Читать книгу Непотопляемая - Денис Чуранов - Страница 4

– Эй, Даллан, идёшь с нами в Пищеблок? – шепнул Ранди, долговязый молодой человек в замызганном бледно-синем комбинезоне с рваными лямками, неунывающе вышагивавший в компании слегка приполнённой в боках белокурой девушки и низкорослого юноши-кругляша с шапкой курчавых рыжих волос, тоже одетого в комбинезон (настолько идентичный рандиевскому, что даже пятна повторялись на нём с математической точностью), – или опять тайком к себе? – и отряхнул запылившуюся нашивку на груди с литерами «№ 00096271»; номер оказался обрамлён характерной рамкой красного цвета.

Голодное брюхо молодого человека, только что отпахавшего полноценную смену взрослого, да ещё с переработкой, со всей очевидностью подсказывало ответить: «С вами», однако и в мастерскую было как всегда нужно.

– Да, надо бы подкрепиться, – поразмыслив, ответил Даллан.

Светлое лицо девушки зашлось легкой, едва уловимой мужскому глазу улыбкой, которая вскоре скрылась. Латона матерински поправила прядь золотых волос, прилипших к потному лбу, и посмотрела прищуренными глазами на солнце. Оловянное колесо ослепительно катилось по исчёрканному грифелем небу прямо над головой, навстречу героям.

По жёлтому песку струилась дорожка чуть примятых следов, оставляемая за спинами четверых друзей. Пробил вожделенный час обеда, и все рабочие устремились к широкому ангару с багрово-пепельной крышей и прибитой над дверьми табличкой: «Пищеблок». Шли в основном с так называемых карьеров, где с утра и до самой ночи занимались обработкой выловленной рыбы и где всегда стояло неугомонное зловоние чешуи, потрохов и речного ила; мужчины и женщины трудились там до изнеможения, покрываясь к концу смены по́том с примешанной к нему склизкой тухлятиной. Компания друзей же, исключая Отто, держала путь с фабрики чёрной металлургии.

…Латона была устроена на разборку шлаков и лома, чтобы её рабочий ресурс не истощался слишком быстро, потому как средняя женская единица, как было когда-то установлено опытными функционерами-человекотехнологами Непотопляемой, обычно теряет трудоспособность почти вдвое быстрее самого слабого мужчины; впрочем, и из этой максимы были свои удивительные исключения, и последние без всякой застенчивости приставлялись к самым тяжёлым производствам, неся трудовую вахту бок о бок с работниками мужского пола. По окончании детского лагеря Латону в числе прочих выпускников подвергли тщательным исследованиям. Лазаретский Доктор присвоил ей стандартную трудовую категорию среднего разряда для женщин, невзирая на «незначительные отклонения сердечного ритма единицы № 00097016». Волей случая девушку распределили в одну производственную артель с Далланом и Ранди, так что она оказалась в компании своих друзей, с которыми сблизилась в последний год обучения в лагере. В пределах Непотопляемой это не было особенной редкостью, потому как, во-первых, заводы там были устроены по цехам, где выполнялись разные функции и требовались руки разных умений и навыков, и, во-вторых, управителям всё-таки приходилось на время сближать единиц противоположного пола в целях репродукции и дальнейшего наращивания производственных мощностей; однако подобное счастливое соседство вовсе не бралось за твёрдое правило: повезёт – повезёт, не повезёт – не повезёт. Ненужные же эксцессы и перекосы последствий запланированного соития в виде вероятного обрастания Непотопляемой тяжеленной цепью семейных уз вымывались умелыми речами Посланников, вещавших с бесчисленных теле- и радиостанций, от которых невозможно было спрятаться, укрыться. «Инженеры человеческих душ», как их лихо-заимственно рекомендовали книги кулуарных библиотек страны… Изрядно крупная от природы, Латона начала заметно худеть ещё в первые месяцы труда, когда её двенадцатилетней девочкой в числе остальных детей-одногодок поставили на первую работу – за прядильный станок, в полусмену длиною в три с половиной часа. Маленькие Даллан и Ранди в то время были подряжены к производству, которым Латона занималась сейчас, будучи уже восемнадцатилетней девушкой, – разбирать отходы металлургии (тоже в полусмену, только по «мужской норме»)…

