Читать книгу Ты вспомнила, как верно я люблю тебя. Пусть будет наш нежный секрет - Денис Сергеевич Шпека - Страница 8

с приходом зимы я немножко приболел. обе мною возлюбленные женщины, одна уже большая и другая поменьше, иногда вместе, иногда по очереди отчаянно выкарабкавали меня. пока я пробовал написать новый текст в жанре, в котором, кажется, нашёл себя и раскрылся чувственнее прочего, на кухне надежда-софия очень нежно скоблила ножик вилкой, чтобы с него упало сливочное масло в кастрюлю с импровизированным чаем масала. им очень помогали эдит пиаф и шарль азнавур и, вроде бы, даже сам муслим магомаев. корица, молодой кориандр, который наша маленькая девочка сумела отыскать в био-магазине, уже плавали в закипевшей воде, судя по шлейфу напитка в его стадии готовности, заполонившему нашу главную комнату. она рассказала нам, как по-французски заговорила с высоким мужчиной и взяла его за большую руку, подведя к отделу специй и попросив покопаться на полке. я и вера поинтересовались у неё точным расположением полки на будущее и правильно сделали:

– то есть, выходит, кориандр лежал недалеко?

– да.

– и ты могла дотянуться до него сама?

– ага.

– а почему ты попросила этого мужчину, très gentil11, помочь тебе?

– потому что это была не я, а персонаж фильма, которого я играла.

– как так?

– а вот как, родители. – софи случайно прокартавила первую букву и надула жвачку до невозможных размеров, словно она антуан дуанель из «четыреста ударов». в отличие от веры, до этого момента я не замечал, собственно, жвачки, но сразу приметил то, как дочка сымитировала выражение лица того трудного подростка из фильма, настоящей головной боли своих горе-мамы и горе-папы. в общем-то, её полной противоположности.

когда пузырь лопнул, мы уже хохотали над её игрой. наш смех усилило то, что сам фильм трюффо мы показали наденьке только тем утром. вокруг приближалось рождество, и в свободное время мы наряжали нашу домашнюю ель. до сегодня я не стал в этом большим помощником моим любимым, пусть софи тянула мою руку в сторону дерева, как руку того мужчины, вкладывая в неё шарик или завязывая гирлянду вокруг моего пальца в простейший узел. может быть, ребёнок как никто другой, чувствовал, что ею и оказанное лечение уже начало мне помогать и своими мечтательными движениями подкручивала землю быстрее. каждый раз, когда такое происходило, я не мог ей отказать.

– надежда-софия, а вы припоминаете, что мио на момент истории тоже жил в декабре.

– конечно помню, папа.

– а это значит, что у него тоже стремительно наступал праздник. первое рождество в его осознанной ретриняжкиной жизни. помнишь, ты попросила мне рассказывать тебе все только честно?

– только честно. очень честно, честнее честного!

подозвав к себе веру жестом, я на ухо спросил у нее, даёт ли она добро на продолжение. этот момент удачно обладал аж тремя уголками зрения. во-первых, я и вера в период раннего воспитания нашего чада часто недоумевали над излишней серьезностью большинства родителей, пошучивая между собой, что «сейчас нужно поиграть в звериное волнение над будущим ребёнка». это ироничное перешёптывание осталось с нами и после того, как надежда-софия повзрослела, и мы доверили ей такую вещь как выбор. но чаще прочего его можно было зреть в темноте спальни, вне красивых глаз ребёнка. с другой стороны, так мы с верой вместе чутко продолжали вовлекать дочку в ненаписанную, выдуманную на ходу сказку, ибо даже в крохотный огонёк, и так горящий очень ярко, требуется подкидывать интерактивных дровишек. и в-третьих, и это, вероятно, самая удивительная грань момента: наше сыгранное перешептывание, само по себе, было очень уместным, и даже моя чувственная и искренняя, моя прозорливая вера вряд ли успела подумать о ситуации в этом ключе. а вот наденька, скорее всего, опередила и меня и с самого начала догадывалась, не забывала, что в истории про ретриняжку-парфюмера пришёл момент чего-то очень сокровенного, сакрального.

– тогда, если нам повезет, и я вашими тайными напитками-молитвами буду в порядке, сегодня вечером ты услышишь продолжение истории мио.

