим нравоучительным примером для детей. Брату Роланду повезло больше, он видел несколько повешений и одно обезглавливание. Даже попал на четвертование известного предводителя бандитской шайки Буна Хромого, после чего долгое время имел бледный вид и с криками просыпался по ночам.

Однако о правилах церемонии Максимилиан был осведомлен.

– Высокородных не вешают и не сжигают, – пояснил он. – Им отрубают головы.

– Так просто? – Цапля сделал жест ладонью по шее. – За то, что они против метрополии поднялись, на имперские земли посмели посягнуть, фьють – и всё?

– Высокородные не могут, как грязные мешки, болтаться на веревке, – почти дословно процитировал прочитанное Максимилиан. – А если имеются особые заслуги, то казнь должна быть не на коленях, а стоя, и не топором, а мечом.

– Интересное дело, – хмыкнул Цапля. – В Свете мы все едины, но здесь, на земле грешной, если ты простолюдин, то будешь несколько дней в петле болтаться, с сизым языком на плече и с дерьмом в штанах, а высокородному просто голову долой и сразу на погост, чтобы, значится, чинно и благородно.

Когда разговор доходил до разницы между сословиями, Цапля обычно включал какое-то упрямое непонимание. Что Максимилиану было неприятно, неловко, ведь между ним и другом тоже не было равенства. Все же он – высокородный по праву рождения, пусть из небогатого, но уважаемого рода Авигнис, сын известного в определенных кругах отца, получивший образование и имеющий вполне ясное будущее.

А Цапля – обычный уличный мальчишка, не помнящий родных, не имеющий ни угла, ни фамилии, ни высоких возможностей.

Но какое это сейчас имеет значение? Сталь и болезни не разбираются в сортах крови.

Только сейчас Максимилиан заметил, что они идут совсем не по той улице, по которой должны были.

– Эй! – он остановился и посмотрел по сторонам, пытаясь определить свое местонахождение. – Это куда ты меня завел? Зачем мы свернули к Бочонкам?

Цапля озорно заулыбался под маской, даже уши задвигались.

– Ты ведь неспроста у Козодоев крутился, да? – догадался Максимилиан. – Ты знал, что я с рынка пойду?

– Знал, – в голосе Цапли не было и капли смущения. – Я к тебе домой заскочил, а там только тетка эта с глазищами злыми…

– Аба, – машинально поправил Максимилиан. – Домоправительница.

– Да, точно – баба Аба, – Цапля щелкнул пальцами. – Она меня поначалу тряпкой мокрой огрела, и только потом признала. Сказала, что ты на рынок ушел еще утром, а она ждала морковь к полудню, потому, скорее всего, тебя собаки сожрали.

– Точно! К полудню, – сокрушенно вспомнил Максимилиан.

– Вот, – продолжил товарищ. – Но я-то твой друг. Я знаю, где тебя искать, тем более после экзорцизма.

Цапля был единственным, кроме Крюгера, кто знал о проблеме Максимилиана. Где-то после пятой или шестой неудачи с одержимыми молодой Авигнис рассказал товарищу всё, искренне считая, что хуже уже не станет. Тогда тоже навалились горькое отчаяние и страх, не было сил держать эту боль в себе.

Цапля всё выслушал, серьезно и внимательно. Не перебивал, не вставлял свои колкие комментарии, не шутил и не фыркал. Когда Максимилиан замолчал, лишь тяжело и понимающе вздохнул, хлопнул друга по плечу и сказал: «Эй, не вешай нос. Всё будет хорошо. Что бы ни случилось, ты не пропадешь, обещаю».

Вряд ли мальчишка с улицы понимал, о чем именно говорил ему Максимилиан. Но он хотя бы выслушал. Хотя бы не отказался помочь.

И помогал. За что иногда просил сущий пустяк.

– Вон, посмотри, – Цапля указал на дом в конце улицы. – Видишь? Пойдем ближе.

– Ты опять за своё, – недовольно пробурчал Максимилиан, но подчинился.