Из дверей карьеров и фабрик высыпа́ли толпы рабочих. В основном это были молодые люди возраста Даллана, Ранди, вихрастого рыжика Отто и Латоны; но среди них попадались и совсем взрослые трудяги, которым по той или иной причине тоже была поставлена сокращённая норма по схеме «смена + полусмена»: слабовастые и, иногда даже, откровенно хилые старатели, по милости божией целиком не избавленные от работы услужливой Расчеловечной, но также и миновавшие зловещий Сектор № 6, кишевший страшными тайнами и легендами. Тропинки переполосанных бинтами следов начинались от входных линий ангаров и кренились в асимптоту на углу громадной кирпичной стены завода волшебного порошка. В центре высоченной прямоугольной гряды сцепленных друг с другом оранжевых зубьев с шедшей промеж них, в местах стыка, цементной пеной находилась большая эмблема спрута, словно из пасти раскинувшего свои присосчатые плети; громадными, заволоченными водной мутью глазами он тяжело взирал на каждого работника, на каждого своего подчинённого, напоминая, кто они и где находятся. В поволоке знойного воздуха, когда голова горела и чуть не плавилась изнутри, в окружении кучек таких же сырых, измученных и одуревших восемнадцатилетних юношей и девушек грезилось, что дюжий моллюск Непотопляемой прямо сейчас противостоит в своей монументальности небесному светилу. Натруженные жилистые ноги плелись по песку квартальных дорог, как вдруг, прямо над ухом, со страшной силой раздалось:

– Граждане Сектора номер пять! Только что наш непогрешимый Адепт сообщил, что мы отстаём по норме выработки благородного огня – нарезного крупнокалиберного оружия и патронов – от рабочих Сектора номер один – на семь с половиной процентов; номер четыре – на девять и одну десятую процента…

«Наш Сектор не специализируется на производстве оружия и патронов…», – подумал про себя Даллан и, подчинившись общему порядку, вынужденно подклонил голову.

– номер восемь – на тринадцать и два процента; номер шесть – на восемнадцать и девять десятых процента; номер два, – голос взял тяжёлую медную ноту, – на целых сорок три процента! Таким образом, по темпам роста по этому показателю мы превосходим только Сектора номер три и семь!

Голос смолк, оставив всех в назидательном молчании.

Но мертвецкая тишина продлилась недолго: вскоре улицу пересекли по меньшей мере семь вороных лошадей и одно ретро-авто с открытым верхом и проржавелыми боковинами. Когда скакуны были приставлены к ближайшему уличному загону, с них спешились Ангелы и лёгким бегом устремились к рабочим, застывшим в неподвижности, точно ледяные статуи. С угла химической фабрики, делившей с каким-то хлипким фанерным домиком всю противоположную улицу, высыпала другая ротка благороднокрылых. На каждый их шаг-полупрыжок приходилось отрывистое бряцанье винтовки, повешенной на грудь ремнём через плечо. Все как один были в привычном облачении – в жёлтых фартуках, чёрных перчатках, доходивших почти до локтя, кованых охотничьих ботинках по колено и, конечно же, респираторах с двумя барабанными коробами и дырчатым бубоном по центру. Раритетная машина проехала вдаль и небрежно припарковалась на конце песчаной улицы, где завод волшебного порошка прекращал своё существование. Дверцы кабриолета распахнулись, выплюнув ещё трёх Ангелов, которые сразу же обступили за спиной громадное тулово в массивном свирепом респираторе и широком белом фартуке, измазанном градиентом из многих оттенков красного; ростом он доходил до двух метров. Три группы милосердных охранителей общественного спокойствия подвигались в сторону замороженной толпы, в которой трепетно, болезненно, едва слышно и с кошмарным испугом заикалось только одно: «Херувим, Херувим, Херувим…».

Звяканью ружей и дубинок завторил загоревшийся на фасаде химической фабрики телеэкран:

– Плохая работа подлежит справедливому наказанию! – вещал большой чёрный человек в сварочных очках, отчего немного походил на разжиревшую муху цеце (только говорящую). Это был один из сотни Посланников-телевещателей Непотопляемой. В его чёрной балаклаве было проделано единственное зримое отверстие – для рта, который то широкой раскрывался, то выдавал скалившиеся пожелтевшие зубы, то смачивал языком алые губы, выступавшие из-за своей толстоты «рыбьим поцелуем».

Ангелы почти вплотную приблизились к юным рабочим и принялись собаками-ищейками обхаживать нестройные ряды колотившихся сердец. Руководство чисткой взял на себя страшный увалень, окрещённый толпой Херувимом. Даллан и его друзья, уже бывшие однажды свидетелями похожего «назидания», сгрудились друг с дружкой, задалившись к стене фабрики. Латона держалась у левого плеча Даллана; ей очень хотелось прижаться к его твёрдой руке.

