Читать книгу Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне - Денис Кремнев - Страница 13

Глава десятая

Оглавление

Серая снежная пелена застилала всю округу, разыгравшаяся метель слепила бойцов, забивала снегом рот и ноздри. Чёрт его знает, как пробираться в такую погоду через линию фронта! Но команды не обсуждаются в разведке.

Белоснежное поле, днём казавшееся не таким широким, максимум километра в два- два с половиной, сейчас мерещилось необъятным. За полем был бугорок, на котором стояла рощица. Дальше рощицы уже раздвигал свои обширные объятия лес. Именно в эту лесную чащобу необходимо было и пробраться разведгруппе из семи человек под началом старшины Кудрина.

Не заплутать в поле и не потерять ориентацию бойцам помогала белесая луна, она тускло отсвечивала, прорываясь сквозь струящийся снежный поток. Благодаря ей держались нужного направления в сторону опушки. Маскхалаты, одетые прямо на полушубки, дубели на ветру. С собой каждому из семи бойцов приходилось нести в вещмешках килограмма по три, а радисту в довесок ещё и рацию. Молодой паренёк Вовка Старцев недавно окончил курсы радистов и был зачислен в группу Кудрина. На что Лёха отреагировал сразу же со свойственной ему бравадой:

– Вот как так! В другой взвод радиста-девку взяли, а к нам желторотика сунули…

Вовке только и осталось смотреть на громилу своими большими карими глазами, в которых явно читался страх сказать что-либо поперёк насмешки. Но Лёха тут же свёл в шутку:

– Не раскисай, карась. А хочешь с этой самой радисточкой познакомлю? Коллеги как-никак…

Молодой, чуть стесняясь, заулыбался.

Зорина, Злотникова и Кудрина после окружения немцев в Сталинграде перебросили вместе с дивизией под Ленинград. Ещё в городских боях они сплотили крепкий взвод полковой разведки и теперь пополнились людьми. Самих блокадников было мало. Больше года многострадальный город был измучен вражеским окружением. По пути на фронт бойцы воочию увидели весь кошмар блокады. Неубранные трупы, разбомбленные дома, голод, – все это острым ножом врезалось в душу каждого солдата, давая подпитку для ярости в новых атаках.

Группе была поставлена задача найти в заснеженных далях батарею дальнобойных орудий, наносивших городу огромный урон. Данные авиаразведки ничего не дали, потому пришлось в дело вступить пехоте. Несмотря на то, что друзей теперь перевели в пехоту, каждый из них наотрез отказался снимать тельняшки. Впрочем, полковое начальства, зная о лихости разведчиков, смотрело на это сквозь пальцы.

Ветер понемногу утихал, – такое впечатление сложилось у разведчиков, когда они перешли поле и укрылись в лесу. Сквозь валежник пробираться оказалось ещё сложнее, темп движения группы замедлился; Кудрин, идущий в голове, отстал в хвост и оттуда поддёргивал:

– А ну живее, живее, кому говорю!

У бодрого старшины сил вполне хватило бы на пятерых.

Блуждание по лесу продолжалось до рассвета, с его приходом разведчики вышли на опушку. Спереди было развёрнуто блестящее белое полотно, – озеро немалых размеров. На другом берегу озера чернело на фоне зимнего неба железное сооружение- железнодорожный мост. Путь взвода пролегал через него. На мосту в чёрной будке располагалось охранение, точное количество которого ещё предполагалось выяснить.

Весь следующий день бойцы провели в снегу. В целях безопасности не разжигали костров, не рыли ям, – никакого смысла не было разрывать снег, а потом ещё и долбить мёрзлую землю. Единственное, чем смогли себе помочь, – натаскали хвойных веток и на них улеглись.

К вечеру мороз окреп. Пальцы рук не слушались, пытались согревать их дыханием, но эффект длился максимум минут пятнадцать. Тяжелее всего приходилось дозору, в который пошли, как самые опытные, Емельян с Лёхой. Если на хвое лежать ещё было терпимо, то лицо приходилось периодически растирать. Причем не голыми руками, а настоящим спиртом. Запасливый Емельян как-то прихватил с собой в мешок в отдельной фляжке спирт, сейчас он очень пригодился.

