Читать книгу Огненный дождь - Денис Субботин - Страница 3

Правнук князя Грома, нынешний правитель многолюдного рода Медведя, князь Лютень был молод и хорош собой. Редкая чернавка или боярышня из вящих не заглядывалась на него. Увы им, Лютень был счастлив в браке и не обращал внимания ни на кого. Хоть и мог он себе позволить меньшицу взять и даже всех трёх положенных, жена у него по сию пору была одна – Любава. Красавица и умница, не потерявшая своей привлекательности и после рождения сына.

Сейчас князь занимался тем, что иным казалось более достойным смерда или даже челядина, холопа. Он рубил дрова. Рубил в охотку, хекая и со всего маха опуская тяжёлый колун-тупицу на берёзовые и осиновые чушки, одним ударом половинил их, потом делил на четверти… Слева заметно уменьшался костёр из не расколотых чушек, которые поспешно подавал Ратша, княжий меченоша. Справа Мирон, княжий стремянный, складывал поленницу. Оба, бедняги, запыхались и проголодались – Коло едва поднялось над горизонтом и теперь медленно преодолевало первую четверть своего дневного пути, так что даже поснидать поутру не удалось…

– Княже! – наконец взмолился Мирон, который хоть и был куда крупнее Ратши и выглядел старше семнадцати вёсен, уставал всегда быстрее. Добавлять, впрочем, ничего не посмел. Засмеют, если признается, что голоден как стая волков, или нет, лучше как пращур-бер!

Князь, насмешливо покосившись на него из-под длинной пряди, упавшей на лицо, ухмыльнулся и жестом велел Ратше подавать следующую чушку. Колун тупо врезался в вязь берёзы… и застрял, впервые за всё утро не сумев пересилить сучок.

– И правда – хватит, – тяжело дыша, сказал князь. – Мирон, иди к Сувору. Пусть велит собирать стол.

Мирон, обрадованный и потому – скорый на ногу, умчался немедля. Ратша немедленно прицепился к князю, чтобы тот дал ему немного поколоть…

Посмеиваясь, тот дал… Личный колун Лютень весил почти полпуда и для мальчишка был неподъёмен. На что уж Ратша старался, а всё равно поднятый над головой отрока колун потянул его назад и мальчишка грохнулся бы, если б не князь. Тот успел и Ратшу подхватить, и колун – у самой земли.

– Прости, княже, – севшим голосом прошептал опозоренный меченоша.

Князь, ласково улыбнувшись, потрепал мальчика по единственному хохолку волос на голове – непривычного для родянина чёрного цвета. Впрочем, номадская кровь матери меченоши выделяла его и карим цветом глаз, и более смуглой, нежели у остальных мальчишек кожей. И вот этой кровной привязанностью к князю! Горяч был мальчишка, хрупок для своего возраста… А лучше него меченоши было не сыскать. Лютень и не искал, спокойный за следующие три года. Потом настанет пора опоясывать юнца настоящим, турьей кожи поясом. И жаль бы расставаться, а пора отрочества канет в лету окончательно. И не удержишь. Не по Правде.

Затуманенный думой взгляд князя вдруг прояснился, он широко, от всей души улыбнулся и, шагнув вперёд, широко распахнул руки. Обернувшийся Ратша увидел, как у ворот спешивается десяток дружинников а уже во дворе двое челядинов ведут к коновязи огненно-рыжую номадерскую кобылку. Молнию княжны Умилы.

– Умила! – громогласно позвал сестру князь. – Куда ездила спозаранку? Уж не в Холмград?

Дружинники засмеялись – кто в голос, кто тихонько, больше про себя, красавица – нежная и хрупкая внешне Умила порозовела ликом.

– Тебе бы всё шутить, братец, – даже голос её больше походил на звон серебряного колокольчика а когда шла – казалось что летит по воздуху, порхает бабочкой. – До Холмграда почитай сорок вёрст. Это только ты на своём Снеге одолеть сможешь! Да и что я там забыла?

– Ну, тебя по крайней мере там не забывают! – рассмеялся Лютень, никогда не упускавший случая поддеть любимую сестрёнку. – Некоторые…

Упоминание про сотника княжеской тысячи Ярослава, лихого молодца, давно присохшего сердцем к княжне, заставило Умилу покраснеть ещё больше. Хотя казалось – больше некуда.