При свидетельстве тридцатиградусного солнца, и не думавшего в эту страшную минуту покидать пределы Непотопляемой, Ангелы, словно обезумевшие ликторы, беспорядочно выцепляли из толпы несчастных номеров и сваливали их прямо на землю. Хватали всех – юношей и девушек, крепких и прокажённых… Особенно старался Херувим: жестокость его не поддавалась никаким описаниям.

Вскоре по всей улице поднялась пыль. Жертв безудержной децимации запинывали коваными сапогами и отхаживали палками, снабжёнными на концах электрошокерами. Закатились больные стоны, вздохи, оры, к которым с чудовищной реальностью прибавлялись очень резвые, а где-то и совсем крикливо-детские фальцеты. Потрясающую до самой печёнки глоссолалию, расходившуюся по забранным дымом межеулкам, прорезал всё тот же господин Посланник с навесного телеэкрана:

– Плохая работа подлежит справедливому наказанию! Граждане, не воздающие нашему небожительному государству должного Труда, должны быть наказаны! Ангелы действуют в рамках справедливого закона, при верховенстве Устава благородной Непотопляемой…

– Третья статья?! – рычал дебелый Херувим в измазанное грязью лицо чернокожего сварщика с трясущимися руками, оставлявшими на песке мелкие дробные ложбинки. Его били прикладами ружей, кололи «живительным дефибриллятором».

Ранди рассеянно-глуповато улыбался, пока Отто тупил глаза к изнывавшей слезами и кровью земле. В какой-то момент Даллан прикрыл Латону грудью, но ей сделалось ещё страшнее.

– А-а! А-а-о!

– Первая статья устава?! – вопрошал пухлый Ангел с идеально выбритой головой, которая буквально истаивала по́том.

– Отстаём по норме выработки…

– А-а-а! А-а-а-ах!

– Труд есть второе великое благо, которым мы, бренные, железно обязаны проводить в жизнь первое, которое суть Счастье. Если ваши лица серы, вытянуты и покрыты морщинами, если рёбра ваши… А-а-а-а!!!

– Справедливое, справедливое наказание!..

Невдалеке от приятелей одна девушка упала в обморок. Растолкав сбившихся поблизости овец, к ней тут же подбежали два Ангела и, подхватив несчастную за блёклую робу, потащили к проезжей части. На миг тощие свиные глазки одного из них скользнули прямо в душу смелому Даллану, но, завидев на груди двойную красную кайму его номера, тут же отступили. Улица продолжала полниться отчаянными воплями. Совсем ещё недавнее, почти болезненное желание перевести дух и пожевать похлёбку вязкой кашицы с псевдомясными комочками поглотила процессия «гражданского назидания», взамен предложив желудкам сосущее чувство смертельного страха. На обратном конце проулка быком ревел измученный низкий голос. Вероятно, Ангелы решили увеличить вольтаж своих портативных назидателей, поставляемых, по слухам, секретным рейсом из ненавистного забортовья. Вопль страдальца то и дело прерывал голос пиксельного диктора, который преспокойно восседал в экране над перепуганной оравой своих подопечных – «сынов и дочерей Непотопляемой».

– Первая статья Устава?!

– Третья статья Устава?!

Каждый, кого пока не тронула святая рука Ангелов, молитвенно твердил про себя первую с третьей статьи, а заодно и весь Устав целиком. Улица всё ещё протяжно гудела, однако повсеместный вой стал понемногу стихать.

Под последние тычки и стуки прикладами, палками и носками сапог напыщенный фанфарон-телевещатель ловко соскользнул на убаюкивающий лад, настолько контрастный с сиюминутным прошлым, как купель после кровавой бани:

– Трудиться должно всем, Труд – опора государства, благочестивой нашей Непотопляемой… Как одинокий воин, противостоящий вселенскому злу, страна наша однажды отделилась от всеобщих лжи и морока и, поклявшись огнём и мечом прорубать себе путь к божественному спасению, ожесточилась пред ликом геенны порочных жизни и свободы…

– Гражданства и права выбора… – выученно-тягуче доканчивалось из скопа беспорядочных, разбережённых умов.