– Ты просто посмотри! А я за тебя сумку до самого дома донесу! – азартно пообещал товарищ. – А то эк тебя перекосило!

Бочоночная улица была узкой и кривой, с провисшими над головой веревками для сушки белья. Здесь раньше жили бондари, изготавливающие и продающие бочонки, бадьи и корыта. Полгода назад в этой части города свирепствовала чума, на многих заколоченных домах до сих пор болтались обрывки черных тряпок. Многие, пережившие мор, уехали подальше от укоризненно пустых окон мертвых соседей, осталось всего несколько ремесленных дворов.

Дом, к которому пришли мальчишки, ничем прочим не выделялся – одноэтажный сруб с пристройкой, потемневшая и провалившаяся местами солома на крыше, мутный бычий пузырь вместо стекла. За покосившимся штакетником неряшливым ворохом валялись прутья для корзины, к стене привалился упавший шест с остатками защитного знака.

– Вот, – будто представляя, произнес Цапля. – Двор бондаря Зигора. Говорят, когда за одну ночь вся его семья на тот свет отправилась, он рассудком помутнел, всё бросил и ушел куда-то на юг. С тех пор дом тут никто не живет.

– И что ты там найти надеешься? – Максимилиан кивнул в сторону сбитой с петель входной двери. – Там уже до тебя всё подмели.

– Эх, дружище, – с притворной обидой усмехнулся товарищ. – Я же не дурачок какой, чтобы просто так в пустые дома залезать. Когда такое было?

– Напомнить? – Максимилиан позволил себе иронично хмыкнуть.

– Ну, было и было, что теперь? – сразу отмахнулся Цапля. – Раз в год и вистарий[15] с колокольни падает. Но тут – совсем другое дело. Мне один знающий человек нашептал, что у Зигора инструмент был хороший, хваткий. А когда он уходил, то взял лишь котомку с сухарями да флягу воды.

– И тот инструмент, конечно же, всё это время в тайном месте хранится, о котором тот знающий человек тебе тоже нашептал, верно?

– Как же приятно с тобой иметь дело! – рассмеялся Цапля. – Воистину, всё так и есть. Слушай, мы тут дольше болтаем, уже бы дело сделали! Или баба Аба уже не ждет свою морковь?

Он был по-своему прав – Максимилиан зря тратил время.

Можно было сколь угодно насмехаться над авантюрами Цапли, но зачастую для него это был единственный шанс не умереть с голода. В отличие от Максимилиана, имеющего свою нехитрую, но стабильную пайку в доме Крюгера. Цапля никогда его ничем таким не попрекал, но осознание этого факта не давало ученику экзорциста права сказать товарищу «нет», когда тот просил о помощи. Тем более, что Максимилиан действительно мог помочь.

С некоторых пор он видел то, что вовсе не хотел бы видеть.

– Хорошо, – согласно кивнул Максимилиан. – Пойдем.

Цапля обрадованно крякнул, зашагал рядом. Сказал вполголоса:

– Надо успеть глянуть, пока местные не подошли, шею не намылили. А если всё спокойно, то я уж потом, ближе к ночи…

Она стояла возле трухлявой поленницы – высокая стройная женская фигура в плотном черном плаще. Стояла расслабленно, даже как-то заинтересованно, словно увидевший нечто любопытное прохожий. Ее лицо в ореоле коротких черных волос скрывала дымка, мешая рассмотреть черты. Но одна деталь неизменно выделяла ее на фоне общей серости и черноты – нереально яркий красный шарф, повязанный вокруг шеи.

– Стой! – Максимилиан дернул Цаплю за рукав, увлекая обратно. – Назад!

– Почему? – взволнованно спросил друг, таращась в сторону молчаливого дома. – Что ты видишь?

– Не ходи сюда сегодня. А лучше давай неделю выждем, потом еще раз придем.

– Да что случилось?

Максимилиан, с трудом отведя взгляд от странной фигуры, ответил:

– Случилось, что здесь только что кто-то умер.