– Внутря себя бы принять, – мечтательно произнёс Лёха, содрогаясь всем телом, но не стал этого делать. Пить спиртное на разведвыходе категорически воспрещалось, можно было загреметь и под трибунал, а Кудрин- мужик суровый и пьянства ни за что не потерпел бы при выполнении боевой задачи. Несмотря на прежние заслуги и личное отношение. Да и пьяному на морозе можно было заснуть и не проснуться вовсе.

Прижавшись плотнее друг к другу и растираясь спиртом, бойцы дождались темноты.

Луна зябко освещала искристый снег. В ночном свете снег казался Емельяну почти магическим оберегом, позволяющим защититься и укрыться от врага. Зимой он попал на фронт, и по сравнению с летним временем можно было легко заметить разницу в поведении фрицев. Если летняя активность проявлялась очень ярко, то зимой они будто бы впадали в спячку и лишний раз не смели и носа показать из своих блиндажей и окопов. Несмотря на то, что тянулась вторая зима войны, немцы до сих пор не могли себя обеспечить в полной мере тёплыми вещами, – в разведке об этом знали не понаслышке. Тогда как советских воинов просто заваливали полушубками, телогрейками, валенками. Причем значительная часть высылалась простыми русскими людьми, которые колхозами и заводами собирали и отправляли самое необходимое на фронт. Бойцы чувствовали поддержку тыла и старались всеми силами оправдать доверие соотечественников.

Вспоминал Емельян и о Фросе: «Дорогая моя Ефросинюшка!… Редко получается писать тебе, фронтовая жизнь наша совсем не оставляет времени на письма. А писать то хочется. Хочется всю тоску свою излить беспробудную, что наполняет нас каждый раз, когда мы слышим вой снарядов и свист пуль, когда смерть вихрем проносится между нас, забирая себе молодых и здоровых! Лишь только бы вернуться обратно в дом родной к своим близким… Нет счастья большего в этой жизни, как вернуться к тебе и вновь взглянуть в твои очи, обнять твои плечи. Тоска гложет глубокая по родным краям…

Сейчас я под Ленинградом. И слов всех не хватит описать, что творится в нём, как живут здесь люди. Выживают даже, а не живут. Мёрзнут, голодают, но держутся, – даже оторопь от мысли, что случится, если город не выстоит. Коммунистов среди нас мало, но даже всякий беспартейный и неграмотный понимает, что нельзя ждать пощады и милости от фашиста, что нельзя прогнуться на фронте. Костьми все ляжем, но отстоим родных людей и свой очаг. Увидел фашиста, – убей его, вот какова наша главная заповедь! Здесь каждый готов блюсти её до последнего вздоха.

Ну а ежели сгину на фронте, так помни всегда обо мне, холостой али замужней. Помни, что был такой Емелюшко, готовый жизнь отдать за родную душу. Испокон веков так велось у русских, – Бог даст, останется это правило в народе неизменным!…

До новых писем, до новой весточки, разлюбезная моя Ефросинья!…»

Слезы предательски навернулись на глазах, Емельян уткнулся в рукав полушубка. Обожгло холодом переносицу.

«Собрался, рохля! На разведвыходе находишься, у фрица в гостях! Скиснешь, – Ефросинья в сотни раз больше слёз прольёт», мысленно укорил себя морпех.

Еле качнулась ветка сосны в сторону, это подошла, очередная смена дозорных. Сумерки потихоньку рассеивались, -над лесом поднималась ярко-пурпурная заря.

Наблюдение велось двое суток. Удалось точно установить, что смена всего караула на мосту производилась раз в двое суток. Караульные, три человека, располагались в небольшом запущенном домике, чем-то похожим на будку обходчика.

Немцы постоянно сидели в помещении. На смену они приехали с зарядными ящиками, очевидно, что в домике находился ещё и пулемёт. Наличие такого существенного фактора и сдерживало Кудрина от мгновенного штурма.

В разведке важна каждая мелочь. Именно мелочь то и помогла разведчикам.

Справлять физиологическую нужду немцы ходили на улицу. Причём не сразу за углом дома, а ходить приходилось метров за пятнадцать в ложбинку. Видимо, очень берегли фрицы свои причиндалы от хлёсткого враждебного ветерочка.