Арахисовый шёпот нежно-томно сгущался над толпой, которая, захватываясь умелыми речами диктора с приятными мелизмами в виде причмокиваний, всхлипываний, пошмыгиваний и покашливаний, отлаженных не иначе как по секундным стрелкам точнейшего часового механизма, затихала, погружаясь в непроизвольный сон: кто-то незримый пустил всем под язык по снотворной пилюле. Пред колыхавшейся на ногах толпой Ангелы протаскивали по дороге последних неугодных, оставляя на песке широкие следы, будто от саней, прокативших по заснеженной горке в каком-нибудь зимнем лесу… в далёком, несбыточно далёком зимнем лесу… Даллан с Латоной оставались в числе тем немногих, кому, вопреки инженерно сконструированной речи говорящей головы, удавалось сохранить здравость рассудка; бдительный юноша немного сщурил веки, изобразив усталые глаза, тоже готовые провалиться в успокоительный сон. Его хрупкая протеже последовала этой придумке.

За спиной – громадный спрут с ветвистыми тентаклумами и пеленой утопленника на глазах, впереди – уже преобразившийся телевещатель без балаклавы на лице, однако с теми же удлинёнными в окулярах очками; и, между ними, на запылённой улице, уставленной краснокирпичными-фанерными-листовыми заводами, – граждане Непотопляемой, медленно утопавшие в меду «отёч… отеческого наставления».

– А теперь, дорогие граждане нашей заветной ойкумены, – сладко вещал поновлённый Посланник, – давайте все дружным хором произнесём Устав очаровательной Непотопляемой.

Хутта! – свистнул где-то хлыст Херувима, распоров следующему «провинившемуся» поясничную мякоть до прелого мяса; в месте удара обветшалая роба враз зашлась кровавым конденсатом.

– Статья первая, три великих благодетели. Счастье, Труд и Вера, – покорно пела головомасса, – три великие благодетели Непотопляемой. Пред ликом этих столпов нашей беспримерной цивилизации меркнут все лживые и человеконенавистнические ценности забортовых республик, как то: жизнь и свобода, гражданство и право выбора…

Лицо наблюдавшего с экрана вещателя тронулось отеческой улыбкой и, если бы не большие чёрные очки, наверняка обнаружило бы заводи искренных слёз под мышиными глазками.

Под управлением матёрого Херувима, к и без того рделому фартуку которого прибавилась дюжина свежих алых клякс, распухшие и пропотевшие до доспехов Ангелы заканчивали изнасилование. К старой машине, что одиноко стояла на оголовке улицы, волоком волокли два окровавленных тела – какого-то охавшего дистрофика, с рождения соблюдавшего максиму из третьей статьи Устава («…если рёбра отчётливо проступают сквозь пергамент кожи…»), и молодую короткостриженую девушку, избитую до синяков. Дистрофик по всем признакам явно метил в Расчеловечную, а вот судьба девушки повисала в воздухе, хоть и не петлёй ещё, но перевёрнутым вопросительным знаком, стремительно закручивавшимся с конца-волюты.

– …Ибо в иловых скрижалях Бога нашего сказано, что одними только Счастьем, Трудом и Верой выковывается верная дорога к Вечному, – окончив, толпа сухо сглотнула и продолжила, с прежней монотонностью:

– Статья вторая, что есть Счастье. Счастье есть первое великое благо, которое вы, небом заклеймённые, можете даровать нашим непогрешимым Апостолам, Адептам и Посланникам, провозвестникам воли божьей, а также тем забортовым республикам, что тоже почитают…

Отдаляясь от места казни, небрежно разукрашенного фрагментами влажного бурого песка, Херувим вдруг круто развернулся, выхватил из-под пояса небольшой пистолет, откинулся толстым станом на невидимую спинку и, бросив: «Для острастки», пальнул наугад. Пуля пришлась в грудину лежавшему навзничь юноше с совсем ещё детским лицом. Тело дрогнуло, как под коротким замыканием, и воздетые к небу глаза остекленели. А неуклюжая толпа всё продолжала мычать да завывать статьями Устава Непотопляемой. И вот уже перед совсем разулыбавшимся Посланником-патриархом, раскинувшимся довольной харей во весь монитор, отдельные рабочие, которых внутри продолжал терзать могильный холод, тоже стали улыбаться – пока, впрочем, зыбко и неуверенно, но всё твёрже и твёрже укрепляясь в радостной дуге губ по мере проговаривания следующих статей Устава, перенятых, по заверению высоких управителей, с самих иловых скрижалей божьих.

