Читать книгу На берегах Северной Двины - Денис Владимирович Макурин - Страница 11

Меня и всех друзей собрали в подвале каменного дома. Нас развели по разным комнатам на допрос. Мама осталась ждать в коридоре. Витьку Перешнева и сестёр допрашивали первыми. Через какое-то время «в чёрной куртке» с наганом пришёл допрашивать меня.

Он снял ремень с кобурой, запер их в железном ящике. Представился:

– Уполномоченный секретного оперативного отдела Архгубчека Бескашин.

В комнату вошёл ещё один военный, с ведром воды и тряпкой, поставил их возле стены, сам сел за стол, заправил лист бумаги в пишущую машинку.

– Нам нужно лишь признание, малец, – строго сказал Бескашин. – Товарищ Приходин всё запишет, и ты свободен на все четыре стороны. Перешневы уже во всём сознались, советую и тебе не юлить.

Как только я оказался в подвале, меня охватили холодный пот, липкий страх, тьма неизвестности. Я думал, что со мной поступят как с Альмой, – стоит мне сказать не то, что они хотят услышать, – меня пристрелят.

Уполномоченный Бескашин снял куртку, повесил её на стул и начал диктовать помощнику:

– Двадцать восьмое сентября тысяча девятьсот двадцатого года. Допрос гражданина Попова Сергея Николаевича в качестве свидетеля по делу номер тысяча двести шесть о дивном явлении, который показал следующее…

Я дрожал, внутри меня всё трепетало, а кончики пальцев закоченели.

– Чево? – еле отозвался я.

– Не чевокать! – оборвал Бескашин.

– Я же ничево…

– Говори по существу: фамилия, имя, отчество, возраст! – заорал уполномоченный секретного отдела.

У меня что-то оборвалось в груди, обмерло. Я был будто в тумане, в каком-то бреду. Мысли путались, и я еле-еле бормотал:

– Попов Сергей Николаич. Тринадцать лет.

– Происхождение и настоящее место жительства?!

– Сын мещанина. Архангельск-город.

– Образование, род занятий, где и чем занимаетесь в настоящее время?

– Учащийся в четвёртом классе гимназии.

– Сведения о прежней судимости: был, не был?

– Впервой.

– Что впервой?!

– Судят.

– Никто тебя не судит, это допрос! – Бескашин повернулся к Приходину: – Это вычеркни.

– Угу, – буркнул Приходин.

Пока я отвечал на вопросы, солнечный луч пробился через маленькое пыльное оконце, задержался у меня на лице. Я зажмурился, пригрелся, улыбнулся. Мне вдруг вспомнилось видение, каким оно было, всё до мельчайших подробностей. На душе у меня стало спокойно, легко, светло. И тогда я подумал: «Солнце сияет ведь не просто так, это не потому, что ему некуда деваться. Это оно меня нашло. Бог ведь всюду живёт: и в этом сыром подвале, и в тюрьме, куда меня запрут, и в земле, куда меня похоронят после расстрела».

– Так! Что рассиропился?! – гаркнул уполномоченный. – Давай показания по существу дела.

И я начал рассказывать, что первой Богородицу увидела Оля. Она позвала девочек, а они – нас с Виташкой. Что сначала мы им не поверили, говоря, что не может быть никакого чуда, но они смотрели и утверждали все, что видят! Тогда и я вышел и стал всматриваться. И действительно, по указанному девочками направлению увидел вдалеке фигуру, сидящую с распростёртыми руками. И пусть лица не было возможно различить, ибо неясно, но я точно знал, и все мы знали, что перед нами Божья Матерь, а на коленях у неё Богомладенец Иисус Христос. Вокруг был свет. И жаль, что такое явление видели только мы, что взрослых никого не было и из квартир никто не выходил.

– Что ты мелешь?! – взревел уполномоченный.

– Чево? – не понял я, что не так.

Бескашин подбежал ко мне, больно ухватил за ухо и с силой потянул вверх:

– Я же сказал – не чевокать! Сказал! Я тебе уши оборву, малец! Сознавайся, кто из попов надоумил?! Я вашу шайку-лейку выведу на чистую воду! Кого в психушку, кого на Мхи отправлю!

Прооравшись, Бескашин уселся обратно.

От всего этого у меня разболелась голова, ухо здорово жгло, на глазах выступили слёзы. Было очень обидно, что мне не верят, а что ещё говорить, я и не знал.

Я вытер слёзы рукавом и продолжил:

– …Дня через три после этого к нам домой приходил священник, расспросил, записал, после него приходили какие-то двое, тоже спрашивали, записывали. Раньше ни священника, ни других приходивших никогда не видывал. При опросе они не упрашивали говорить под их диктовку и не учили показывать, записывали только то, что я говорил. Больше показать ничего не могу.

Уполномоченный вскочил, будто ошпаренный, подбежал ко мне, пнул со всей силы по стулу (я чуть не упал) и заорал мне в лицо:

– Опять двадцать пять! Даже слушать тошно!

Потом он резко развернулся, подошёл к ведру, схватил тряпку, смочил, сложил её пополам и начал неистово хлестать о кирпичную стену. Я вздрогнул, перепугался до смерти и онемел. Бескашин бил о стену тряпкой и орал:

– Будешь говорить правду! Как миленький заговоришь!

Мне показалось, что уполномоченный сошёл с ума. Приходин закурил папиросу и улыбнулся, в комнате сделалось душно и нечем дышать. Я закашлял. Бескашин бросил тряпку, повернулся ко мне и громче обычного крикнул:

– Товарищ Приходин, приведите его в чувство! – Сам тут же схватил ведро и выплеснул всю воду на пол.