Группа захвата ждала желающего облегчиться за поваленным деревом, припорошенным снегом, лежащим у самого края ложбинки. Несомненно, что приходилось рассчитывать на случай, но, как известно, удача любит отчаянных.

Скрипнула дверь избушки, на улицу в наступившую резко зимой темень выбралась рослая фигура в серой шинели и в каске. Торопливыми семенящими шагами, утопая в снегу, немец целенаправленно брёл в заветное местечко. Но удачно оправиться ему помешала финка, мастерски брошенная Алексеем. Нож вошёл аккуратно под лопатку. Рослый фриц уткнулся в негостеприимный русский снег.

План проникновения на вражеский пост был отработан заранее. Лёхе шинель пришлась очень даже в пору, закинув за шею трофейный автомат, он такими же семенящими шагами направился в сторону домика. Пара разведчиков неотрывно следила за лазутчиком, подстраховывая смельчака.

Тот по утоптанной тропе добрался до бревенчатой стены. Издали приметил торчавший ствол пулемёта из бойницы, прорубленной прямо под маленьким окошком. За стеклом еле светился огонёк, что-то схожее с лучиной или свечой.

Натянув шарф до самого носа, Зорин потянул дверь на себя. Не поддалась, закрыта изнутри. За дверью послышался шорох, звякнул крючок. Дверь открыл толстяк в форме унтера, отошёл в сторону, в темноте не распознав разведчика. Алексей стремительно шагнул в избушку, срисовывая обстановку.

Унтер подпёр собою стену, стоя безоружным, два автомата стояли в козлах в противоположном углу. Возле оружия стоял стол. Белобрысый радист сидел за ним возле рации и смотрел огромными глазами на Алексея.

Спустя мгновение глаза стали ещё больше, явно заподозрив неладное. Лёха резко ткнул стволом автомата под дых подпёртого унтера, схватил с пояса нож и метнул в белобрысого. Резкий выкрик, похожий на тонкий девичий писк, – радист повалился со стула. Нож попал в левое плечо.

Унтер, загнувшись, мокрицей сполз по стене.

Подбежав к раненому, Лёха быстренько заткнул рот платком. «Радист, -птица важная, нельзя сразу убирать. Может пригодится,» – мелькнуло в голове у него. Схватил со стола тряпку, повязал быстренько поверх раны, вытащил финку.

Толстяк уже очухался и поднимался на ноги, жадно глотая воздух со свирепым выражением лица. Зорин обернулся на вздохи вовремя, ибо немец уже изготовился для прыжка к оружию.

Отточенное жало ножа фронтового разведчика вошло точно в шею под основание черепа. Вздохи трансформировались в булькающие звуки, толстяк навалился прямо на сложённые в углу автоматы. Кровь липкой массой залила дощатый пол. Недаром Алексей был лучшим мастером ножевого боя в разведвзводе.

Ещё раз проверил, не течёт ли кровь из раны радиста: «Радиста сохраним, ведь недаром его сюда поставили».

Затем связав руки вместе, положив пленника спиной на пол. Тот не решался проронить ни звука, только отчаянно гадая, с какой целью вообще его оставили жить. Это было заметно по его бегающим коричневым глазам.

Закончив процедуру связывания, Зорин снял вражескую каску с головы, смахнул пот со лба. Тяжёлыми шагами дошёл до двери, приоткрыл.

Громкий свист разнёсся далеко по морозному воздуху. Условный знак означал: домик зачищен. Разведчики попарно подобрались к нему, входили внутрь.

Лёха к их приходу уже осмотрел пулемёт, доложил старшине:

– Пост занят, из вооружения два автомата и пулемёт. Пулемёт стационарный, закреплён, сектор обстрела подступ к мосту. Двое караульных убиты, третий, радист, – кивком головы указал на него, – не мешало бы допросить.

Кудрин осмотрел домик:

– Хм, небогато… Видимо, временный пункт.

Подошёл к железному ящику с ручками на панелях, рации. Пара лампочек горела, ещё одна изредка мерцала.

– Старцев, знаешь эту технику? – спросил у молодого Прохор Кузьмич.

– Если чуть-чуть подразобраться, то освою… Штуковина-то немудрёная…

Хорошенько подумав, тут же изрёк:

– Нет, вместе с нами дальше отправишься. Там нужнее будешь.