Даллан выводил заветные государственные артикулы сухими губами, иногда только смачивая их чуть влажным кончиком языка. В очередной своей умело придуманной хитрости он несколько походил на чревовещателя: открывай себе рот – всё равно зачарованная толпа запуганных зверей, перекрикивая, перестукивая друг друга в чеканности каждой фразы, каждой буквы, продолжит нести сладкий дурманный хор к ушам Посланника. Юноша был очень наблюдателен, но пока об этом знала (точнее, догадывалась) только Латона. Мембраны Ранди выдалбливали пятую статью Устава о цели Непотопляемой («ваша жизнь заключена в жизни августейшей страны нашей», – плыло над головами); грузное тело бедняги Отто ныло солёным потом, но он тоже старался не отставать от волшебного бубнежа. Даллан хотел посвятить друзей в свои открытия ещё два года назад, когда усиленно трудился в мастерской, оставленной, если верить письму-пластинке, его отцом с матерью, но тогда не всё было до конца понятно, не всё изведано, разузнано. И только в эту, пылающую жаром, кровью и оглушительной неправдой минуту восемнадцатилетний ревнитель истины фатально уверился в необходимости подобного рассказа. A fortiori: он решился.

Когда в полуденном мареве растворились финальные пассажи десятой статьи Устава («…Дом Правды, его добрые двери всегда открыты»), часть Ангелов уже успела запрячь лошадей и ретироваться. Ржавое авто, принаряженное с правого бокового зеркала клаксоном-бутоньеркой, рвануло, оставив по себе пару полосатых контррельефов от протекторов шин да лужу чёрного песка.

Оставшиеся противогазовые законники как ни в чём не бывало прохаживались парами в окрестностях выпачканного в крови Квартала; они пыхтели в респираторы, очевидно делясь чем-то с товарищем по призванию, и только безмятежно и слегка торжествующе обступали своих замученных жертв, втоптанных в придорожную пыль. Вселенское равновесие было восстановлено. По крайней мере, на какое-то время…

Окончательно смягчившийся телевещатель ещё раз одарил подрастающее поколение Непотопляемой щедрой улыбкой и ободрительно произнёс:

– Дражайшие граждане! Апостолы нашей блаженной страны понимают, что вы – неофиты, а потому милосердно прощают вас. Но в деле дальнейшего строительства чудесной Непотопляемой, умножения её величия любое промедление преступно недопустимо. А это значит, что любая ошибка карается по всей строгости справедливого закона. Мыслите шире – применяя некоторую, но чрезвычайно осторожную и многократно вымеренную силу, Ангелы несут процветание нашей стране. Они здесь, чтобы не наказать вас, но помочь, наставить на путь истинный, – тут бархатный голос взял паузу, по-видимому, с тем чтобы оценить благоговейность внимающей толпы. Толпа внимала и благоговела (тому немало способствовало одуряюще жаркое солнце). – Вы уже взрослые – вы работаете целых полторы смены, – в массе тел кто-то тяжело вздохнул. – В недалёком будущем вас ждут две полных смены, а затем, тех, кто окажется самым крепким и нужным – две с половиной. Тогда вы сможете существенно улучшить свои желез… жилищные условия и подумать о счастливой старости. Сейчас же ваша цель – трудиться на благо родины и начинать присматривать себе представителя противоположного пола, дабы не только дать нужное стране потомство, но и создать полноценную ячей… то есть, конечно же, полноценное поколение рабочих единиц. Через два года вы должны родить новых работников и работниц; лучше – работников, но единицы женского пола пригодятся тоже, – здесь, превратившееся, казалось, в самое отечество, лицо тронула лёгкая улыбка. – Это обязательное требование.

После этих слов молодые номера и думать забыли об том урагане смерти, что совсем недавно пронёсся у них перед носом, и только зашлись стыдливыми женскими да искосыми мальчишескими улыбками. И лишь валявшимся в земле было не до смущения… Ну да ладно, вызовут в какой-нибудь перерыв в малый Дом Правды и донесут распоряжение.

– Вернуться к работе! Вернуться к работе! – зарычали громкоговорители по всему околотку. – Вернуться к работе!

И, лишённая обеда, но «образумленная» толпа двинулась к своим рабочим местам под стон дверного скрежета, раздиравшего слух. Экран погас, оставив патрули Ангелов наедине с опустевшим Промышленным Кварталом, который вскоре по новой заквасился бесчисленными барашками серого, чёрного дыма.

***

К середине следующего дня Ранди, Отто и Латона под аккомпанемент звенящих тарелок и гогочущих голов из рупоров поедали свой обед в тесной, битком набитой столовой. Даллан, в очередной раз перевыполнив дневную норму на фабрике, решил сэкономить на желудке и тайной тропкой отправился в поселение, где под бурыми взгорками-наростами вечнохолодного песка пряталась невысокая норка, надёжно прикрытая валуном, – вход в отцовскую мастерскую; там пытливый юноша пользовал всё скопленное время.