– Полно тебе, братец, – ласковым голосом, в котором, впрочем, проскользнули булатные нотки, сказала княжна. И так взглянула изумрудными глазами в глаза брату, что тот и впрямь смутился. И чего это он с утра…

Спасительно прозвучал тихий, сипловатый голос Сувора:

– Княже, стол накрыт!

Лютень всегда испытывал стеснение, глядя на своего ближнего человека. Вот и сейчас, шагнул к терему, пряча взгляд. Сувор лишь тихонько вздохнул. Что ж поделаешь, если он – укор безумной храбрости молодого князя? Его волей сотня Сувора пошла вперёд по неразведанной лощине. Значит, по его вине Сувор, сражавшийся в заслоне, потерял левую руку по локоть и украсил свой резкий профиль уродливым шрамом от норлингского меча…

– Сувор! – уже взбежав на крыльцо, обернулся вдруг князь. – Пойдём, поснидаем вместе. Ты мне нужен!

Пересилил себя, молодец…

Вообще-то приглашение за княжеский стол, испокон веку – награда и поощрение. Но Сувора эта награда не порадовала. Князь давил в себе свою нелюбовь к дворскому – понятно, князю честь делает, да самому дворскомуо не слишком приятно…

А стол был накрыт так, как любил поутру Лютень – совсем немного еды, всё больше огурчики да капустка. Ни капли вина или пива – квас да морс. И так – всегда. Князь предпочитал проводить день на свежую голову.

Сувор поначалу замер за левым плечом князя – на своём обычном, когда не было Думы, месте. Лютень резко обернулся и так глянул, что дворского этим взглядом унесло. И принесло на скамью подле князя. И пока Сувор не сел, князь за еду, скромную не по-княжески, не принялся.

– Княже, – начал было Сувор, но теперь Лютень был занят едой, ел с молодым аппетитом, который буквально переполнял его и прерывать его трапезу не стоило. Пришлось ждать, да ещё и самому давиться едой под тяжёлым взглядом князя.

– Вот! – удовлетворённо сказал тот, придирчиво выбрав и аппетитно вгрызшись зубами в крепкий, ядрёный огурчик. Свеженький, малосольный…

– Что, княже? – растерянно спросил Сувор.

– Хоть поел, лешак старый, – ухмыльнулся Лютень. – А то всё в трудах, в работе… Посоветоваться с тобой некогда.

– Посоветоваться… со мной? – растерянно переспросил Сувор. – О чём?

– Да хотя бы… вот! О Умиле и Ярославе, – с деланным удивлением воззрился на него князь. – Скажи ещё, ты ничего не ведаешь. Ты, Сувор!

– Княже… – растерянно пробормотал Сувор. – Да нет там ничего! Старый Сувор не соврёт, ты ведаешь… Ярослав верен тебе и знает своё место! Что?!

Лютень так кисло смотрел на него, словно вместо огурца съел неспелую сливу.

– Сувор… Да кто тебе сказал, что я – против?! Ярослав отличный сотник, через год-два тысячником станет… если доживёт при его-то характере. Тысячник дружинный для младшей княжны – партия достойная. А потом и вовсе воеводой станет. Сувор!

– Княже, так я разве против? – хитро усмехнулся дворский. – Сестра твоя… Она – против! Не ведаю уж, что у неё на сердце, а Ярославу даже взгляд не дарит.

– Вот! – поднял палец князь. – И я о том. Бабья хитрость страшнее военной. И разрушительнее! Если б она Ярославу улыбалась или хотя бы смотрела в его сторону, тогда всё было бы понятно. Но она ж его старается не замечать. На последней охоте приставил охранять, за всю дорогу словом не перемолвилась… Мне донесли! О чём это говорит?

– О чём? – тупо переспросил дворский.

– Постарел ты, Сувор, – с сожалением в голосе вздохнул князь. – Это о том говорит, что она боится. Своей любви. Любви Ярослава. Вот ты, Сувор, и должен узнать её истинные мысли. Ибо девке уже семнадцать вёсен, самое время Ладе[1] в ножки поклониться! Тебе объяснять, что нужно делать?…

Сувор растерянно почесал бритую по воинскому обычаю голову, с которой одиноко и потерянно свисал оседлец…

– Да нет, не надо, – тихо сказал он. – Постараюсь, княже.

Тут, очень кстати, внутрь влетел дружинник. Весёлый и довольный собой:

– Княже, вестник из Холмграда!..