Пристально взглянул на пленника. Того уже усадили на стул. Он чуть пришёл в себя, оправившись от шока.

«Ничего не предвещало беды, несли дежурство спокойно… Пропадает угрюмый Дитрих, залетает русский громила в его форме, убивает наглого самодовольного Курта, а меня ранит в руку молниеносным броском ножа, но затем оставляет в живых… Видимо, отправят меня в Сибирь. Боже, даже не знаешь, что ужаснее, смерть от ножа партизана или от холода в Сибири. Обер-лейтенант предупреждал, что в этих местах полно партизан».

Генрих Штрайбт закончил в Саксонии школу радистов и в конце 42-го года попал радиотелеграфистом в отдельный пехотный батальон. Честолюбие и горячая вера в фюрера Гитлера, которую взрастил в нём его отец, ярый нацист, были ему присущи, как и большинству немецких солдат. Как бы то ни было, Генрих сразу же настроил себя на то, чтобы бежать к своим при первой же возможности или погибнуть смертью храбрых, сопротивляясь.

«Лишь бы только в Сибирь не успели отправить..»

Старшина допрашивал пленного через Панкрата Стрешнева, филолога по образованию. Стрешнев был родом из Минска, сидел в лагерях по политической статье, с началом войны изъявил желание драться с немцем. После Мясного Бора вышел живым и был определён в разведвзвод Кудрина. Выжить после мясорубки Бора, – значило уже многое для бойца.

– Задача вашего охранения? – не мигая, глядя в упор, спросил старшина. Стрешнев перевёл.

Немец молчал, тупо уставившись в бревенчатую стену напротив. На стене, неторопливо перебирая конечностями, полз таракан. Генрих мысленно сравнил себя с животным.

«Был вот человек, а теперь его партизаны застрелят. В эту минуту застрелят, им это проще сделать, чем этого таракана прихлопнуть…»

– Я повторяю вопрос; в чём заключалась задача вашего охранения? – голос Кудрина зазвучал твёрже.

Немец задумчиво перевёл свой взгляд на старшину. Небритые скулы, выдающийся вперёд подбородок.

«Типичный унтерменш… Попался бы ты ребятам из СС, они быстро бы из тебя баварскую отбивную сделали»

Старшина разозлился на реакцию немца:

– Ничего, падла, у меня не промолчишь… Федя, пощекочи мальца, отучи в «молчанку» играть.

К немцу сбоку подошёл крепыш небольшого роста. Всей пятернёй обхватил за лоб, запрокинул голову назад, приставил острие финки к самому кадыку. Чуть надавил.

В разведке это называлось быстрым допросом в полевых условиях. Такие методики применялись к особо упёртым допрашиваемым. Официально они не приветствовались, но о них особо и не распространялись, ибо за такую самодеятельность можно было залететь на беседу к особисту. Такие допросы в разведке были всегда на совести командира. Кудрин считал их вполне уместными непосредственно в боевой обстановке или в тылу противника. Крайне отрицательно он относился к их применению в отношении «языков», а также пленных на свей территории. В моральном плане советские солдаты заметно отличались от фашистских.

Немец засопел, Фёдор сделал небольшой надрез возле самого кадыка. Эффект был больше психологическим так, как возле кадыка находится множество нервных окончаний и к тому же затруднялось дыхание.

Генриху казалось, что партизан остриём уже проткнул горло и залез под кадык, намереваясь, если не вырвать его, то явно изуродовать. Он не страдал сентиментальностью, но в то же время больше всего он хотел бы увидеть в последний раз пейзажи родной Саксонии, улыбку милой Берты, черепичную кровлю родного домика, маму в национальном костюме на Октоберфесте.

Сделав небольшой надрез, Федя остановился. Его очень подмывало нажать чуть посильнее и перерезать вражескую трахею. «Ничего, чуть подрежу тебя, а потом и вовсе кончу сучёныша», читалось в глазах разведчика. Его родное село, вся семья были на Орловщине в оккупации. Поводов для ненависти к чужакам было хоть отбавляй.

Немец дёрнулся, но его руки за спиной держал смертельной хваткой Зорин.

– Не упорствуй напрасно, просто расскажи нам всё, – тоном наставника уговаривал Стрешнев.