прилива сил от всеобщей любви вокруг хватило на нашу медитацию втроем. после, через несколько часов мы ужинали. помимо отваров на травах и специях для меня, мои девочки успели подготовить настоящий chef’s table. мне оставалось лишь считать тарелки, умоляя веру и надежду хотя бы посидеть за столом подольше между каждой их заменой, но тщетно: то за считанные минуты закипали тортеллини-ди-модена, то было необходимо внести штриховые изменения в финальную подачу, то трюфель, то зеленые томаты, то прочие припущенные овощи, то хурма, то спаржевый каталонский цикорий и хмели-сунели. как в пиксаровском мультфильме рататуй, напоследок они оставили что-то очень простое и прямиком из позднего детства, но беспредельно, беспредельно вкусное: чизкейк с чьей-то домашней страчателлой. и как бы они не просили меня критически отнестись к сету из шести творений, обращать внимание на кислотность, текстурность и порядок (за тортеллини последовал обыкновенный тар-тар из голубого тунца с облепихой и ложное гуакомоле с манго), я просто не мог. любое мое слово, кроме благодарного, едва-едва, но все-таки щипало бы ни с чем несравненное стечение моей судьбы. в скольких квартирах есть то, что обрели и так бережем мы?

с приходом позднего вечера, я вошел в детскую с медицинской маской в руке, которую дала мне вера на всякий случай, чтобы я не заразил малышку. дочка заметила это и попросила позволить ей самой надеть маску на меня:

– готово, всё. – сказала софи, для проверки слегка потянув маску вниз, чтобы проверить успех своего надевания.

– и у меня тоже все готово, милая.

мы нежно обнялись. в последние дни я чувствовал себя достаточно зажато и неприкаянно, организм на некой причине вновь перестраивался. в моей голове это было очень похоже на эмоциональные качели в предгорном тумане, парившие то одну сторону рассудка, то в другую. потому миниатюрное объятие, ласково упавшее на мои плечи, подействовало на меня своим добром чуть сильнее, чем в другие дни.

– ангел мой, ты ещё помнишь, как собака мио оказался и уснул в том доме? следующим утром он проснулся с первым светом. над вулканом, над этной шёл снег и выпадало его сказочно, удивительно много. кажется, мио никогда не видел таких высоких сугробов через окно и настолько крупных хлопьев, падающих с сицилийского неба. едва открыв собачьи глазки, он открыл дверь в дом и бросился купаться в этом свежем снегу, как в белое море. он мчал вперед сквозь него изо всех сил, сколько нахлынуло на него вдохновения. а конечной целью его были первые и, может быть, последние ландыши у ворот. врат виллы. наверное, мио скакал на их запах и из самой глубины сугробов он, конечно, не мог ничего разглядеть. и в этот момент произошло нечто, что собьёт тебя с толку, любимая.

– что-то случилось?

– да.

– дай мне перевести дух.

с тех пор, как я продолжил рассказывать ей историю, прошло совсем мало времени. наденька явно просила о паузе не потому, что фокус её внимания устал наводиться. она попросила прерваться, потому что поняла, что случилось что-то нехорошее. до него, до нехорошего, просто дошла речь.

– я готова. услышать.

– ты должна понимать, что наш ретриняжка был в состоянии такого светлого, непонимающего блаженства, потому что проснулся считанные минуты назад и сразу же, сразу же, как открыл глаза, увидел то, что обрадовало его настолько…

– получается, утром он был неосознанный?

какая удалась ремарка.

– да… смотри, ведь он все делал как обычная неосознанная собачка. было именно так… так получилось. и когда мио добрался до ландышей, его безумно счастливый нос вкусил долгожданный запах цветов. чистый, очень чистый аромат, уже готовый парфюм, гениальный от природы. подобравшись к нему так близко, что глазки от красоты закрылись сами, у мио… у него отказали задние лапы. он не распознал этого сразу в новой для него среде передвижения, в таком-то высоком снегу, да и ощущение это скорее из разряда… хмм, невообразимого отсутствия любых ощущений. это не больно. по всей видимости, оттого и страшно так стало на его собачей душе. у мио включились инстинкты самосохранения… он пытался плыть, по-собачьи… понимаешь, всего лишь наполовину по-собачьи, в белом море, которое, казалось, стало в разы больше. плыть то в одну сторону, то в другую. ничего не было видно. ретриняжкин нос угадывал по запаху, куда грести дальше. в потери самых привычных, обыкновенных для собаки ощущений, мио не только слышал любые запахи. он говорил с ними. скуля и спрашивая у всех благовоний на земле, что же, что же осталось такого за дверью, что помогло бы ему скорее найти дом. и вдруг остро вспомнил о горевших всю ночь свечах из ладана. через щёлочку в окне их запах проникал наружу, и едва-едва, невозможно уловимый шлейф ладана почудился мио в глубоком сугробе. когда он добрался по аромату свечки до двери, мио в таком глубоком испуге понял, если такое и можно понимать, что потерял своё зрение. всё происходило словно во сне.