Клинок плавно разрезал кожу, спускаясь к шее. Его жало уже почти подобралось к жизненно важной артерии. Кудрин еле слышно брякнул:

– Теперь колено…

Лёха рожком автомата коротко стукнул пленника по ноге. Развернул автомат и приставил вплотную к колену.

– Имя, звание и должность…

– Генрих Штрайбт, ефрейтор, телеграфист взвода связи отдельного пехотного батальона.

– Генрих, мы тебя оставим в живых лишь в том случае, если ты подробно и достоверно будешь отвечать на наши вопросы. В противном случае, мы тебя будем пытать, а позже застрелим.

Суровое выражение глаз старшины казалось залогом правдивости слов. И немец начал говорить тихо, еле разрывая свою речь на слова. Панкрат даже разозлился и пнул его ногой:

– Разборчивей говори, твою мать…

Последнюю фразу он произнёс на чистейшем русском.

Генрих чувствовал коленом стальной холод. Где-то в глубине своего сознания он понял, что его не пожалеют эти унтерменши. Им незачем его жалеть. Но оставалась ещё маленькая призрачная надежда вырваться к своим. Он посчитал, что шансы вырваться из плена на немецкой территории ещё будут. Надо хитрить…

– У нашего дозора задача следить за движением тележек по железной дороге.

– Что в тележках?

– Ящики… С боеприпасами…

– Как часто проходят они?

– Раз в трое-четверо суток. Развяжите руки, давит…

Кудрин дал команду, – верёвки сняли. Пылала огнём раненая рука, на лоб наворачивался пот.

«Поверят унтерменши или нет?.. Что ещё спросят? Чёрт побери, как мне их обмануть?…» Мысли путались с чудовищной быстротой, – на фронте ведь ещё и полгода нет, а уже плен… Бесславный конец…

«Ведь отец гордился, всем соседям рассказал, что сын добудет Железный Крест, за это потом дадут поместье в Крыму, можно будет выращивать виноград и коз… Теперь меня ждёт Сибирь».

– Куда идут тележки?

Немец торопливо потирал кисти, исподлобья озираясь на Кудрина. Зорин резко ткнул стволом автомата в место ранения. Генрих скривился, шумно выдохнул:

– Орудия… Пушки.

– Далеко?

– Не могу знать.

– Сколько времени проходит между въездом и выездом? Отвечай честно…

– Часов двенадцать.

«Эх ма, а вот и наши бараны!… Батарея-то совсем близко… Получается часа два ходу по железке, разгружают час, обратный путь… Даже проще ситуация, чем казалась».

Тут же перед старшиной встал вопрос: разрушить мост с целься прекращения подвоза боеприпасов или двигаться дальше. Но задача стояла чёткая: найти местоположение батареи. Найти и по возможности уничтожить.

– Что вы передавали по рации?

«Ушлый русский, всё пытается узнать. Так это и так понятно, нет смысла скрывать..»

– Докладывал о заступлении на пост, о прохождении груза…

Кудрин задумался: «Доклады по рации… Может, пока немчуру оставить, перестраховаться, чтобы под нашу дудку плясал. Хрен его ещё знает, где их подразделения стоят. Не будет докладов, забью тревогу, а нам шумиха сейчас не в кассу.. Мы люди тихие»

Жестом подозвал Емельяна:

– Останешься в домике с фрицем и Панкратом. Надо этого радиста на крючке держать.

И тут же продолжил допрос:

– Как часто должны быть доклады?

– Раз в два часа.

Уточнив, старшина продолжил инструктаж:

– Раз в два часа он будет докладывать своим, что всё в порядке, а мы пойдём на поиски батареи. При появлении противника радиста ликвидировать, уходить в лес.

Емельян кивнул:

– Всё понял, Прохор Кузьмич. Будет у меня, как у Христа за пазухой…

Стрешнева оставили переводчиком. Человек он был проверенный и отважный, не раз выручал соратников из беды. Продуктов в доме хватило бы дня на три с лихвой, для огневой поддержки оставался пулемёт.

Немец затравленными глазами наблюдал, как разведчики уходили из домика.

«Неужели вот так вот оставят одного?», мелькнула наивная мысль у Штрейбта. Но тут же грёзы рассеялись, когда Панкрат сел напротив на табурет и спросил, сверкнув глазами:

– Когда следующий сеанс?

Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Подняться наверх